Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда в конце января помолвленные наконец воссоединились, их встреча прошла в затемненной комнате, но Екатерину все равно ждало, как мы сказали бы сегодня, травматическое переживание. Она писала: «Вид великого князя привел меня едва ли не в ужас. Он сильно вырос, однако физиономия его была почти неузнаваемой. Все черты его как бы увеличились, лицо совершенно распухло, и видно было, что он, без всякого сомнения, останется с изрядным количеством шрамов». Петра остригли, поэтому он надел огромный парик, что лишь подчеркивало, как его обезобразил недуг. Екатерина вспоминала: «Он приблизился ко мне и спросил, трудно ли мне теперь узнать его. Запинаясь, я выговорила поздравления с выздоровлением, однако ж на деле выглядел он теперь омерзительно».
Петр, ослабевший и рябой, потом еще долго не появлялся на людях. «Не спешили показывать его в том виде, в какой привела его оспа», – безжалостно напишет Екатерина в своих мемуарах. Ожидая, пока будущий муж снова явит себя публике, она практиковалась в русском языке и неустанно читала, при этом старательно поддерживая при дворе свой тщательно контролируемый образ: «Я обходилась со всеми как могла лучше… не выказывала склонности ни к одной из сторон, ни во что не вмешивалась, имела всегда спокойный вид, была очень предупредительна, внимательна и вежлива со всеми, и так как я от природы была очень весела, то замечала с удовольствием, что с каждым днем я все больше приобретала расположение общества». Это был весьма полезный урок: принцесса-подросток поняла, как угождать другим, и осознала, что ей нравится обожание окружающих. Заодно она приобрела глубокий страх перед оспой.
Пока Екатерина изучала общественное мнение, будущий император предавался играм. Недовольный тем, что ему пришлось сменить знакомые голштинские плацы на российский двор, страстно увлеченный совсем другими зрелищами, он командовал искусно сделанными игрушечными солдатиками, облаченными в прусскую форму, и заставлял своих слуг носить такие же наряды и сопровождать его, когда он менял караулы. Его недовольство оборачивалось садизмом: в те часы, когда не пиликал на скрипке, наследник престола кнутом гонял свору своих охотничьих собак из конца в конец своей комнаты, наказывая тех, кто ослушается. Однажды, когда он ухватил за ошейник маленького спаниеля короля Карла{15}, вздернул его в воздух и принялся избивать, Екатерина вмешалась, но удары стали сыпаться лишь чаще. Она ретировалась в свою комнату, отметив: «Вообще слезы и крики вместо того, чтобы внушать жалость великому князю, только сердили его; жалость была чувством тяжелым и даже невыносимым для его души».
В августе 1745 г., когда до дня бракосочетания оставалось совсем недолго, Екатерина испытывала не воодушевление, а глубокое чувство меланхолии. «Сердце мое не предвидело великого счастья, – писала она в своих мемуарах. – Меня питали лишь мои амбиции. Где-то на самом дне души моей имелось нечто неведомое, ни на единый миг не позволявшее мне усумниться, что рано или поздно я сама сделаюсь Самодержицей Всероссийской». Она не могла пойти на риск прилюдного сообщения об этой картине своей будущей власти, пусть даже эта картина и представлялась ей вполне отчетливо. В позднейших воспоминаниях она задним числом придала своему правлению ореол предначертанного судьбой.
Десять дней пышных свадебных торжеств не сблизили царственную чету. В брачную ночь Петр поздно присоединился к своей 16-летней жене и быстро заснул. Несмотря на все более настойчивые понукания со стороны императрицы и ее фрейлин, пара около девяти лет не приступала к исполнению супружеских обязанностей, а к тому времени, когда это все-таки свершилось, у мужа и у жены уже имелись связи на стороне. Екатерина, соблазненная любвеобильным камергером Сергеем Салтыковым, дважды беременела от него, но обе эти беременности оканчивались выкидышем (в первый раз у нее открылось сильнейшее кровотечение, а во второй она шесть недель оставалась прикованной к постели, после того как в теле у нее остались фрагменты плаценты). 20 сентября 1754 г. у нее наконец родился сын – Павел Петрович. В мемуарах она намекает, что отцом ребенка стал ее любовник Салтыков, хотя выросший мальчик внешне напоминал ее мужа. Родившегося нового принца тут же забрали у матери – его стала воспитывать Елизавета, сама же Екатерина почти не видела своего ребенка и не принимала участия в массовых торжествах по случаю его появления на свет.
