Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Если предрассудки не совсем еще погасили свет разума в душе такого отца, если он любит своего сына просвещенной любовью, он не станет медлить ни мгновения, – заявил де ла Кондамин своим слушателям, которые внимали ему как зачарованные. – Это вопрос не морали, а расчета. Зачем бы нам устраивать дело совести из проблемы арифметической?» В лекционном зале эта риторика звучала убедительно, хотя на практике такое «расчетливое родительство» по сей день остается невозможным. Более того, в те времена холодные истины анонимизированной статистики казались невероятно далекими от эмоциональной реальности родительства, когда защита младенца от болезни означала готовность подставить его под лезвие ланцета, кишащее живыми вирусами.
Сам де ла Кондамин не испытывал подобных сомнений. Он заявлял, что родительская любовь, выражаемая разумно, вся сводится к уравновешиванию риска, подобно тому как люди ежедневно взвешивают меньшие опасности, например связанные с долгими путешествиями, охотой или игрой в крикет. Прививка, утверждал он, резко повышает наши шансы в «навязанной нам лотерее» оспы – роковом розыгрыше билетов, в котором принимает участие всякий, причем каждый год многие «вытягивают Смерть». Теперь же число билетов наконец можно будет уменьшить, и в скором времени роковой листок станет вытягивать лишь один человек из тысячи.
Стремясь найти поддержку своего дела в личных чувствах людей, де ла Кондамин обратился к мотиву, по-прежнему редко затрагивавшемуся в Британии в связи с прививкой: он заговорил о национальных интересах. Англичане, «нация мудрая и ученая, наши соседи и соперники», приручили «минотавра» оспы, тогда как французы остаются лишь праздными зрителями этого процесса. Де ла Кондамин громогласно возмущался: отказавшись последовать примеру англичан и перенять метод оспенной прививки еще в 1723 г., Франция потеряла почти полмиллиона жизней – «из-за нашего невежества, наших предрассудков, нашего равнодушия к благу человечества. Теперь мы явно вынуждены признать, что мы не философы и не патриоты». Его доводы в пользу прививки опирались не только на идею спасения возлюбленных чад того или иного отдельного человека – он объяснял, что эта практика еще и сохраняет население ради блага государства. Поскольку рабочая сила имеет важнейшее значение для повышения богатства страны и развития ее торговли (а именно в этом состояла меркантильная цель Франции и ее соседей по Европе), экономические интересы государства требуют, чтобы оно улучшало здоровье своих граждан и наращивало их численность, поэтому правительства должны официально разрешить прививки. Де ла Кондамин едва не призвал к обязательности этой процедуры. В заключение он провозгласил: «Во всех делах, касающихся общественного благосостояния, всякая мыслящая нация обязана просвещать тех, кто способен воспринимать свет, и своим авторитетом вести за собой толпу тех, кого не убедить посредством фактов».
Это цветистое обращение, с энтузиазмом встреченное Академией и широко разошедшееся в печати, всколыхнуло новый интерес к прививкам среди великосветских семейств Франции и множества других европейских стран. В 1756 г. герцог Орлеанский, принц из династии Бурбонов, ввел новую моду в парижских аристократических кругах, пригласив знаменитого женевского врача Теодора Троншена (шести футов ростом, «красивого, как Аполлон», если верить его пациенту Вольтеру) привить двух своих детей. Троншен, который позже напишет для Encyclopédie пространный очерк во славу прививок, вскоре сделался в Париже темой для светских бесед, как сообщал писатель и его собрат-энциклопедист Фридрих Мельхиор Гримм: «Все наши дамы стремятся к нему за советом; двери его дома вечно осаждаемы жаждущими, а улицу, где он проживает, заполонили экипажи и коляски, точно в увеселительном районе»[85]. Вольтер написал первое из своих нескольких поэтических приношений, посвященных врачу и пациенту, уподобляя этот медицинский прорыв открытию Ньютоном законов Вселенной (и заодно напоминая читателям, что он, Вольтер, стал одним из первых, кто получил прививку). Модельеры создавали bonnets à l'inoculation [ «прививочные чепцы»] – головные уборы на тему оспы, с лентами, испещренными красными пятнами, – и tronchines [ «троншены»], свободные домашние платья, которые врачи рекомендовали аристократкам, ведущим малоподвижный образ жизни, чтобы те больше занимались физическими упражнениями. Среди титулованных семейств континентальной Европы сила французского монаршего примера и моды начинала побеждать даже там, где отказывались прислушиваться к доводам разума. В 1759 г. герцогиня Саксен-Готская, сообщая Вольтеру о прививке своих детей, писала: «Как вы видите, мы вполне следуем за последней модой и свободны от предрассудков»[86]. «Вы мудры во всем», – отвечал он.
