Сыновья уходят в бой - Алесь Адамович

– В дом хоть впусти. Ну были, ну что?

Алексей объяснил несколько виноватым голосом, что хотел бы кое-что взять из чемодана.

– Вот пойдете с моим в его склад. Ой, Алешенька… – Слова у женщины свиваются в ниточку, ниточка тянется, тянется. Но мужской голос время от времени обрывает ее:

– Дала бы лучше поесть людям.

Алексей сказал, что сыты, поужинали.

– Ой, Алешенька, не говорила я тебе. Чуть не забили моего. Приходили какие-то из незнакомого отряда.

– Знаешь ты, что из отряда. – Голос мужа.

– А лихо бы их ведало! И что они к нему привязались? Где боты да костюм? Может, кто подсказал про ваш чемодан. К стенке ставили. А он: стреляйте, нету – и все. Я чуть не сказала, а он такой у меня…

Алексей молча закуривает. Подносит зажигалку хозяину. Толя успел рассмотреть заросшее щетиной некрупное лицо.

– Скажу Кучугуре, – говорит Алексей. – Достается вам тут на самом перекрестке.

– Ой, Алешенька! Хоть бы днем только, а то и ночь приходит – дрожи.

Подметки – плотные, каленые, довоенные – уже в кармане у Толи. Покупал папа – не думал, что партизану их носить. Теперь веселее и на ботинки свои смотреть, хоть они совсем расползлись, размокли, пальцы лезут наружу.

Братья стоят на опушке, всматриваются в шоссе, уходящее куда-то в туман, в твое детство, где не было ни немцев, ни самой смерти – о ней не думалось. Выблеснуло наконец солнце – будто взорвалось.

– Машины скоро пойдут, – говорит Алексей. Ему куда-то еще надо, но он колеблется. Оттого, конечно, что Толя здесь.

– Пальнуть бы, – говорит младший.

– Много тут таких стрелков!

И вдруг – как нарочно, как в кино, как по заказу: перед глазами то, что, казалось, навсегда осталось в прошлом. На шоссе трое с лопатами. Пронзительно знакомые фигуры: сутулый Голуб, забегающий наперед ему маленький Повидайка. А шагах в трех сзади – он, Казик. Одной рукой придерживает лопату на плече, другой широко взмахивает поперек хода. Выйти бы к нему. Толя уже почти видит испуг на лице Казика, видит, как на побелевшее лицо ползет поспешная радость, он уже слышит голос Казика – голос человека, дождавшегося счастливой встречи. Чего доброго, целоваться полезет. Толя посмотрел на брата. Вот растерялся бы Алексей, и чем бы он больше краснел, тем увереннее делался бы Казик. Да, с братом такое лучше и не начинать. Был бы здесь Разванюша…

А Казик догнал Голуба и говорит что-то, размахивая рукой. Все, как четыре месяца назад. Невольно ожидаешь, что вот-вот покажутся еще две фигуры с лопатами. Знакомая – Алексея. И еще фигура: до жути чужая, самая незнакомая в мире – твоя.

И тут в самом деле показались еще две фигуры. Зеленые. Немцы! Что-то сдвинулось, завертелось, набирая стремительность, захватывая Толю, Алексея.

Немцы сейчас почувствуют, что их видят. И тогда что-то случится.

– На мост, смена, – неуверенно шепчет Алексей. Но слишком много их. Идут по одному, по два.

Толя может выбрать любого. Вот этого, что несет пулемет. И спешащего за ним, сутулого, прихрамывающего. Любого из двадцати. Нет, их уже больше. Уходят, уходят влево. Теперь Толя может все. Но только выстрелит, сразу все изменится, начнется другое, неизвестное. Страшно терять власть над происходящим, но страшно и опоздать, упустить что-то…

– Стрелять будем? – шепчет он брату, который тоже за деревом. Алексей не отвечает, но спина ею, его озабоченный профиль запрещают. Немцы уходят. Пальнуть, что ли, не дожидаясь брата? Нет, еще идут. Пятеро. Эти идут уверенно. После всех – не боятся. Даже голоса слышны. Один из пятерых держится поодаль, сзади. Чем-то на Казика похож. Тем ли, что хитрит, других вперед пропускает? Или походкой?

Оттого, что все в нем требует: уходи, а Толя стоит, оттого, что он сейчас будет стрелять, что он убьет человека, – все кажется сном. Самое реальное – страх перед тем, что начнется, когда прозвучит первый выстрел. Сейчас…

– Я того, последнего, – шепчет Толя. Целится в немца, чем-то похожего на Жигоцкого, и боится, что старший брат помешает. А, была не была! Взрывом грохнул выстрел. Привычный толчок в плечо, звон в ушах. Человек на шоссе подпрыгнул как-то очень не по-взрослому и упал. Позже других упал. А других уже нет. Есть только грохот, кричащее, заполнившее весь мир эхо да повизгивание пуль вверху. Алексей, оглянувшись, выстрелил несколько раз в сторону шоссе. Тогда и Толя перезарядил и еще раз выстрелил, не целясь, в грохот выстрелил. Брат толкнул его плечом. Ага, бежать!

