Последний свидетель. История человека, пережившего три концлагеря и крупнейшее кораблекрушение Второй мировой - Фрэнк Краке

Поезд останавливался среди полей, после чего все равно приходилось пару километров шагать по полям, перепрыгивая канавы и уворачиваясь от дубинок.

В лагере им выдали сменную одежду. Они смогли избавиться от полосатых пижам. Им доставили гражданскую одежду, чуть потеплее. Одежда была старая и поношенная, с цветными заплатками на рукавах и штанинах и с большим желтым крестом на спине: если бы кто-то попытался бежать, в нем сразу узнали бы заключенного. Эта одежда плохо защищала от холода и дождя, но все же была чуть потеплее. Но и сохла она дольше, в чем Вим быстро убедился.

Заключенные быстро поняли, что некоторые вагоны имеют крышу, и они стали самыми популярными. Каждый день начинались драки – все хотели забраться именно туда. Вим и его соседи по нарам помогали друг другу. Они брались за руки и вместе шли на таран. Потом один наклонялся, становясь ступенькой для других. Но часто им это не удавалось, потому что и места было мало, и времени. Стоило найти место, как в вагон набивалось столько людей, что не пошевелишься. А если рядом оказывался кто-то с диареей или дизентерией, считай, что тебе не повезло.

И все же поезд стал большим облегчением. Хоть какое-то время можно было посидеть спокойно, не боясь быть избитым. Когда поезд по какой-то причине останавливался, все надеялись, что остановка продлится подольше.

Начальство лагеря использовало сэкономленное время, чтобы удлинить утреннюю поверку. В утренних сумерках эсэсовцам было трудно считать правильно, и заключенных пересчитывали снова и снова. Если оказывалось, что кого-то не хватает, эсэсовцы и капо отправлялись по баракам. Иногда там находили трупы – на нарах или в проходах. Иногда узники были настолько слабы, что не могли спуститься с нар. Но это не служило оправданием. Пинками и ударами их отправляли на поверку. Часто люди еле держались на ногах. А те заключенные, которым часами приходилось неподвижно стоять на морозе в мокрой одежде, промерзали до костей – и это еще до начала работы.

Вим чувствовал, что он на грани. Силы его таяли. И в один день он решил не копать. Как именно это сделать, он пока не знал, но продолжать работать в таком состоянии было верной дорогой к смерти.

На поле заключенных, как всегда, расставили группами по трое в нескольких метрах друг от друга. Накануне они достигли глубины три с половиной метра, но примерно полметра было покрыто водой, и им нужно было углубиться еще на метр. Вим огляделся. Он явно не был самым маленьким в своей тройке. Конечно же, ему не повезло, Капо столкнул в траншею именно его, и ему досталась самая тяжелая работа.

Порой во время работы случалось, что черенок лопаты неожиданно ломался пополам. Чуть в стороне Вим заметил такой обломок. Он подобрал его, зажал под мышкой и огляделся. Никто не обращал на него внимания. Он пошел по траншее, подняв голову и демонстративно держа в руках обломок лопаты. Вим прошел мимо первого капо, потом мимо двух мастеров. Никто ему ничего не сказал. Чуть дальше валялся еще один обломок. Вим подобрал и его тоже. Через несколько сотен метров на нашел третью сломанную лопату и прихватил ее с собой. За первый раз он собрал пять лопат, нуждающихся в починке.

Возле траншеи стоял охранник-моряк. Ему было под семьдесят, и он казался не таким злобным, как другие. Вим решил испытать судьбу. Он бросил три сломанные лопаты перед охранником, аккуратно разложил их на земле и медленно пошел прочь, держа две сломанные лопаты под мышкой.

Траншея была длиной с километр. Когда работавшие заключенные смотрели на него, он останавливался, чтобы проверить их лопаты, одновременно заменяя их на чуть лучшие. Охранники решили, что такое поручение дал ему кто-то из капо или эсэсовцев. Так ему удалось два дня избегать физического труда и немного восстановить силы. Старый моряк за обедом даже поделился с ним кусочком хлеба. После этого риск остаться незамеченным стал слишком высоким, и он решил снова скрыться среди узников, работающих на траншеях. Хотя короткий перерыв пошел ему на пользу, больше всего сил ему придавала мысль о моральной победе над жестокой системой.