Теперь Екатерина была не только женой предполагаемого престолонаследника, но и матерью будущего государя{16}, поэтому ее позиции упрочились, однако нравы при елизаветинском дворе испытывали ее терпение. Позже она всегда была готова сопоставить этот период с более цивилизованной жизнью в годы ее собственного правления. В частности, она писала:
Карточные игры с высокими ставками… почитались необходимостию при дворе, где не велась никакая беседа, где люди сердечно ненавидели друг друга, где лесть сходила за остроумие. …Вы принуждены были старательно избегать разговоров об искусствах или науках, ибо все были в них совершенно невежественны; можно было поручиться, что половина присутствующих не умеет читать, и я отнюдь не убеждена, что хотя бы треть умела писать.
Екатерина все активнее преследовала собственные интересы. Жизнь в царской семье означала для нее постоянные переезды вместе с мужем и свитой между петербургским Зимним дворцом и пригородными монаршими резиденциями в Петергофе, Ораниенбауме и Царском Селе. Пока Петр охотился, предавался неумеренным возлияниям и обряжал слуг для игры в гигантских солдатиков, она находила выход для своей неуемной физической (и, быть может, сексуальной) энергии, скача верхом. «Мне совершенно безразлична была охота, но я страстно любила верховую езду, – писала она. – Чем бешенее упражнение, тем более оно мне было по нраву, так что если лошадь убегала, я гналась за ней и приводила ее обратно». Елизавета предпочитала английское седло, на котором сидели боком, но такое седло было «чересчур покойным» для Екатерины, не позволяя ей скакать безумным галопом, который она так любила, поэтому она распорядилась переделать седло так, чтобы можно было ехать спустив ноги по бокам лошади. Екатерина облачалась в мужской костюм для верховой езды, подставляя бледное лицо летнему солнцу (правда, при этом она старалась не попасться на глаза императрице). Зимой она обожала скатываться на санках с опасно крутых ледяных горок, которые так радовали веселые толпы русских во время зимних праздничных гуляний. Елизавета заказала деревянную версию таких санок для использования летом – получилась тележка на колесах, в которой Екатерина со страшной скоростью носилась по волнистым склонам, то взлетая вверх, то спускаясь вниз.
Помимо верховой езды она любила танцы. Она пребывала в расцвете красоты и с удовольствием обнаружила, что (несмотря на материнские критические замечания в ее ранние годы) ее выразительные голубые глаза, бледная кожа и густые черные волосы, которые она носила завитыми в кудри, вызывают восхищенные замечания окружающих. На один из балов она облачилась в белое, и те, кто ее видел, расточали ей похвалы, уверяя, что она «прекрасна, как день, и поразительно хороша; правду сказать, я никогда не считала себя чрезвычайно красивой, но я нравилась и полагаю, что в этом и была моя сила».
Екатерина не только занималась физическими упражнениями – она всерьез начала читать. В мемуарах она отмечала, что после рождения Павла провела зиму, жадно глотая «Всеобщую историю» Вольтера и труды по истории Германии и истории Церкви, а потом открыла для себя трактат Монтескье «О духе законов» – основополагающий текст для политической философии XVIII в. Этот труд, в котором исследуются самые разные политические системы, от республики до деспотии, совершенно изменил ее понимание тех интриг, которые она видела вокруг себя при дворе и которые царили среди соперничающих европейских держав, в ходе Семилетней войны боровшихся за верховенство в разных частях мира. Трактат Монтескье, сыгравший такую
