Оккупанты - Валерий Петков

С возрастом всё меньше, а возможно, уже и нет вовсе заботы о половом, когда «мужчина-женщина» остаётся лишь по признакам внешним, высвобождая энергию страсти, и проявляется тогда истинное состояние любви ко всему человечеству, сострадание. Это становится реальностью, а все проповеди любви, которые звучали до этого – лишь слова. И всякий ли поймёт это, осознает и возрадуется такой перемене? Это и есть высшая мудрость, то, над чем душа, может быть, трудилась всю жизнь, это есть главная радость в жизни, а не поиск чего-то, называемого труднообъяснимым словом – «счастье». Не создан человек для счастья. Неуловимо оно и мгновенно закачивается. И не зря в Библии нет такого слова, а есть лишь понятие «полученная радость». Многое в природе произрастает по разумению естества, программы, заложенной изначально. Человеку свойственны мечты, иллюзии, заблуждения на этом призрачном пути. Поиску божественного в себе мешают наша воля, амбиции и избыток неразумной энергии. Да и обычная глупость. Это омрачает разум, отравляет жизнь.

Не забирай, не отбирай его у нас. Продли его дни, Господи!

Зять ещё что-то лихорадочно додумывал, слова возникали в памяти то тревожные, то восторженные до слёз. Поймал себя на том, что говорит – «был, было». Обругал себя, но продолжал творить молча свою бессвязную, горячую молитву и надеялся, что всё обойдётся благополучно.

Дед смотрел на Зятя. В глазах не было страха. Была тревога неизвестности и решимость человека, привыкшего к трудностям.

Зять знал, что Дед понял его мысли.

В приёмном покое Деда тотчас же подключили к системе, поставили капельницу. Сказали, что оформление займёт никак не меньше четырёх-шести часов. Предварительный диагноз – инсульт. Похвалили за своевременный вызов: тут каждая секунда дорога.

– Жёночка моя тут умерла, – тихо сказал Дед, – привезли с сильной аритмией, а оказался рак. Так уже домой и не вернулась.

– Ты об этом не думай! – успокаивал Деда Зять. – Всё обойдётся. Зря я тебя слушал, надо было сразу же вызвать «скорую», а не устраивать полемику.

Пришёл толстый охранник с сонными глазами сытого сома, вежливо, но настойчиво выпроводил Зятя в холл.

Зять сбегал в супермаркет напротив, купил мыло, мыльницу, зубную щётку, пасту, минералку. Передал пакет через охранника Деду. Тот всё ещё был в приёмном покое, лежал в стороне, кровать на колёсиках, капельница рядом.

Вышел в небольшой холл. Вдруг осознал, что всё время, пока он здесь, разговор шёл на фоне постоянного воя сирен, тревожного мельтешения синих мигалок. Машины «скорой» и «неотложки» беспрестанно отъезжали, подъезжали, привозили новых больных.

В холле было много грустных людей. Сидели, понурившись, вдоль стенки.

За окном мороз. Двадцать два градуса. Совсем немного «потеплело» с ночи.

– А в Дублине плюс три. Первые сутки ещё не закончились, как я оттуда. Явно прыгает атмосферное давление. Хорошо бы что-нибудь принять. Всё осталось дома, собирались, как с пожара эвакуировались.

Шумел шкаф-автомат с напитками. На экране под потолком дёргались эстрадные исполнители, мечтали возглавить первую строчку хит-парада.

Репортаж с другой планеты.

В подсобку секьюрити принесли обед в разовой расфасовке. Запахло казённой едой, возбуждающе остро и тошно одновременно.

Зятя начало мутить от голода, но очень хотелось спать. Сколько он поспал за ночь? Час, полтора?

Он задремал. Рядом уселась странноватая тётка в сиреневом берете. Лохматая серая шуба, словно пошитая из неведомого искусственного зверя. Со множеством подробностей рассказывала по мобильнику, что знакомую выселяют из квартиры за неуплату коммунальных, а у неё завелась мышь, и она кормит её сыром, разговаривает, не хочет оставлять одну. Потом неожиданно заплакала, сказала, что у Яши инфаркт, он в реанимации и надо готовиться к самому худшему. И всё остальное глупости несусветные по сравнению с этим.

Зять ощутил тупую отрешённость, вялость, озноб и усталость. Он выпил горячий шоколад, чтобы согреться. И пожалел. Маленький, ненадёжный стаканчик прогибался под пальцами, обжигал руку. Приторный, клейкий, излишне ароматный напиток бурого цвета бодрости не прибавил, вызвал желание выпить стакан обычной воды, но покупать бутылку минералки в автомате не хотелось, куда её потом девать?

Он взял в справочном номер контактного телефона, вышел на улицу. Морозный воздух освежил лицо. Вздохнул глубоко. Придремал в автобусе. Дома ничего делать не мог, посматривал на часы, переходил от окна к окну. Побрился, чтобы чем-то себя занять, убить время.

