Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Она еще даже не началась. Но когда она началась, Черчилль сразу понял, что Рузвельт не собирается раскрывать карты. 23 ноября, на первом пленарном заседании, Рузвельт заявил, что хочет обсудить вопрос Тихоокеанского региона. Более того, Рузвельт пообещал Чану, что скоро начнутся крупномасштабные операции военно-морских сил в Бенгальском заливе в поддержку операции по высадке морского десанта в Бирме (кодовое название «Буканир». Все это было нацелено не столько на то, чтобы отбросить назад Японию, сколько получить поддержку вооруженных сил Чана, роль которого в Тихоокеанской войне Рузвельт оценивал как жизненно необходимую. Вот почему в своих воспоминаниях Черчилль написал, что Объединенный комитет начальников штабов, «к сожалению, был сбит с толку этой китайской историей, затянутой, запутанной и незначительной… [которая] в результате привела к тому, что в Каире китайские проблемы вышли на первый план». Впрочем, на той же неделе генерал сэр Билли Слим (был посвящен в рыцари в начале года) начал наступление из Ассама в Центральную Бирму, причем один из его корпусов двигался в направлении реки Чиндуин, которую форсировал 3 декабря. Японцы, обескураженные британским обманным маневром, не поняли, в каком направлении движется Слим. Но, несмотря на успешные действия Слима, он и Бирма занимали последнее место в планах Черчилля[1815].

Рузвельт сказал Черчиллю, что он хочет в первую очередь обсудить вопросы, связанные с войной в Тихоокеанском регионе. Он считал, что если Япония будет основной темой «Секстанта», то это несколько успокоит Сталина. Однако из-за этого решения англо-американский блок прибудет в Тегеран, не достигнув договоренности по второму фронту. В своих воспоминаниях Черчилль нелестно высказался в отношении Рузвельта и Чана. Несмотря на огромную американскую помощь Китаю (из которой несколько миллионов было украдено семьей мадам Чан), Чан «потерпел поражение от коммунистов в своей же стране, тяжелый случай». Брук в своих воспоминаниях высказался резче: «Почему американцы придавали такое важное значение Чану – я так и не понял. Все, что он сделал, – это провел их садовой дорожкой в коммунистический Китай!» Что касается Стилвелла и Шеннолта, которые враждовали по поводу того, куда следовало направить поставки ленд-лиза – солдатам Стилвелла или китайским воздушным силам Шеннолта, то Брук написал, что Стилвелл был «всего лишь сумасбродом», тогда как Шеннолт хотя был «отличным летчиком», но «не блистал умом». В ходе встреч мадам Чан, говорившая на безупречном английском языке, переводила для своего мужа, и у Брука создалось впечатление, что из двоих супругов мадам «обладает лидерскими качествами, и я бы не стал ей слишком доверять… Чем больше я о ней узнаю, тем меньше она мне нравится». Иного мнения были остальные офицеры штаба, которые все как один почти переставали дышать, когда ее «стройная ножка показывалась в разрезе облегающего платья из черного атласа с желтыми хризантемами»[1816].

Черчилль испытывал симпатию к мадам Чан и написал Клементине, что берет назад «все нелестные высказывания, которые когда-либо произносил в ее адрес». (В прошлом году во время визита в Индию мадам подвергла резкой критике британскую имперскую политику, что заставило Черчилля «метать громы и молнии в ее адрес».) Чета Чан вышла из тени, чтобы оживить конференцию в Каире, но они сделали это за счет англо-американского единства. Встречи с четой Чан, сказал Брук Маршаллу, были «ужасной потерей времени», на что Маршалл ответил: «Расскажи мне о них». Рузвельт пытался убедить Черчилля в необходимости военных действий в Бирме, но Черчилль, который поначалу поддерживал операцию «Буканир», изменил мнение, когда понял, для операций в Бирме будут задействованы суда из Средиземноморья. Через десять дней, признав справедливость черчиллевских аргументов, Рузвельт отменил операцию «Буканир». Только в апреле 1945 года, когда американские морские пехотинцы и солдаты сражались на Окинаве, всего в 325 милях от Японии, войска союзников наконец открыли дорогу Индия – Китай через Северную Бирму и дорожное сообщение между Индией и Китаем на севере Бирмы и захватили Рангун на юге, слишком поздно, чтобы изменить ситуацию в войне с Японией[1817].