– Быстрее, ну, быстрее ты! – Голос Алексея сзади. Грохот будто переместился в самого Толю, распирает его. Нет, это радость распирает его. Нет – страх. Нет – усталость, страх перед усталостью. И радость, что он, Толя, стрелял, что убил немца!

– А мой упал! – крикнул Толя.

Но Алексей очень хмурый. Даже злой. На лице так и написано: «Возьму я тебя другой раз!» Завидует, что не он, что младший выстрелил первый и, возможно, убил немца.

Добежали до поля. Стрельба стала глуше, дальше. Видны уже зеленые поселки на холмах. Алексей остановился, прикидывает, куда бежать. И тут застучали выстрелы впереди – густо, торопливо. Значит, немцы и в поселках, а те, что на шоссе, совсем не на мост шли.

– Ну вот, попались! – Алексей показал на машину, тотчас провалившуюся за холм. И все как бы старается напомнить: «Говорил я тебе!» А что говорил? Ничего не говорил. Конечно, не надо было идти вдвоем. Только бы на этот раз не случилось непоправимое! Но брат тут все знает. Почему он стоит, чего ждет?

Впереди – пожар. Дым белый, сухой – так горят соломенные крыши.

– Зорька, – сказал Алексей.

Стрельба и сзади, от шоссе, надвигается. Видно, идут цепью. Невод растягивают. Алексей как-то всем корпусом показал: туда! И пошел, побежал левее, вдоль поля, а потом совсем к шоссе завернул. Ведь это навстречу стрельбе, навстречу немцам! Но Толя послушно бежит за братом. От усталости щемят зубы, сам себе кажешься гулким и нескладным, как тот ржавый котел, что тащили по дороге волы. Бьют и бьют выстрелы, ты весь гудишь, как металлический. И сквозь этот гул и грохот прорывается тоненькая мысль-воспоминание: в этом густом осиннике хорошо растут красноголовики, а вот и толстый дуб, Толя его помнит, в прошлом году он собирал желуди, приносил домой, показывал матери: «Целый пуд, высушу для кабанчика».

Мама теперь на аэродроме, в эту минуту чем-то занята, что-то делает. Не знает, – хорошо хоть это! – что Толя и Алексей здесь, что они вдвоем, что их гонят немцы, что бежать уже некуда. И это случится вблизи поселка. «Слышали, сынов Корзунихи убили? Привезли, возле комендатуры лежат. Обоих. Бедная. А бургомистр аж пляшет».

Толя вспомнил, что у него даже винтовка не заряжена. Загнал патрон в патронник. Брат впереди идет, это раздражает, потому что невольно прикидываешь: кого первого и обоих ли? «Слышали, сына докторова убили? Старшего. Нет, кажется, младшего. Идем глянем. Там на шоссе лежит».

И все из-за Толи, дурака! Прав Алексей.

Стрельба осталась в стороне, сзади. А впереди уже просвечивает шоссе. Толя присмотрелся: километров пять пробежали! Оттого, что так бежали, так устали, оттого, что день только начинается, ощущение такое, что опасность не отступила, а, наоборот, – приблизилась. Особенно когда сидишь на земле, ничего за кустами не видишь. Толя поднялся.

Стрельба затихла не скоро. Она то приближалась, то уходила в сторону. Ждали долго. Почти до вечера. Алексей тут, на «курортах», научился ждать. И молчать. Потом осторожно пошли. И все кончилось очень просто – вышли к Фортунам. И хотя в Фортунах ничего не изменилось, остается такое чувство, что очень, очень многое стало другим. Все стало другим.

– Что горело? – спросил Алексей у часовых – Светозарова и Молоковича, лежавших у пулемета.

Повернув горбоносое, рябое от оспы лицо, Светозаров посмотрел с земли, но так, будто сверху вниз посмотрел.

– Сарай горел, в котором Коваленок прятался. И этот, ваш, ну, что тоже из полиции пришел… Комлев. И Сашко сдали. Вышли с поднятыми ручками.

II

Схватили хлопцев! Теперь они в Селибе. И чистая случайность, что Толя не с ними. В эту минуту он видел бы комендатуру, свой дом, школу и его видели бы, избитого, беспомощного. Оттого, что Толя мог теперь быть не здесь, среди своих, а там, все, что у него перед глазами, не кажется устойчивым, настоящим.

В деревне только и разговоров о том, что случилось в Зорьке. Появление Толи заметил, кажется, лишь командир взвода Пилатов. Он обрадовался, но как-то очень сердито обрадовался. И тогда все вспомнили, что Алексей и Толя тоже оттуда.

– Убили, немца убили хоть одного? – грозно спрашивает Царский. Толя уверен, что убил, но именно потому скромничает, не говорит твердо, а это подогревает сомнения в Царском. Он и без того переполнен гневом: – Подняли ручки! Партиза-аны!

И снова кто-то напоминает, что Разванюша и Комлев из полиции.

– Да они же по заданию в полиции были.

– Знаем это «по заданию».