Не выдержал, позвонил. Сказали, что Дед в шестом, инсультном отделении, в четвёртой палате, и самое страшное вроде бы миновало.

Зять выпил большую кружку крепкого кофе, кушать не стал и поспешил в клинику.

Глава 16. Первая ночь в палате

В палате четверо.

За окном до самого горизонта высоченный сосновый лес. Где-то далеко торчит радиомачта, такая неуместная на фоне лесного великолепия.

– Идёшь по дороге жизни и вдруг замечаешь, что верстовын столбы давно закончились. – Подумал Зять и оглядел палату.

У дальней стенки гримасничал беззвучно, широко раскрывал рот, зубы некрасивые показывал, натужно силился что-то сказать мужчина. Лицо узкое, клинышком, плотно покрыто серебристой щетиной. Странно жестикулировал, словно из другого пространства, где атмосфера разрежена, а он с искажением, как через стекло, пытался что-то объяснить.

Как же мы хотим, чтобы нас понимали и принимали!

Через проход, положив ладошки под щёку, спал коротко стриженый пожилой мужчина в новом тёмно-вишнёвом спортивном костюме, расписанном вензелями по груди и плечам. Тапочки чинно выставлены возле ножки кровати. На тумбочке аккуратно разложены прибор для бритья, два апельсина в прозрачном пакете, мобильник.

Вдоль ближней стены высился рыхлой горой белобородый, редковолосый мужчина в больших очках, гудел нечленораздельно, перебирал руками, протягивал старые фотографии, чёрно-белые.

Дед сидел на высокой кровати, к входной двери спиной. Внизу стоянка автомобилей, дальше очищенная от снега вертолётная площадка медицины катастроф.

– Молодец, что пришёл! А тут нянечка такая бестолковка, молодая, засунула все вещи в тумбочку, вот сижу, складываю, чтобы не измялись. – Дед развёл руками, встал, обнял Зятя, отнёс куртку в шкаф возле стены.

– Он самый здоровый, хотя и самый старший, – встряхнул бритой головой четвёртый больной, – я вот самый молодой, сорок шесть всего, а вон как скрутило.

– Самому молодому инсультнику Латвии – восемь лет. Я в интернете смотрел, – сказал Зять.

Зять оценил состояние Деда – налицо было явное улучшение. Успокоился, засмеялся, приобнял, щетиной белой укололся:

– Вот и хорошо! Руки-ноги работают, речь нормальная! Слава богу! Подлечат чуток. Ты бы побрился.

– Замучили в приёмном отделении! Лежу с капельницей. Час лежу, два, три. Так в туалет припёрло! В глазах темно, понимаешь. Кричу, кричу, сестричку зову, никто не подходит! Ну, надо же! Обоссался даже! Пузырю, как ребёнок малый, в простыню и плачу с расстройства! В меня два литра влили через эту… каплицу, б…дь, капельницу-то эту. В обе руки иголки сунули. Веришь? Подгузник уже в палате надели. А что он мне теперь, я и сам до горшка дошлёпаю.

Резинку чёрного старого трико, того, что под брюки надевал в холода, оттянул. Памперс, непривычно большой на Дедовой худобе, белый, простой и без «педагогической живности», детских мордашек внучкиных памперсов.

Странновато и непривычно было Зятю его видеть на взрослом.

И грустно от мысли – может быть, придётся теперь носить их постоянно, а Дед лишь хорохорится для вида. И что ещё покажут результаты обследования? Но сейчас Зять немного успокоился.

На койку присел. Высокая, сидеть неудобно, но специальная, множество приспособлений для регулировки и смены положений туловища больного.

– Несколько степеней свободы, – вспомнил Зять теоретическую механику из институтского курса. И ещё подумал – лишь после трагедии, потрясения, оглядываясь назад, удивляешься собственной слепоте, беспечности, легкомыслию, потому что не увидел вовремя грозных знаков предупреждения, подаваемых нам. «Но я же не врач!» Это отговорки. Не уберёг, вот и всё!

Слово это встревожило, но не испугало. Не безнадёжной была ситуация, хотя и выправлялась медленно, и сколько ещё времени понадобится для её исправления?

Он не стал ничего говорить вслух. Приобнял Деда за плечи, оба слегка улыбались, сидели, молчали, смотрели на лес за окном и были сейчас там, среди деревьев.

Врач в палату вошла. Высокая, строгие глаза, в очках, гусиные лапки к дужкам разбегаются. Волосы светлые. Журнал обхода в руках, прижат привычно к груди. Белый халатик отутюженный.

– Вы – сын?

– Можно и так сказать. Зять я ему – официально.

– Очень похожи.

– Конечно, четвёртый десяток роднимся. Скачем по жизни ноздря в ноздрю.