Собиратель миров - Илия Троянов

— Не надо терять мужества.

— Вам легко говорить. Я знаю, легко сносить чужие беды. Я даже разыскал учителя, Шри Упаничче. В надежде, что он вспомнит меня, хотя уже прошло почти пять лет. Дверь открыл его сын. Высокий человек. А учитель был такой маленький. Сын был в трауре. Его мать умерла. А отец удалился в какой-то ашрам. Где-то около Ганга. Сын был дружелюбен, как его мать. Предложил мне помочь. Я поспешно ушел. Как он может помочь? Помощь людей, которые не могут по-настоящему помочь, только усиливает унижение. У входа внизу был все тот же брадобрей. Он не узнал меня. А если бы и узнал, то что он мог бы подтвердить?

— Времена сейчас трудные, никто не спорит. Мне неловко именно сейчас поднимать эту тему, но мы как-то позабыли про мой гонорар. Кое-что поднакопилось. Не такая уж и несущественная сумма. Десять рупий. Я подсчитал вчера вечером. Если позволите, я сделаю предложение, которое нам обоим пойдет на пользу. Давайте определим последний взнос до окончания работы. И не важно, сколько она еще продлится.

— И вы наверняка уже задумывались о сумме этого взноса.

— Я предложил бы, чтобы вы заплатили мне еще раз шестнадцать рупий. И больше мы ни слова не пророним о деньгах.

Она никогда не рассказывала о себе. Было ошибкой осаждать ее в спальне. Она удерживала его на расстоянии тем, что возбуждала его. Когда она поджимала губы, он не мог оторвать взгляда от ее рта. Пока она вжималась в него сверху бедрами, он пристально смотрел на обещание ее рта, на мерцание ее немоты. Ее коса распустилась — ему казалось, она предавалась теперь страсти всякий раз, едва скорбь внутри нее грозила все обездвижить — она тяжело дышала, ее ожерелье порвалось и жемчужины спрыгивали с ее груди на его. Его глаза торопливо бегали, чтобы охватить все, наслаждение их обоих. Она задышала тяжелее, его взгляд сбился, еще тяжелее, а он, его отделяло всего немного, когда она остановилась и больше не двигалась, положив руки ему на грудь, начала говорить, по-прежнему сидя на его пульсирующем изумлении, говорила целыми предложениями, знакомым, доверительным голосом, рассказывая как будто мимоходом и в то же время требуя всего его внимания. Ему пришлось умерить толчки, чтобы следить за ее словами, которыми она описывала мудреца, брахмана по имени Ауддалака, который еще в молодые годы был инициирован во все формы ведических ритуалов, также и в те, когда соединение мужчины и женщины является торжественным жертвоприношением. Но однажды Ауддалака, столь грамотно рассказывающий о символической силе вульвы, возжелал ученицу по имени Виджайя и подстроил, чтобы они соединились во время ритуала, но этого ему было мало, он желал ее и вне обрядов, и они соединились, эти молодые люди, и страсть и наслаждение, какие они вызывали друг у друга, превзошли все остальное и затмили тот ритуал, которым люди поддерживали общение с богами. Кундалини умолкла. И что дальше? — спросил Бёртон. Раньше ты рассказывала все истории до самого конца. Она не отвечала. Ее молчание закралось в него. Он опустил взгляд на тонкую линию волосков, подобно цепочке крохотных муравьев поднимающуюся от ее лобка по животу к пупку и дальше, до маленькой ямки между грудей. Его рука скользнула по волоскам — ее гордость, рома-авали, которая магическим образом, как уверяла она, соединяет землю и небо. Наивернейший признак ее красоты, в чем она была убеждена. Он не разделял этого мнения, но она скорее покончила бы с собой, чем согласилась бы их выщипать. Его рука следовала соединению между ее сердцем и ее лоном. Когда их взгляды вновь встретились, ему почудился огонек симпатии в глубоком озере ее глаз. Он улыбнулся ей, и в его улыбке она, видимо, разглядела чрезмерное обещание ее глаз и потому начала двигаться, заталкивая его в область ее власти, и была жаднее обычного, жадно царапала и кусала, словно могла удержать вкус его тела, когда он завтра уйдет, словно могла оставить долговечный орнамент на его коже. Усталые, они выпали из любовной борьбы. Самое прекрасное время, подумал он, минуты, не отягощенные ни единой мыслью, самое прекрасное время, подумал он, то, которого он не замечает. И осознал, что это время уже в прошлом. Приподнявшись, стал пить ее губы, как будто искал в них хмельной нектар. А она, схватив его левую руку, играла его пальцами, скрещивала их, тянула за нижние фаланги, так что они похрустывали, и вдруг скользнула в напев, еле слышный, смысл которого возникал постепенно:

Летним днемВ тени под деревомТам лежит она, там лежит она,Подняв свои платья,Чтоб голову защитить,Так говорит она, так говорит она,От лунных лучей.

