Когда твой Бог подобен Сатане. Лилиан - Georg Tate

В тот момент я потеряла что-то очень-очень важное, будто что-то откололось от меня, что-то настолько важное и ценное, что его недостаток был ощутим до самых глубин моего подсознания. Я чувствовала, как этот кусочек отделяется от единого целого с таким громким хрустом, что он отдавался эхом где-то в просторах моего сознания. Что-то рвало меня изнутри на части, что-то настолько сильное и мощное, что ломало рёбра и сводило живот, настолько нечто морально тяжелое, что хотелось кричать, рвать голосовые связки изо всех сил, чтобы хоть как-то снизить это новое для меня ощущение.

Я очень смутно помню, что было дальше – очень смазанные картинки отпечатались в памяти, будто по нарисованной карандашом картине провели пальцами, растирая контуры. Я совсем не помню, как закончился разговор с бабушкой, как я вышла из гостиной, из дома. Первый кадр в ленте моего воспоминания – это задний выход из дома через огород, второй кадр – я в летнем праздничном платье бегу изо всех ног по полю, одинокому и, казалось мне, бескрайнему. спотыкалась, падала, обдирая колени, и снова бежала, теперь уже в обтёртом об траву платье босиком, третий кадр – я упала, разодрав колено до крови, но не встала, я просто легла посреди этого поля, будто распятая, и текли слёзы, я пыталась кричать, кричать как можно сильнее, но голос пропал, его предательски не было, он застрял где-то в горле и никак не выходил наружу, как бы я ни старалась. Четвертый кадр – я, успокоившись, точнее, прекратив истерику, шла дальше через поле, пока не уткнулась в какое-то ограждение или забор невысокий. В моем апатичном состоянии не составило труда перелезть через него, и без того задранное платье задралось гораздо выше колен. Это оказался заброшенный участок, знаете, такой по которым обычно любит полазить всякая мелкота, вроде меня. Тёмные мрачные коридоры идеально подходили под моё настроение. Я была озлоблена на весь мир, на каждого в этом мире, будто все виноваты, что мой отец – подонок. Затем моя личная кинолента снова обрывается. Последний кадр, что записался на ней в тот день, это его пришествие, моего спасителя, моего Бога. Я точно помню, как он эффектно появился – спрыгнул с этажа повыше, бледный белый, но при этом такой контрастный, цвет кожи, идеально на фоне того мрака. Мы обменялись парой фраз, и он сразу понял, что я не в духе на милые беседы. Он не стал спрашивать, что со мной случилось, почему я заплаканная с потекшей косметикой и ободранным платьем и кровью на колене и ладони. Он предложил мне какую-то игру, я не была в настроении спорить, огрызаться, не соглашаться, я была в никаком настроении, назовём это настроением «зеро», то самое чувство, когда ты не способна ни на какую деятельность, даже на умственные процессы. Весь диалог я помню как под водой – невозможно разобрать ни слова, очень глухо и смутно всё. Я помню чётко только одну его фразу – он привёл меня в небольшую комнату, в которой был всё-таки тусклый, но хоть какой-то свет от лампочки, в которой было почему-то много мебели и прочего хлама; он подошёл сзади и положил в мою ладонь бейсбольную биту с кучей вбитых в неё гвоздей и, выдержав паузу, шепнул на ушко: «Выпускай своих демонов.» Я не знаю, что это за фраза, как она сработала и всё такое, но после неё я, как с цепи сорванный пёс, начала рвать и метать всё вокруг, разбивая ударами всё, что видела на своём пути, эта энергия для сокрушения шла не из головы, а откуда-то глубже, из глубины меня, она наполняла меня, моё тело, настолько, что я, наконец-то, закричала, даже нет, это было больше похоже на рёв, такой, что бывает перед боем, я чувствовала эту злую энергию во мне, как она лилась из меня, как я горела ею, как огнём, как она наделяла меня силой, мощью, властью сокрушать, убивать, ломать. Мои глаза обливались кровью, и не удивлюсь, если они горели огнем кровавого цвета. Эта энергия вымещала всё то настроение, всю ту эмоцию, все те негативные чувства боли, печали, разочарования, что причинил мне мир морально, обратно во внешний мир, в хаос. И чем больше я вымещала, тем меньше ее во мне оставалось, с каждым ударом, каждым ревом, все меньше и меньше, дышать становилось всё легче и легче, я успокаивалась все больше и больше. В конце концов, я, обессиленная и исчерпывающая свою злобу, обернулась посреди комнаты в этих разрухах, сделала пару робких шагов к незнакомому телу. Прижалась крепко, а слезы все равно лились, не останавливаясь. Вот так он и спас меня от первой боли. Он пришел ко мне сверху, со второго этажа, спустился вниз, словно снисхождение Бога, его первое пришествие ко мне.

