Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем в Петербурге продвижение прививки через «Ежемесячные сочинения» побудило некоторых врачей начать экспериментировать с этой практикой, однако медицинские власти сосредоточивались на лечении натуральной оспы. В 1763 г., когда престол уже занимала Екатерина, в западносибирском Тобольске открылась специализированная оспенная больница после неоднократных опустошительных вспышек этого заболевания. Три года спустя в российской столице вышел «лечебник», в начале которого помещалось описание прививочной процедуры, «сего полезного изобретения, обладающего столь великими преимуществами для рода человеческого», однако отмечалось, что метод «пока еще не в ходу среди здешних жителей»[112].
Но сама Екатерина втайне рассматривала возможность прививки. В июне 1764 г., объезжая балтийские провинции, она посетила Ригу и заметила своим советникам, что желала бы привить сына, который сопровождал ее в этой поездке, несмотря на хрупкое здоровье. Прививочная практика к тому времени уже устоялась в этом регионе, и императрица, возможно, именно там услышала о ней впервые, тут же осознав ее ценность как процедуры, позволяющей защитить сына (которого она особенно берегла, так как государственный переворот совершился совсем недавно). Орлов, фаворит государыни, поддержал ее, однако, по словам лорда Бакингемшира, британского посла в России, «идею отклонили м-р Панин и многие другие»[113]. Предложение Екатерины сочли чересчур диковинным и рискованным, чтобы рассматривать его всерьез.
Когда четыре года спустя оспа вновь стала свирепствовать в Петербурге, Екатерина укрылась за городом, в Царском Селе. Для нее изоляция по-прежнему оставалась единственным способом, позволявшим избежать ужасной угрозы, нависшей и над ней самой, и над ее наследником. Недуг не питал почтения к чинам и званиям: ровно за год до этого, в мае 1767 г., оспой заразились австрийская императрица Мария Терезия и ее невестка Мария Йозефа, жена ее сына и наследника Иосифа II. Мария Терезия в конце концов выздоровела, хоть у нее и остались оспины, а вот Мария Йозефа умерла в первую же неделю после заражения, не оставив после себя детей, которые в дальнейшем могли бы унаследовать престол. Всего через несколько месяцев жертвой вируса пала Йозефа, 15-летняя дочь Марии Терезии. Опустошение, произведенное оспой в монаршей семье, вызвало своего рода волну, прокатившуюся по всей Европе.
Екатерина и граф Панин проявляли чрезвычайную осторожность, стараясь уберечь великого князя, которому на тот момент было 14, от малейшего контакта с оспой. Оба сознавали: пока он не переболеет оспой, его статус наследника будет оставаться под вопросом. Введенные ими ограничения позволяли держать мальчика вдали от больших скоплений народа и иных возможных источников инфекции, что вызывало у него понятную досаду. Когда ему было 12 лет, его как-то раз спросили, хочет ли он пойти на маскарад. В ответ он пожаловался, что его, скорее всего, в любом случае туда не пустят: «Господин Панин объявит мне, что по бальной зале расхаживает страшное чудище по имени Оспа. Сей монстр превосходно умеет предвидеть всякое мое движение, ибо он обыкновенно оказывается именно в тех местах, куда мне больше всего желается попасть»[114].
Узнав, что молодая невеста Панина заразилась, Екатерина пришла в ужас – она опасалась, что Павел теперь может подхватить недуг от своего наставника. Императрица отправила секретное письмо с повелением вывезти сына из столицы и привезти его к ней. Ее печалила мысль о том, как этот переезд огорчит Панина, которому в противном случае пришлось бы разрываться между своими обязанностями учителя и заботой о возлюбленной, Анне Шереметевой. Но выбора не было. Помимо материнского желания оградить Павла от болезни у Екатерины имелись и более масштабные соображения. Она отлично понимала, что если позволит наследнику подхватить заразу, то «публика непременно сделает упрек». Ее личные решения (как матери, как любовницы и во всех прочих ролях) всегда носили политический характер.
