Когда твой Бог подобен Сатане. Лилиан - Georg Tate

Когда твой Бог подобен Сатане

Лилиан

Georg Tate

Дизайнер обложки Георгий Артурович Татевосян

Фотограф Георгий Артурович Татевосян

© Georg Tate, 2017

© Георгий Артурович Татевосян, дизайн обложки, 2017

© Георгий Артурович Татевосян, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4485-8819-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая: Лилиан

Глава 1: Первый поцелуй и первый идеальный мир

Я не стала глотать, потому что он так любит; не выпуская мои чистые волосы, провонявшие насквозь его сигаретами, Он закурил и, не выпуская дыма, прильнул к моим губам – так свершился мой первый поцелуй. Вы даже представить себе не можете, насколько я была счастлива. Ожидала этот миг каждый раз, когда он делал это со мной, а получила только на тридцать четвертый.

В тот блаженный момент последний вагончик с моей независимостью, окончательно отчалил от перрона моего сознания, напоминая о себе лишь гулким эхом где-то далеко-далеко и еле заметной вибрацией на рельсах-нервах. Можете считать меня бедной маленькой леди или просто шлюхой, но я все равно буду называть это любовью. Любовью к его горьким от сигарет губам, грубому голосу, торчащим венам и разным костям. Любовью к его обжигающе ледяному взгляду и самой красивой на свете улыбке, обнажающей острые клыки, хотя куда чаще он демонстрировал насмешливо невероятно красивую ухмылку с самыми милыми ямочки у уголков рта. И мне до фонаря, что мне 16, а ему 17.

Вы даже не представляете, насколько он идеален. Я никогда не встречала никого более справедливого, чем он: уверена, будь он нашим президентом, мы бы никогда не оказались в такой финансовой заднице и на пороге окончательного морального разложения. Когда ты рядом с ним, ты будто в его государстве – спокойном, тихом, мирном. Будто пространство вокруг нас превращается в огромную закрытую от всех непроглядную сферу, и лишь с его позволения, можно заглянуть в щелочку этого шара и увидеть там поистине прекрасный мир.

Когда он касается, тело покрывается мурашками, пробегает холод и выбрасывается адреналин в каждую клетку в таком невообразимом количестве, что энергия изнутри наполняет меня, исцеляя все раны, поглощая всё плохое, оставляя только прекрасное. Будто распуская цветы в моём каком-то внутреннем саду. И необходим он этому саду не меньше солнца. Нет. Он и есть. Моё солнце. Солнце, лучи которого так необходимы мне, что при долгой разлуке мои сады начинают увядать. Черт. Да что там, я начинаю увядать, засыхать от тоски, погибать. Умирать. И когда ты видишь привычные манеры, привычные движения, Родное тело, эти близкие тебе лучи солнца вновь, после долгой разлуки, это как капля дождя в пустыне – Самая Самая Лучшая.

Он творец, создатель своего мира, в который меня так быстро, словно водоворотом, втянуло. Всё, что бы он ни смастерил – прекрасно, и не важно что это: картина, изделие или очередной синяк, ушиб, подаренный мне. Однажды был синяк очень похожий на остров Мадагаскар или Испанию, очень мне нравился, хотя болел жутко, но он замазал его с бедра, затушив об мой «островок» сигарету.

Как было бы хорошо отправиться с ним куда-нибудь заграницу, даже не важно куда, лишь бы подальше от этого проклятого города. На самом деле, у меня самый обычный провинциальный городок, в его социуме всё до безумия просто: рождаешься в семье пьяни либо богатеньких лиц; если относишься к первым, то ни о каком детском саде речи быть не может, если ко вторым – топаешь в самый элитный в крае. В школе половина класса стоит, половина сидит, нет-нет, это не оздоровительная программа с конторными партами, просто столов не хватает, и одни сидят, другие стоят, конечно, вы уже догадались представители какой касты размещают удобно свои пятые точки. Богатенькие сматывались каждые выходные чёрт знает куда из города, а после девятого класса и вовсе пропадали, переезжали в район получше; что касается нас, мы просто гнили в этом городке дальше, прожигая положенный богами срок далеко не нам впрок.

Что касается принца, его нельзя отнести ни к тем, ни к другим, он что-то не из этого города, не из этого мира. Он не учился на момент нашего знакомства, закончил, но и не работал. Одежду он носил самую разную: и дешевую, явно купленную на рынке, и элитную от топовых фирм с такого же уровня качеством и ценами, хотя тогда я не особо разбиралась в моде и ценах на одежды, могу сказать только одно: что бы он ни надел, будь то хипстерский бабулин свитер или рубашку от Витон, оно выглядело идеально, будто сшито для него, для его плеч, фигуры.

