Первая клетка. И чего стоит борьба с раком до последнего - Азра Раза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Леди Н. постоянно копалась в прошлом в поисках корней своего МДС – допытывалась, не стали ли одной из причин заболевания керосиновые обогреватели в домике, где она проводила каникулы в детстве, – и постоянно испытывала мой мозг на прочность в поисках ответов на вопросы о своем будущем: она хотела услышать от меня что-то такое, что порадовало бы ее больше, чем “Гугл”. Особенно ее интересовали последние достижения таргетной терапии. Стоило мне рассказать о каком-нибудь новом препарате, который проходит первую или вторую фазу клинических испытаний, как леди Н. приходила в необычайное волнение.
– Я рассчитываю на вас, мой дорогой, дорогой друг: сделайте так, чтобы я прожила еще хотя бы десять лет, если не двадцать. Я рассчитываю на вас с коллегами!
Несколько раз она говорила мне:
– Мечтаю дожить до того дня, когда вы превратите МДС в такое же хроническое заболевание, как СПИД.
А потом произошло неизбежное – и “Ревлимид” перестал действовать. Теперь леди Н. зависела от переливаний крови. Но и сейчас, когда ее накачивали эритроцитами от подходящих доноров, она не теряла озорного чувства юмора и еженедельно посылала мне смешные картинки, заставлявшие меня улыбнуться или даже расхохотаться прямо посреди клиники.
В конце концов леди Н. начала химиотерапию – ей назначили “Вайдазу”. Не самый приятный опыт. Пошел уже четвертый, затем пятый месяц химиотерапии, а необходимость в переливаниях крови возникала с прежней частотой – и тут появился новый неожиданный симптом. Леди Н. стала жаловаться на необъяснимую слабость. После восьмичасового сна она просыпалась с ощущением, что всю ночь грузила уголь. Она выбивалась из сил после самых простых дел вроде чистки зубов, а чтобы помыть голову и высушить волосы феном, нужно было делать не меньше трех перерывов на отдых. Руки стали как свинцовые. Леди Н. ведрами пила кофе, принимала сначала экседрин, а потом и риталин, чтобы стряхнуть оцепенение. Ничего не помогало. Каждую неделю она садилась передо мной в кабинете и перечисляла простые дела, которые стали ей не по силам. Мы пробовали накачивать ее кровью, следили, чтобы гемоглобин не падал ниже 100 г/л (норма – от 125 до 160). Но утомляемость была такая, что сама леди Н. уже не понимала, как быть. Она прежде лучше чувствовала себя при 70 г/л гемоглобина, чем теперь при 100. В конце концов, исключив все вероятные причины вроде недостатка питательных веществ, дисфункции щитовидной железы и побочных эффектов лекарств, мы были вынуждены признать, что у нее паранеопластический синдром.
Мы отменили “Вайдазу”, и это принесло временное облегчение. Леди Н. писала:
Мне столько раз переливали кровь за последнее время, что впору в графе “род занятий” в медицинских документах писать “вампирша”… Всем говорю, что получаю столько “кровяного допинга”, что мне, чего доброго, запретят смотреть олимпиаду по телевизору… Шучу, конечно, но стало гораздо лучше. Прошла периферическая нейропатия, приливы жара по ночам, головокружение и спутанность и все неприятные побочные эффекты, из-за которых у меня было ощущение, будто во время химиотерапии я потеряла 50 баллов IQ… Как славно, что они вернулись.
Мы немного расслабились, радуясь временному избавлению от симптомов, приносивших столько неудобств, но прекрасно понимали, что это не навсегда. Леди Н. врывалась в клинику, как смерч, радостно приветствовала медсестер, раздавала всем воздушные поцелуи и всякие вредные лакомства – печенье и пончики, – ругалась в регистратуре, словом, было ясно, что она счастлива снова быть собой, такой яркой и удивительной. Все вздохнули с облегчением.
Мы продолжили симптоматическое лечение леди Н., однако ей стало заметно хуже: переливания крови требовались все чаще, причем иногда приходилось переливать не только эритроциты, но и тромбоциты. Тем временем приближалось Рождество 2014 года, и, к нашему вящему ужасу, леди Н. сообщила, что собирается свозить мать на машине в Вермонт повидать родных и друзей. Она всячески пыталась развеять наши опасения: понятно, что мы не хотим, чтобы она “колесила туда-сюда теперь, когда все по-другому”.
– Просто надо все спланировать, как военную кампанию, – твердила она.
Леди Н. утверждала, что может делать что угодно, главное – сидя, в том числе и вести машину, “если, конечно, гемоглобин не рухнет и в голове не помутится”. Однако она признавала, что “вертикальная деятельность”, например задача пройти от машины ко входу в магазин, и в самом деле “нуждается в тщательном планировании”. И она и правда все спланировала, в том числе разузнала, в каких магазинах можно припарковаться прямо у входа и опереться на тележку, но было ясно, что все это просто попытки закрыть глаза на действительность. Леди Н. до того твердо отрицала очевидное, до того упорно требовала, чтобы я нашла выход из положения, и с такой поистине возмутительной назойливостью твердила, как она верит во всемогущество науки вообще и в мои способности в частности, что это не могло не смущать всех, кто участвовал в ее лечении.
Как же женщина калибра леди Н., с таким интеллектом, член “Менсы”, невероятно начитанная, объездившая весь мир, умудрялась так упорно, категорически, последовательно отторгать, игнорировать и отрицать саму идею собственной смертности? Это остается загадкой человеческой природы из числа тех, которые и делают нас, людей, такими многогранными. А поскольку я только что потерпела фиаско с Омаром, было лишь естественно сравнить его отношение к болезни с реакцией леди Н. Омар, которому едва исполнилось тридцать восемь, был блестящим молодым профессором; чтобы отвлечься, он до одержимости погрузился в поиски вариантов лечения и сохранял надежду до самого конца, однако на каком-то неосязаемом уровне я ощущала в нем молчаливое, глубинное меланхолическое предчувствие, осознание неизбежного. С момента постановки диагноза Омар существовал где-то в приграничной полосе между жизнью и смертью и бессильно ждал, что будет, застрял на пороге, поскольку не мог ни перешагнуть за него, ни вернуться – и не был в состоянии точно сказать, где находится. От него веяло хрупкостью, какой-то безмолвной обреченностью, как бы прилежно ни предавался он радостям жизни. Иногда, подобно волшебнику Просперо из шекспировской “Бури”, напоминавшему своей дочери, как краток наш век, Омар, казалось, готов был объявить конец веселью: “Мы созданы из вещества того же, что наши сны, и сном окружена вся наша маленькая жизнь”[9]. Красота и достоинство смирения Омара коренились в особом, необъяснимом внутреннем устройстве глубинных уголков его психики и резко контрастировали с пламенным отрицанием действительности у леди Н., с ее исступленной верой, постоянными надеждами на лучшее,