15 мая 1768 г. Екатерина написала Панину, передавая заверения своего собственного врача, полагавшего, что Анна скоро поправится, но уже два дня спустя до императрицы дошло известие, что 24-летняя графиня скончалась в пять часов утра. Государыня тут же отправила Панину еще одно послание, выражая свою «истинную скорбь» и добавляя: «Меня столь тронуло печальнейшее несчастие ваше, что я даже не в силах выразить свои чувства как подобает. Умоляю, пекитесь о собственном вашем здоровье»[115]. Генри Ширли, прямодушный секретарь британского посла лорда Кэткарта, разделял ее озабоченность. Он отправил в Лондон донесение, где отмечал: «Судя по той тревоге, в которой он [граф Панин] пребывал во все время ее болезни, теперь он, по-видимому, безутешен. Он так сильно ее любил, что мы невольно беспокоимся о нем»[116].
Екатерина и Павел пробыли в уединении Царского Села еще семь недель, а остаток лета провели в прибрежных поместьях Петергофа и Ораниенбаума, чтобы избежать вспышки оспы, по-прежнему свирепствовавшей в Петербурге. Такая жизнь спасала их от недуга, но ее нельзя было вести долго – никакая императрица не может бросить свою столицу. Отыскивая решение, она (возможно, ободряемая Вольтером или бароном Черкасовым, президентом Медицинской коллегии) вновь обратилась к идее, которую рассматривала четырьмя годами ранее. Тогда ее отговорили, но теперь она приняла важнейшее решение: привить своего сына, а чтобы не вызывать кривотолков – мол, она безрассудно поторопилась обрушить на него вредоносное воздействие, – вначале самой подвергнуться процедуре.
Предложение было неслыханным. Королевских детей, в том числе отпрысков британских Георгов, прививали и до 1768 г., однако до тех пор ни один из правивших европейских монархов не рискнул привиться самолично. В то же время в Европе, по сути, и не было монархов, подобных Екатерине II. Чтение текстов, отражающих мысль эпохи Просвещения, и переписка с их авторами убедили ее в первостепенном значении разума и тщательно взвешиваемых фактических доказательств. Подобно тому, как она изучала вопросы права, здравоохранения и образования, она изучила прививочный метод – и точно так же, как и в подобных случаях, обратилась за советом к тем, кому доверяла. Сообщения о применении этой процедуры в ее новейшем упрощенном варианте были благоприятны; статистика показывала, что прививка гораздо безопаснее натуральной оспы.
Кроме того, Екатерина увидела в этом новые возможности помимо преимуществ, связанных с защитой от ужасной болезни и ее самой, и ее наследника. Талантливые политики умело используют самые разные события для своего политического блага, а императрица была весьма искушенной в этой сфере. Собственным примером она могла бы продемонстрировать безопасность прививки, а затем внедрить эту практику в своих владениях. Такой шаг отлично вписывался в реформы здравоохранения, которые она задумала. Он спас бы неисчислимое множество жизней, народ стал бы восхищаться своей приемной «матушкой», так заботящейся о нем, и это укрепило бы ее легитимность. За рубежом это помогло бы ей представить Россию как центр применения самой передовой научной практики, а не как рассадник суеверий.
Императрица была готова претворять в жизнь свои идеи после благополучного завершения процедуры. Оставалось выбрать врача, который сделал бы императрице прививку. В России не было доктора, который обладал бы статусом и опытом, позволяющими взять на себя столь колоссальную ответственность. Во Франции философы громко поддерживали эту практику, но Сорбонна запрещала ее. Казалось очевидным, что следует посмотреть в сторону Британии – всемирного центра совершенствования прививочного дела и родины менее инвазивного нового метода с его примечательными показателями успешности.
Екатерина отдала соответствующие распоряжения. В июне был отряжен курьер к российскому послу в Лондоне – графу Алексею Семеновичу Мусину-Пушкину. Дипломату поручалось выбрать ведущего британского специалиста по прививкам. Сама миссия должна была сохраняться в тайне, пока не будет полностью завершена. Даже выбранный врач не должен был знать