Однажды, когда мы лежали и смотрели очередной скучный фильм, выбранный мной по просто понравившейся обложке диска, я водила пальцами по его венам на руке, они очень хорошо проглядывались под слоем бледной кожи, а особенно толстые выпирали настолько, что я могла чувствовать их с закрытыми глазами. Я водила от самых плеч до кончиков пальцев, поглаживая каждую, даже самую тонкую венку, касаясь губами очень-очень нежно каждого ответвления. Мне пришла в голову мысль, что все эти вены-ветви не сосуды вовсе, а дороги: маленькие венки-тропинки ответвляющиеся от средних вен, а те в свою очередь от самых толстых артерий-магистралей. Лёжа на нём, я слушала его биение сердца, такое успокаивающее, мы, как коты, синхронизируем свой пульс друг с другом, жизнь друг с другом. Каждый удар сердца отдавался вибрацией на его грудной клетке, разнося кровь по всему телу, и я чувствовала под пальцами движения этой жидкости в сосудах, словно это был не ток крови, а поток нескончаемых машин в каком-то огромном городе-миллионнике. Ах, как бы я хотела там оказаться со своим принцем. Я засыпала, и мне снилось прекрасное будущее нашего, не этого, прекрасного мира.

Глава 2: Первое пришествие Бога. Нисхождение

Я точно помню эту дату, двадцать третье июня, первый месяц долгожданного лета подходил к концу, мои родители в ночь снова не хило повздорили, сильнее чем обычно, гораздо сильнее. Наша семья и так была уже на грани нервного срыва, окончательного разрыва, хотя семьи-то тогда уже не было – каждый сам по себе – отец по слухам бегал к какой-то бабе, пил со своим «любовником» Валерой (это бабушка его так в шутку назвала, потому что он проводил там времени больше, чем с нами), мама работала на двух работах, и ей было совершенно не до моего воспитания, и тем более не до моей учёбы. Я очень чётко помню, как начинался этот распад нашего семейного союза: отец после работы начал пить, сначала слегка, исключительно для здоровья, затем умерла папина мама – одна-две рюмки превратились в половину бутылки, тогда же и начали появляться первые трещины в нашей общей вазе, что подарили в день свадьбы.

Синяки на теле матери появлялись всё чаще и чаще, от постоянных скандалов и криков я не могла уснуть. Моё маленькое детское сердечко сжималось всякий раз, когда я слышала её плач за соседней стеной, и я сама сворачивалась в комочек, закутавшись в одеяло, зарывшись в подушку как можно глубже, чтобы не слышать эти всхлипы и крики двух самых родных людей. Однажды это стало настолько невыносимым, что я вбежала на кухню с заплаканными глазами в своей милой детской ночнушке с котятами и растрепанными волосами – это было настолько неожиданным даже для меня, что я не знала, что сказать, я вбежала в тот самый момент, когда он замахнулся на мамочку, конечно, он не стал её бить при мне, мама решила, что я захотела водички, напоив, отправила спать. Так я спасла свою маму в первый раз от этого тирана. Я всегда была смышленой девочкой, и сразу поняла, что только так я смогу хотя бы уменьшить количество её разнообразных ушибов. Я стала вбегать в самый пик его злости всякий раз, когда они ссорились, но это не прокатывало долго, отец быстро раскусил меня и стал умышленно дожидаться момента, когда я появлюсь, чтобы нанести самые жестокие побои. Моя детская психика не была к такому готова. Это был слишком сильный удар, так сказать, удар ниже пояса. Для ребенка нет ничего хуже, чем видеть как собственная мать корчится от боли, загибаясь и держась за живот, но при этом улыбаясь со слезами на глазах и твердя, что все в порядке. Наша ваза окончательно растрескалась, и ей нужен был последний толчок, удар, чтобы она разбилась на куски.

Я знала, что всё идёт к концу этого союза, у мамы не оставалось ни сил ни терпения, все ждали какого-то толчка, удара, последней боли, которая бы поставила точку в этой странице нашей биографии. Конечно, я готовилась к этому морально, но это все равно случилось слишком остро, колко, неожиданно, слишком больно. Мама забрала меня из школы в парк, специально отпросилась на работе, чтобы отпраздновать мой день рождения. Когда колесо обозрения поднялось на самую высь, я увидела папу и завопила об этом, мама с улыбкой сказала, что, если там и правда наш папочка, то он с нами покатается. Как только карусель остановилась, я побежала в ту сторону, где видела его или кого-то похожего на него, а мама бежала рядом, держа за руку. Я точно помнила, что где-то здесь, за одним из этих поворотов должен быть он. Мы бежали изо всех ног, завернули за поворот и увидели, пожалуй, самое неприятное, что только можно было придумать. У него была другая семья. Спутница явно моложе мамы, двое детей, обе девочки, чем-то похожие на отца. К счастью, я успела как-то предвидеть это и была в какой-то степени защищена от этого. Я даже не расплакалась, мне было уже все равно. Знаете, когда детям больно, они перестают быть детьми. Я была к этому готова, но не мама. Вернувшись домой, она заперлась у себя и снова рыдала, Я уже не могла ничем помочь. Но подошла бабушка, села совсем около меня, и своим тихим нежным голосом открыла мне правду, правду к которой я не была готова, к которой я просто не могла быть готовой. У мамы произошёл выкидыш из-за постоянных побоев. Это отродье убило её хрупкую душу, нашу семью и своё нерожденное дитя. Толчок произошёл. Ценная ваза упала и окончательно превратилась в мусор.