15

Новички

Хузум, 19 октября 1944 года

Бараки, сортиры, склады, компостная куча за прудами – за три недели почти все превратилось в воняющую и гниющую помойку. Не то чтобы изначально все было аккуратно и упорядоченно, но в первую неделю в лагере хотя бы было довольно чисто. Отсутствие всего, главным образом мыла и дезинфицирующих средств, дало знать о себе. Гигиена практически отсутствовала, лазарет был переполнен. Из двух докторов один стоял одной ногой в могиле, а у другого не было ни лекарств, ни иных средств, чтобы справиться с валом больных.

Изматывающие марши и работа в поле приводили к тому, что у многих узников образовались раны на руках и ногах, и без лечения их состояние с каждым днем усугублялось. О покое и стерильных повязках можно было забыть. Люди с открытыми ранами стояли по пояс в грязной, холодной воде по десять часов в сутки.

В лагере свирепствовала дизентерия. Начальство не понимало, почему больные не могут работать. Десятки людей облегчались прямо на месте – в поезде, на земле или в траншее. В противотанковых рвах гной, экскременты и кровь смешивались с подземными водами. Последствия работы в таких условиях были катастрофическими.

Три недели работы на ледяном ветру в тонкой мокрой одежде привели к росту легочных и других заболеваний со всеми сопутствующими симптомами. Вим каким-то чудом оставался на ногах. Жизнь на фризской ферме дала ему сил больше, чем он предполагал. Но он знал, что болезнь – это лишь вопрос времени.

Утро 19 октября было совершенно обычным. Поверка затянулась дольше, потому что эсэсовцы дали волю своим садистским наклонностям. Во время поверки они болтали друг с другом. К облегчению Вима, Грим так и не появился. Приказы самому страшному мучителю Хузума, ротенфюреру СС Клингеру, отдавал заместитель коменданта лагеря, обершарфюрер Дорге. Тот в свою очередь инструктировал капо. Узников вернули в бараки. Blockälteste велел им сдвинуть нары поближе. Тем, кому повезло и кто спал вдвоем, пришлось потесниться. Теперь втроем должны были спать все. После долгих перестановок освободилось немного места – впрочем, бараки уже были переполнены.

В барак Вима ворвался голландский капо Рыжий Ян. На все нары, где спали по двое, он втиснул третьих. Когда работа была закончена, с инспекцией пришел Клингер. Заключенные затаили дыхание, но все обошлось. Обычно Клингер был зол как черт и постоянно кого-то избивал. Сейчас же он быстро осмотрелся и направился к дверям. Он кивнул Рыжему Яну и отправился в другие бараки.

Весь день по лагерю ходили разные слухи, но никто не осмелился спросить у капо или мастера, что происходит. Вряд ли те ответили бы, а нарываться на избиение никому не хотелось. Ведь забить могли и до смерти.

День тянулся мучительно долго. На поверке оказалось, что двоих не хватает. Узников пересчитывали снова и снова, но двух недосчитались. Вим подумал, что им, возможно, удалось бежать. Клингер подумал так же. Он указал на траншею и скомандовал:

– Марш! И заключенных с собой возьмите!

Мастера выхватили пятерых заключенных из первого ряда и поволокли их к ротенфюреру.

Двое пропавших плавали в канаве лицом вниз. Заключенным не хватило ни смелости, ни силы, чтобы дотащить трупы в лагерь, и они оставили их на месте. Теперь же страдать должны были все. Они стояли на поверке под проливным дождем, на холоде, на полчаса дольше, хотя мечтали только об одном – о миске теплого супа из брюквы и куске заплесневелого хлеба.

Клингер был в ярости. Он спросил, кто из заключенных в тот день работал с погибшими. Беднягу вытащили на плац и избили до полусмерти. Но, на удивление, Клингер все же остановился, и узник остался жив. Мастера отправили в поезд вместе с заключенными. Два трупа бросили в угол вагона, и бедняге пришлось сидеть на них.

После возвращения поверка длилась всего час. Эсэсовцев и Blockälteste было меньше, чем обычно. Затем все поспешили в бараки, где застыли в ужасе. Днем прибыла новая группа заключенных. В бараке Вима появилось сто пятьдесят новых лиц. Эти люди, ничего не подозревая, расположились на разных нарах. Многие