После первых неприятных встреч с Чаном атмосфера на конференции становилась все тяжелее. Американцы ошеломили британцев, вновь подняв вопрос о назначении американца Верховным главнокомандующим в Европе – тему, которую Черчилль считал закрытой. Британцы наотрез отклонили это предложение. Для того чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос, Черчилль подчеркнул, что между союзниками давно достигнуто понимание, что командующие назначаются от союзника с более многочисленными войсками на данном театре военных действий и Верховным главнокомандующим в Европе должен быть британец, поскольку у Британии в Европе больше людей, самолетов и кораблей, чем у американцев. Рузвельт снял этот вопрос, но продолжал настаивать на планах в отношении Бирмы, которые Брук спокойно и методично разрушил на заседании военачальников. Адмирал Эрни Кинг, возмущенный поведением Брука, встал из-за стола, словно собрался решить проблему с помощью драки. Стилвелл, наблюдавший эту сцену, хотел, чтобы Кинг «врезал» Бруку. Мопс Исмей считал, что враждебность Кинга угрожает единству Объединенного комитета начальников штабов, о чем и сказал Кингу. На что Кинг ответил: «Послушайте, генерал, когда идет война, они посылают за сукиными детьми, и это я». Черчилль продолжал отстаивать планы относительно Эгейского моря, предупредив Рузвельта, что Overlord не должен быть T-Y-R-A-N-T[1818]; «блестящий» пример ораторского искусства, по мнению Брука.

Даже вспыльчивый Кинг, похоже, проявил солидарность с Черчиллем, но только потому, что в случае, если британские военно-морские силы останутся в Средиземном море, они не будут мешать ему в Тихом океане. Черчилль красноречиво доказывал необходимость активных действий в Эгейском море: «Правительство его величества не может позволить войскам простаивать без дела; мушкеты должны стрелять», и Родос был тем местом, где они должны были стрелять. Эта фраза заставила Маршалла, ударив кулаком по столу, воскликнуть: «Ни один американский солдат не умрет на этом чертовом пляже». Вспышка Маршалла подействовала на всех отрезвляюще; замолчали все, даже Черчилль, который больше не упоминал в Каире о Родосе. Но вопрос не был решен; Черчилль возлагал надежды на Тегеран[1819]. Британцы разместились в гранд-отеле Mena House в Гизе, где Черчилль с Т.Э. Лоуренсом останавливались два десятилетия назад, когда создавали новые государства на Ближнем Востоке. Черчиллю нравился отель. По вечерам они с Бруком устраивали столь же веселые ужины, сколь ожесточенными были споры во время дневных заседаний. «Кинг был приветлив, насколько возможно, и от его дневной вспышки не осталось и следа», – написал Брук после ужина в день инцидента. На ужин Рузвельт пришел в сопровождении Гарри Гопкинса, сына Гопкинса, Роберта, военного фотографа армии США, генерала Эдвина М. (Па) Уотсона, давнего друга президента и его политического советника и зятя Уотсона, майора Джона Беттигера. Вместе с отцом пришел и полковник Эллиот Рузвельт; это был случай оправданной семейственности, чего нельзя сказать о сыне Черчилля. Александр Кадоган написал в дневнике: «Мы не можем вести разговоры, если рядом находится Рэндольф». Еду Рузвельту, как всегда, приготовили повара-филлипинцы, включая индейку на День благодарения, которую Рузвельт разделал «мастерски и со знанием дела». После ужина были танцы под граммофон; молодые люди танцевали с Сарой; Черчилль танцевал с Па Уотсоном. Хором пели Home on the Range («Дом в долине»). Они весело проводили время, хотя у Черчилля, когда он поднял тост за президента, на глазах выступили слезы. Черчилль чувствовал себя хорошо; он ощущал прилив сил под чистым египетским небом, и доказательством служит вечер следующего дня, когда гости разошлись только в половине второго ночи. «Премьер-министр вел разговоры с 8:30… до 1:35, – написал Кадоган, – а потом удивлялся, что у него заболело горло. Дики Маунтбеттен заснул во время речи Черчилля, и даже Саре было трудно держать глаза открытыми»[1820].