Заброшенное

Глава 3: Счастливое проклятое воскресенье

Вы никогда не замечали, что в воскресенье время идёт совершенно иначе? Конечно, в детстве я этого не замечала, потому что любой день недели проходил одинаково. В школьную пору, ещё когда у нас была пятидневная форма обучения, я заметила, что течение времени в выходные совершенно отличается от предыдущих пяти дней. Но все равно, именно в воскресенье оно шло ещё более странно, чем в субботу. Может быть это как-то связано с христианским календарём? (В христианстве воскресенье является священным днём, так же как у мусульман пятница.) Время в этот день идёт абсолютно не равномерно, не логично, чудно, то невероятно быстро, то мучительно медленно, но все равно, заметив эту разницу я не придавала этому никакого значения до определенного случая.

Тогда мама уехала в город побольше к своей сестре реабилитироваться после развода, «накопить денежку», определиться с новым этапом её жизни и бла-бла-бла, а я жила с бабушкой всё в той же дыре, рядом с принцем через поле. Почти всё время я проводила у него, не знаю, где шатались его родители, да и меня это не особо волновало: нет их, вот и славно. Случилось так, что мой принц пригласил меня на ночь с субботы на воскресенье. Пришла я под вечер субботы, выполнив все бабушкины указания, не знаю как так, но мы очень хорошо ужились вместе – она меня всегда отпускала, если мне было нужно, при этом никогда не ставила условий, но обязательно давала работу, выполнив которую могла идти. Вот такие были у нас правила общей договоренности. Он приготовил прекрасный ужин, ну, для меня он был очень вкусный, после бабушкиного варева. С ним у нас тоже было несколько правил, например, «я всегда люблю забить желудок, а он всегда любит готовить для меня». Сейчас-то я понимаю, что готовил он абсолютно бездарно: через раз подгорало, переваривалось, недоваривалось. Помню точно, что большое значение он уделял внешнему виду еды, обязательно что-то да положит исключительно для придания аппетита. В общем, съедала я всё подчистую, точнее, как он выражался «пожрала». Конечно, я начала спорить, как та девушка из видео, что я ем, а не жру, я же принцесска, потом он спародировал меня – да, я всё-таки жру. Но я все равно обиделась и отказывалась от его еды целых 4 часа.

Со стороны может показаться, что у нас было всё прекрасно, но было одно маленькое «но», точнее ни черта не маленькое. Огромное просто. То самое «но», из-за которого я в свой 21 год до сих пор ненавижу воскресенья. Он не умел доверять. Кажется, доверял он только своему коту. Конечно, он старался доверять мне, и я старалась делать для этого всё, но колкие фразы то и дело вылетали порой из его уст. Так случилось и в это чёртово воскресенье. Досмотрев очередной скучный фильм, мы улеглись поудобнее – левая его рука является самой лучшей подушкой, а правая прекрасным одеялом. Вот так, казалось бы идеально, в объятии тёплом под прохладным летним ночным ветерком, но он снова сказал эту чёртову фразу:

– Не изменяй мне, пожалуйста. – в такие моменты его голос звучит неестественно, будто электронный, лишенный всякой эмоции.

Когда он говорит подобное, всё внутри меня сжимается, охватывает чувство обиды, начинаешь задаваться вопросами «где я оступилась?», «где сказала лишнее слово?», «что я сделала не так?». Вот и сейчас было так:

– Я столько всего делаю не так?

В ответ молчание. Я понимала, что это снова ссора, да, пусть она мелкая, но такая неприятная. В подобные моменты время проклиная, наказывая меня, шло всё медленнее и медленнее, на секунду показалось, что оно совсем остановилось. Я слышала стук своего сердца – единственное, что отвергало гипотезу об остановке времени, помимо постоянно тикающих часов. Я начинала злиться, меня ужасно оскорбляло его недоверие ко мне. Наконец, он ответил:

– Я не знаю. Ты всё делаешь верно.

Это его типичный ответ, вечный, на все мои вопросы, и это злило и расстраивало меня ещё больше, ведь зачем обвинять, если нет повода. И тут меня понесло:

– Так много причин уличать меня в измене? Кажется, что ты меня во всех смертных грехах обвинить желаешь. Не уж то, я не заслуживаю ни йоты твоего доверия?! Не уж то, ты считаешь, что я на это способна?!