Оккупанты - Валерий Петков

– Опасное дело. Режим военного времени. Пуля в лоб без суда и следствия. А ведь не боялись. Один страх другой пересиливал.

– Приезжал к нам такой полоковник, вызовет, на стол положит стопку сторублёвок новеньких, с банка, и говорит: «Утром полезешь, вечером поедешь». Имеется в виду, на крышу четвёртого блока. Циркониевые трубки от топливных элементов, оболочки стержней, страшно радиоактивные, надо было с крыши скидывать вниз, вывезти, захоронить. Роботы японские глохли, ломались из-за радиации, а людей в свинцовые туники оденут, кольчужки такие, несколько минут бегом, в респираторах, с лопатой наперевес. Всё! Наелся! И сразу домой. Мягкие кости приводить в порядок. Это что?

– Самоубийство! Вот что!

– Только польза разная. Себе во благо или стране?

– Дак всё одно – погибель! Война всё спишет!

– Слова разные. А когда ты один, больной, сам себе скажешь, что геройски пострадал, станет ли тебе легче переносить страдания, помирать с этими мыслями? Боль – она не спрашивает. Гасит всё и всех без разбора!

– Люди разные, психика разная. Не все выдерживают напряжение.

– И вот он ходит, полковник, смущает, искушает деньгами. А были двое дезертиров, получили по два года. Двое повесились, один утонул при странных обстоятельствах. Конечно, когда бомбы дурные не летят на голову, куда попало не падают, совсем по-другому. Тут враг тихий, потаённый. Вот в тишине нервы и пошаливали, скручивались в верёвочку, в петлю.

– Ладно, не будем о грустном. Я тебя два месяца не видел, соскучился.

– А мне скучать некогда было. Утром проснёшься рано, слушаешь, как там внученька. Она же каждое утро другая просыпается, взрослее. У меня ушки на макушке, жду, когда позовёт: «Деда». Умываться, завтракать, гулять. Потом книжки, музыка. Романсы очень ей нравятся. Старинные русские. Танцуем, поём, обедаем, перед сном сказку читаю – и спать! Дни проносятся, как ураган. Пока нас нет, бабушка гладит, прибирается. Никогда не сидит без дела. Молодец. Внучка спит часа два-три днём. В школе устаёт, они там друг от друга устают. Энергии через край. Если не спит, что-то рассказывает любимому зайцу, песни поёт. Не ругаю. Нельзя ругать. Надо больше разговаривать. Ребята с работы возвращаются, садимся за общий стол, свечи зажигаем. Хорошо! Тут как-то вечером внучка говорит: «За столом разговаривать неприлично». Ну, что ты скажешь?! Что-то я разговорился! По рюмочке?

– Всё, по последней. Водка хорошая, но на сегодня хватит.

– Россия делает. Россия знает, как водку делать на экспорт. Своих травит, а на экспорт хорошую. И скидки, акция. Как не взять! Искушают наши неокрепшие души!

– В такой мороз лишний раз не побегаешь в магазин.

– Помнишь песню? «Выйду на улицу, гляну на село, девки гуляют и мне весело!»

– Я вот думаю: пока у нас всё хорошо, а как оно дальше будет? Жизнь тяжёлая, загадочная. Но мы держимся! Внучка с мужем привыкли уже там, в Ирландии?

– Муж её скоро десять лет как там, а она – восемь. К хорошему-то легче привыкать, скорее, да ещё и по молодости. Это плохое терпишь по необходимости.

– Ирландия всё-таки не Америка, не так далеко. Это Хозяйкина дочь – проехала всю Америку, и надо же, на берегу Тихого океана обосновалась. Пятнадцать часов лететь из Москвы, кошмар. С пересадкой в Нью-Йорке. Летишь и думаешь: вода кругом, что тебя ждёт?

– Зря не искушай! Одному Богу известно, что там нас ждёт.

Потом в большой комнате, «библиотеке», так её назвал Зять из-за обилия полок с книжками, присели к журнальному столику, фотографии смотрели. Лэптоп светился цветным экраном.

Дед радовался, смеялся. Заторопился домой, но Зять его уговорил остаться, напугал сильным морозом. И куда на ночь глядя спешить? Кто там ждёт?

Это и спасло Деда, как оказалось позже.

– Вот, отдыхай. Живи хоть неделю, хоть три. Сколько хочешь, столько и живи, не в тягость.

– Наелся, как нищий на поминках! Да я уж день-деньской наотдыхался. Приехал пораньше. За тебя переживал. Знаешь, в воздухе всякое бывает. Всё в окна поглядывал, а тут ты звонишь в двери! Как, когда проскочил мимо меня?

Дед смотрел телевизор, Зять пошёл на кухню, прибрался, вымыл посуду, и когда вернулся, Дед уже крепко, беззвучно спал, рот приоткрыл.

Накрыл пледом, телевизор смотрел вполглаза.

Дед проснулся.

– Ты что, спать не собираешься?

– Два часа разницы, в Дублине ещё только вечер, сон, режим другой. Пока привыкну. Давай-ка я тебе нормально постелю, разденься, отдыхай.

Зять постелил простыню, одеялом Деда накрыл. Ушёл в спальню.