Однако большинство – в том числе и медицинская элита – сохраняло недоверие к новой методике. Во Франции продолжали бушевать ожесточенные споры о сравнительных рисках натуральной и привитой оспы, и на их фоне появилось новое средство демонстрации преимущества прививочного метода – расчет вероятностей. Поощряемый де ла Кондамином, швейцарский математик и физик Даниил Бернулли применил изощренное математическое моделирование для ответа на один вопрос: следует ли разумному правительству выступать за всеобщую прививку для населения страны сразу после рождения, хотя эта процедура иногда оканчивается летальным исходом? В 1760 г., сделав новый шаг в науке (подобно тому, как до него поступили Неттлтон и Джурин), он представил Французской академии наук первую в мире, как полагают специалисты, эпидемиологическую модель инфекционного заболевания. С помощью сложной алгебраической формулы, которую Бернулли вывел самостоятельно, он рассчитал ожидаемую продолжительность жизни для различных возрастов, а затем учел фактор смертности от прививки и натуральной оспы. Он пришел к выводу: если прививать всех младенцев, то даже с учетом некоторой рискованности процедуры это в среднем удлинит жизнь гражданина на три года[87]. На этом основании, заключал Бернулли, государство всегда заинтересовано в том, чтобы «всеми возможными способами благоприятствовать прививкам и защищать эту практику; точно так же и всякий отец семейства должен поступать применительно к своим чадам».
Как только вероятностный подход (в ту пору это была еще сравнительно новая ветвь математической теории) применили к прививкам, то тут же его попытались оспорить: в том же году, чуть позже, французский математик Жан д'Аламбер предостерег, что вопрос не следует сводить «к уравнениям и формулам»[88]. Он заявил: да, расчеты Бернулли убедительно и рационально показывают, что государство должно поддерживать прививочную практику, однако интересы государства не обязательно совпадают с интересами частных лиц, поэтому те и другие следует рассматривать по отдельности. Правительство может исходя из соображений разумности пожертвовать некоторыми жизнями, чтобы спасти другие, как оно поступает, скажем, во время войны; однако родитель всегда будет ставить на первое место защиту жизни своего ребенка. Д'Аламбер указывал также, что вероятности плохо отражают психологию риска. Большинство людей, особенно матери, думающие о своих детях, будут придавать больший вес непосредственной опасности (пусть и небольшой), проистекающей от прививки, чем преимуществу продления жизни ребенка на несколько лет когда-то в будущем.
Анджело Гатти, выдающийся итальянский врач, прививавший пациентов во Франции с использованием собственного пионерского упрощенного метода, также отвергал утверждение философов французской школы по поводу того, что чувствами можно управлять при помощи разума и математики[89]. Он говорил, что единственный способ сделать прививку повсеместной – добиться, чтобы она была безопасна. Гатти рекомендовал отказаться от изощренных медицинских и диетических подготовительных мер, которые, как он справедливо полагал, приносят пациентам больше вреда, чем пользы. Он замечал: «Пока процедура не сделается вполне безопасною, она никогда не сможет стать всеобщею; и для большинства будут иметь мало веса все исчисления, тщащиеся показать,