II Aum Yagnakaayaaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

На второй день лахья начал беспокоиться. Наукарам и раньше пропускал встречи. Однажды он заболел, а в другой раз затаил на него обиду за какое-то вымышленное оскорбление. Но оба раза лахья заранее знал, что тот не придет. Но сейчас никакой причины не было. Последнее время Наукарам совсем пал духом, был безвольным и вялым. Это проблема у людей низших каст, они слишком легко сдаются, когда встречают противодействие. Было весьма неприятно сидеть весь день на обочине в ожидании. Посреди шакалов, не упускающих возможности его высмеять. Они не могли вынести, что у него уже несколько недель был клиент, приходивший ежедневно, да еще в такое время года, когда один заказ в неделю — удача. Им овладел страх. А что если Наукарам пропадет. Если повествование сейчас оборвется. Тогда история будет искалечена. Этого нельзя допускать, они же почти закончили. Оборвать сейчас — как ужасно. Он удивился силе своей тревоги. Она заставила его встать. После полудня он решил разыскать Наукарама. Не очень-то простая задача. Он не знал, где тот живет, вроде бы где-то у родственников неподалеку от дворца Сакраарваадаа. Он спрашивал во всех магазинах того района. Знаете ли вы высокого сутулого человека, который работал слугой у фиренги? Знаете ли вы человека по имени Наукарам? Никто не знал. В конце концов он нашел его по чистой случайности. Он зашел в маикханну, потому что его мучила жажда и ноги его болели. Он еще не успел ничего заказать, как увидел знакомую фигуру. Наукарам в одиночестве сидел за столом и почти уже ничего не соображал.

— Я думал, вы не пьете даару.

— Для особенных дней нужны особенные напитки.

— Что же случилось?

— Ничего. Со мной все кончено. Вот и все.

— Как это — кончено?

— Вас это не касается. Наша совместная работа, если так можно выразиться, закончена.

— У вас пропало желание?

— Пропала возможность. Я теперь не имею ценности. У меня нет ни рупии. Одни долги.

— Перед кем?

— Я бегал по всем братьям, от маамаа до каакаа. Больше мне никто в долг не дает, а те, кто могли бы что-нибудь дать, хотят вначале получить назад деньги, которые они мне уже одалживали. Я почти у всех в долгу, понимаете. Потому что столько времени потребовало это письмо, которое и не письмо вовсе.

— Вы не можете сейчас отступать.

— Это все ты! Ты растянул дело, чтобы обобрать меня. Ты отнял у меня последнее. Мне пришлось брать в долг. Я заложил вещи, которые привез из Европы. Ходил побираться к родственникам, чтобы наскрести на твой гонорар. Ты водил меня за нос. Я в долгах у всего города, а что получил взамен? Ничего, у меня нет ничего. Кроме писанины, которую никто не хочет читать.

— Вы не должны опускать руки. Послушайте, когда уже так много пройдено, надо довести дело до конца. Вы напоминаете мне того человека, которого много лет тому назад уличили в воровстве. Судья предложил ему самому выбрать себе наказание: съесть килограмм соли, или получить сто ударов палкой, или заплатить штраф.

— Да ты просто болтун.

— Вор выбрал соль, он ел, ел и мучился, а когда почти все съел, вообразил, будто не может больше положить в рот ни щепотки, и закричал, хватит, хватит соли, я лучше вытерплю удары палкой. И его начали бить, девяносто или девяносто пять раз, тут он вообразил, что не сможет больше вытерпеть ни единого удара, и закричал, довольно, довольно палок, дайте я, пожалуйста, заплачу штраф.

— Хитрый лахья. Глупый слуга, который ничего не понимает. Ты умеешь читать и писать. Ты — брахман.

— Если у вас больше нет денег, не страшно, я дам вам отсрочку.

— Ах, какая вдруг щедрость. Но боюсь, четырех рупий будет недостаточно. Вспоминаешь? Еще как минимум восемь рупий.

— Не надо тревожить старые истории. Это моя профессия.

— Достойнейшая профессия, если такие вообще бывают. Достойный лахья. Столько бедняг, которых можно использовать. Ужасно.

— Прошу вас. Вам пойдет на пользу, если вы чистосердечно расскажете всю историю целиком. Давайте забудем про деньги.

— Может, ты еще захочешь вернуть мне все?

— История эта действительно затронула мое сердце, как я однажды говорил вам. Я предоставлю и бумагу, и чернила, а от вас требуется хранить терпение еще несколько дней. В конце я передам вам такой труд, какого еще не держал в руках ни один слуга.