В третьем часу ночи Зять ещё не спал, и тревожный шум услышал сразу. Дед пытался подняться с постели, беспомощно заваливался, словно черепаха, на спину. Зять подхватил его под руки, донёс до туалета, однако сам Дед ничего сделать не смог. Пришлось помогать. Снять трусы, усадить на унитаз. Потом всё проделать в обратном порядке.

Отнёс Деда, был он не очень тяжёлый. Только сильно костлявый, нескладный. Уложил на диван, стал расспрашивать. Речь Деда была нормальная, но вся правая сторона не слушалась. Рука висела как плеть, нога волочилась по полу.

– Подозреваю у тебя инсульт. Я когда в двадцать девятом отделении, чернобыльском, лежал, в клинике, поймал соседа по палате. Сидел он возле тумбочки и как-то сразу обмяк, стал заваливаться, едва успел его подхватить. Сестричку вызвали, доктора прибежали. Сказали, что очень вовремя его поймал, потому что могли быть тяжёлые последствия. У меня опыт есть, я вижу. Давай-ка вызову «скорую». И не спорь!

Дед отказывался, просил позвонить мужу Племянницы, чтобы тот отвёз его домой.

Дед лет семь вообще к врачам не обращался, и сейчас было страшно даже подумать о том, чтобы вызвать «скорую».

– И что ты один будешь делать дома?

Пока спорили, наступило бледное утро.

– От меня, верно, водкой тянет. Рюмку хлопнул, а перегару сильный. Надо бы зубы почистить.

Зять снова отнёс Деда в ванную. Тот встал на колени на коврик, прислонился к краю ванны, обмяк бессильно, стал заваливаться. Зять поелозил щёткой в полупустом провале рта, сполоснул Деду лицо водой, вытер полотенцем.

«Скорая» приехала мгновенно, словно за углом стояли и ждали только звонка.

Деда осмотрел молодой врач. Сказал, что это инсульт. Перепады давления сказываются и очень много вызовов сегодня.

Свитер пригодился на молнии, с вечера подаренный, не надо через голову надевать. Посадили на каталку. Ремнём пристегнули. Ноги в тёплых домашних тапках.

Дед жестами показал, чтобы книжку Ошо взяли, «О женщинах», попросил положить её в карман.

В лифте отправили вниз. Сопровождали врач и санитар. Зять бегом спустился с седьмого этажа. Как раз вовремя, помог водителю загрузить Деда в машину.

Зять сел рядом, что-то говорил, успокаивал. Потом замолчал, сидел, всматривался в родное лицо, чуть-чуть улыбался ободряюще и молился про себя:

– Господи! Продли дни этому человеку. Всё, что в моих силах, я сделаю. Я точно знаю, что смогу и обиходить, и сготовить, проследить за лечением. Всё остальное сейчас неважно, второстепенно. Мне необходим жизненно этот растерянный старик, с таким страшным детством, юностью в разгар военных кошмаров, в разруху. Ведь он отец моей жены, любимой жены. Он раньше меня полюбил и вырастил эту девочку. И как мне не любить его только за это! Мой отец умер рано, с Дедом я всё время рядом. Половина прожитой мною жизни. Он стал для меня и отцом, и братом, и другом. Что меня притягивало к нему? Он свободный человек, вот что. И был им всегда. Даже тогда, когда вступил в ряды КПСС. Просто воспринял как небольшое неудобство, но никак не заморачивался на этом. Неискушённость почти детская. Он любит жизнь, верит в простые, надёжные истины, прочные вещи, доверяет понятию «совесть». Не признаёт интриги, коварство, хитрости, приспособленчество. Не ловчил, не лгал, не лжесвидетельствовал. При всей сложности жизни во времена культа личности.

Он никогда не учил, не раздражался, не надоедал нотациями. Оставлял возможность додумать, подвести к тому, что решение принято без его участия, а если что-то нравилось, улыбался, говорил: «А вот это правильно!» И радовался вместе со мной. Мне повезло! Я жил рядом с этим замечательным человеком и сейчас прошу: Господи, не оставляй меня одного, отпусти его. Это так важно для всех, кто его знает и любит. И близких, и дальних, и всех, кому повезло быть на орбите простого, мудрого, искреннего человека, лишённого сиюминутной глупости, суеты, пустословия, тщеславия. С любовью к женщине, к миру.

С возрастом всё меньше, а возможно, уже и нет вовсе заботы о половом, когда «мужчина-женщина» остаётся лишь по признакам внешним, высвобождая энергию страсти, и проявляется тогда истинное состояние любви ко всему человечеству, сострадание. Это становится реальностью, а все проповеди любви, которые звучали до этого – лишь слова. И всякий ли поймёт это, осознает и возрадуется такой перемене? Это и есть высшая мудрость, то, над чем душа, может быть, трудилась всю жизнь, это есть главная радость в жизни, а не поиск чего-то, называемого труднообъяснимым словом – «счастье». Не создан человек для счастья. Неуловимо оно и мгновенно закачивается. И не зря в Библии нет такого слова, а есть лишь понятие «полученная радость». Многое в природе произрастает по разумению естества, программы, заложенной изначально. Человеку свойственны мечты, иллюзии, заблуждения на этом призрачном пути. Поиску божественного в себе мешают наша воля, амбиции и избыток неразумной энергии. Да и обычная глупость. Это омрачает разум, отравляет жизнь.