Вынужденное знакомство - Татьяна Александровна Алюшина

и серьезную востребованность у почитателей, художник решил пожить какое-то время в Америке, «наполняясь ее энергией и смыслами», как он определил данный душевный порыв и тягу к столь непростому вояжу. А перед отъездом оформил документ, дающий Полине право пользоваться и распоряжаться его мастерской в своих интересах, проводить в ней выставки и предоставлять художникам, которых она посчитает достойными, работать в этом помещении.

Таким образом он хотел выразить свою благодарность лично Полине за ее активное участие и серьезную помощь в его продвижении, становлении и раскрутке.

Но она-то точно знала, что больше всего на решение психоделического творца повлияло то, что он видел картины Званного, которые его по-настоящему потрясли. Может, от этого и в Америку сорвался, не факт, конечно, но было у нее такое подозрение.

И, кстати, не только его картины, а еще Вани Хромова, и Олега Карманова, и Валентины Тороповой, и… Словом, всех тех «неконцепщиков», отвергнутых «Центром», которых, можно сказать, нелегально, втайне от руководства взяла под свое крыло и опеку Полина, продвигая, где только могла и где не могла тоже, совершенно беззастенчиво пользуясь всеми своими связями, знакомствами и наработками, которыми обросла за время работы в Галерее и том самом элитном экскурсбюро.

Так, невероятно облегчив Полине решение хотя бы проблем бытового устройства ее «неформатов», у ее подопечных образовалось место дислокации и возможность перекантоваться несколько дней в столице, поскольку все они приезжали из разных уголков страны и по большей части были людьми малообеспеченными, вряд ли могли себе позволить оплатить проживание в нормальном гостиничном номере.

Вертясь-крутясь по центру Москвы и «ковыряясь» в пробках, расстроенная новостью об отъезде Званного, Полина невольно вспоминала разговоры и споры с Ярославом Антоновичем.

Ей очень четко запомнились его слова в тот первый день их знакомства. Попросив второго помощника директора подменить ее на выставке в Галерее, Полина приняла предложение Званного вместе отобедать, поговорить и заодно познакомиться поближе. Про привычные и соответствующие ее нынешнему статусу элитные кафе-рестораны Полина даже не заикнулась, предоставив Званному возможность самому выбирать кафе или ресторан, которые тот предпочтет.

Он предпочел небольшое уютное кафе средней ценовой категории, на стенах которого, к своему большому удивлению, Поля заметила парочку картин, совершенно очевидно написанных рукой Ярослава Антоновича, манеру письма которого теперь она бы отличила от любого другого художника. Оказалось, что Званный хорошо знаком с хозяином кафе, в котором, к слову сказать, была отличная кухня.

Но сейчас не об этом.

Интересная беседа завязалась у них сразу, как только они вышли из Галереи, продолжилась по дороге, и во время обеда, и после за столиком кафе, где они засиделись допоздна, увлеченные общением.

– Полюшка свет Пална, – сказал ей тогда Званный, – уходить тебе из этого «Центра» и вертепа галерейного надо бы. Это ж вражья организация.

– Почему вражья? – изумилась такому определению Полина.

– Ну как почему, – хмыкнул Званный, – а по всему. Кто их кураторы-организаторы? А? – И качнул довольно головой, увидев понимание, отразившееся на ее лице. – Во-от, правильно. Некий фондик такого же современного развития, как и «Центр» ваш, только американско-европейский. Верно?

– Верно, – тяжко вздохнув, подтвердила Полина.

– Ага. Мы тут с товарищами моими справочки-то навели, и что у нас получается? Фондик этот кто создал и спонсирует? – И покивал, сам ответив на свой вопрос: – Правильно. Известный американский холдинг. Следовательно, имеем мы в вашем «Центре» и Галерее сплошную голимую вашингтонщину, им руководящую. А вот скажи мне, Полюшка Пална, какую основную цель-идею преследуют и продвигают эти забугорные «благотворители»?

– Либеральные ценности, свободу самовыражения, в том числе равные права и возможности для всех художников и скульпторов выставлять и продвигать свое творчество, – пояснила Полина.

– Ну да, ну да, – хохотнул Званный. – Я, пожалуй, откажусь от равных прав и желания продвигать свое творчество вместе с тем, прости господи, «жеписцем», что изобразил кучку дерьма и сидящую на ней зеленую муху в разбитом унитазе общественного туалета, мне такой символизм на хрен соленый не сдался. Ты вот, Полин Пална, ты девушка образованная, ты же понимаешь, на кой понадобилось американо-саксонским господам поощрять такое, не к ночи будь помянуто, «творчество», вместе с отстойной голливудщиной, заполонившей кинотеатры, и иже с ними авангардную театральщину и либеральную литературу в нашей стране?

Понимать-то Полина понимала. Наверное. Может, даже и правильно понимала, она как-то не задумывалась всерьез о далекоидущих расчетах и интересах иностранных инвесторов.

А кто задумывался? Нет, ну на самом деле – вы задумывались?

Ну вот и она не грузилась масштабной геополитикой. Зато она отлично понимала, что такова нынешняя современная реальность, в которой весь мир, и Россия в том числе, живет в гораздо более доступной, чем ранее, свободе самовыражения, что многие морально-нравственные устои и правила, запрещавшие раньше быть иным, инаковым, высказывать свое художественное ви́дение, нивелированы и отменены, давая гораздо большую возможность быть реализованными разным, альтернативным проявлениям в искусстве.

Что она и ответила Званному.

– Это-то да, свобода хлынула потоком, тут не возразишь, – согласился тот, иронично хмыкнув. – Только напрашиваются два вопроса. Первый: кто именно отменил эти правила? И второй: а какие новые правила установили вместо прежних? Есть ли границы дозволенного и хоть какая-то цензура? У нас вот сейчас ставят и показывают спектакли, где по сцене ходят голые люди и даже изображают, а иногда и не изображают, а реально производят акт совокупления. Типа: художник так видит, он закладывает глубокий смысл в свою трактовку произведения. И всю эту лабуду впаривают людям в качестве «нового, прогрессивного прочтения». И когда выйдет на сцену голый чувак, повернется к зрителям жопой и начнет процесс испражнения, это тоже объявят каким-то особым, глубоким взглядом художника. И люди будут сидеть, смотреть, нюхать и думать про себя: «Интересно, что хотел сказать режиссер? В чем тут зерно этой роли и актуальность протеста?»

– Ярослав Антонович, – попеняла ему Полина, живо представившая себе столь ярко описанную им сцену, – мы все-таки едим.

– Ну извини, Пална. Ну хорошо, будет он не ср… то самое, – увидев сморщенный носик девушки, тут же исправился он, – а, скажем, избивать другого человека или даже ребенка. И это воспримут как некий перформанс и глубокую авторскую хрень. А потому что публика, жители нашей страны уже подготовлены даже к этому. Их годами развращали, постепенно отменяя те самые нормы и законы морали, отменяли нравственные устои, человеческую стыдливость, давая взамен идеологию либерализма, вседозволенности и культа потребления. Абсолютно типичный социальный инжиниринг, направленный на то, чтобы переформатировать население какой-либо страны, сделав из него почитателей и потребителей их ценностей, их нравственности, а как следствие – и их законов и образа их жизни. То есть подготавливая в