Жара и пыль - Рут Джабвала

— Но мне пора ехать домой, и раз уж есть машина… — запротестовала Оливия, смеясь и снова чувствуя себя беззаботной.

— Значит, будет другая машина. Десять машин, если нужно. Пожалуйста, сядьте. Что это мы грустим, когда нужно веселиться? Гарри! Оливия! Ну что же вы! Мне вчера сон приснился, это вас рассмешит, о миссис Кроуфорд. Нет, погодите, она была не миссис Кроуфорд, она была хиджрой и делала вот так. — Он хлопнул в ладоши, как в танце, и громогласно расхохотался. — С ней была целая труппа, они пели и плясали, но ее я сразу заметил. Она и в самом деле похожа на хиджру, — сказал он.

— А что это такое? — спросила Оливия.

Наваб снова рассмеялся.

— Я вам покажу, — сказал он.

Тогда-то он и позвал прислуживающих ему молодых людей и приказал привести евнухов. Они пели и плясали, и Оливия чудесно провела время.

20 июня. Перед самым муссоном жара становится очень сильной. Говорят, чем она сильнее, тем обильнее будут дожди, поэтому все хотят, чтобы шпарило изо всех сил. Да и к тому времени ее принимаешь — не привыкаешь, а именно принимаешь; и потом, ни у кого не остается сил с ней бороться — все примиряются и терпят. Есть и небольшие преимущества. Чем жарче, тем слаще манго и арбузы, тем крепче пахнет жасмин. Дерево гул мохар, раскинув ветви, как танцор, распускается изумительными алыми цветами. На рынке появляется самое разнообразное мороженое, и стаканчики, в которых его подают (может, и не самые чистые), доверху наполнены колотым льдом, тоже не очень чистым, но кому какая разница?

В воскресенье мы с Индером Лалом отправились к храму Баба Фирдауша на пикник. Это я предложила поехать, но, когда мы сидели, обливаясь потом в автобусе, трясясь по полыхавшему пространству, мне пришло в голову, что это было не самой лучшей идеей. Выйдя из автобуса, мы вскарабкались по каменистой, совершенно голой и не защищенной от солнца тропе, что вела в рощу, но, оказавшись там, вы словно попадали в рай. Солнце не проникало сквозь листву, и маленький источник струил прохладу и свежесть. Индер Лал сразу же улегся под деревом, я же пришла в такой восторг от этого места, что отправилась прогуляться. Ничто не напоминало о том времени, когда я побывала здесь впервые (в День мужниной свадьбы) — тогда деться было некуда от паломников и громкоговорителей. Теперь роща словно замерла, лишь журчала вода, были слышны птицы и редкий шелест листьев. Я ополоснула лицо и руки в источнике, таком мелком, что можно было коснуться ледяных камешков на дне. Рассмотрев храм, я увидела, что это очень незамысловатая постройка, со сводчатым входом и небольшим полосатым куполом, похожим на половинку арбуза. Внутри храм был щедро побелен, видимо, к каждому празднику стены и потолок второпях покрывали свежим слоем краски; решетчатое окно пестрело красными нитями, которые привязали молящиеся. Гробницы не было — местонахождение Баба Фирдауша во время его смерти осталось неизвестно, — но в центре стоял небольшой надгробный камень. На нем лежало несколько цветочных гирлянд, в основном увядших, но и одна-две — свежих. Место казалось таким заброшенным, полным такой тишины и одиночества, что было удивительно: кто мог оставить здесь цветы?

Когда Индер Лал проснулся, я достала принесенные бутерброды. Он никогда раньше не пробовал бутербродов, но ел с интересом, как всегда с удовольствием узнавая что-то новое. Другим новшеством для него стала поездка на прогулку с одной спутницей вместо обычной толпы родственников и друзей. Он сказал, что ценит беседу, которая возможна только с глазу на глаз, когда каждый может поделиться тем, что у него на душе. Я ожидала откровений, но он лишь задавал из битые вопросы об английских пикниках. С любопытством слушая мои ответы, он продолжал допытываться о мелочах «Для моего сведения», — говорил он. Он часто пользуется этим выражением, когда расспрашивает меня о чем-то. Кажется, он получает огромное удовольствие от сбора ненужной информации, которую затем хранит, чтобы воспользоваться ею в будущем. Его мать так же поступает с вещами. Я видела, как она благоговейно подбирает и разглаживает выброшенные мной обертки от шоколада, пробки, пустые бутылки, лоскутки. Она припрятывает их в огромный сундук, и когда я спрашиваю, для чего, то очень удивляется. Для нее — и для него — каждый обрывок полезен или может стать таковым в будущем.

— Смотри, что я принес, — сказал Индер Лал.

Он вытащил два обрывка красной нити и сказал, что нам нужно привязать их к решетке храма, и тогда исполнятся наши желания. Сняв сандалии, мы вошли в храм. Индер Лал первым привязал свою нить, чтобы показать мне, как это делается, затем закрыл глаза и изо всех сил пожелал чего-то.

— Я думала, это только для бесплодных женщин, — сказала я.

— Все желания будут услышаны, — сказал Индер Лал. — Теперь твоя очередь. — Он протянул мне мою нить и, с интересом наблюдая, сказал ободряюще: — Можно и вслух загадывать. Если человек один или с близким другом.

Вместо ответа я указала на свежую гирлянду, лежавшую на каменном кургане:

— Кто, по-твоему, положил ее туда? Не похоже, что здесь недавно были люди.

— Люди все равно будут приходить, даже в такие места, как это, даже в сердце пустыни, за тысячу миль отовсюду… А что ты загадала? — спросил он.

Я улыбнулась и вернулась на наше место под деревом. Индер Лал пошел за мной.

— Ну, скажи, — упрашивал он, снедаемый любопытством.

— А как ты думаешь? — но он стеснялся сказать. Теперь мне стало любопытно, что он имел в виду.

— Ну откуда же мне знать, — отбивался он. — Я же не волшебник и не умею читать чужие мысли. Но если ты мне скажешь, — добавил он лукаво, — то и я тебе скажу.

— Давай угадывать.

— Ты первая, — ему нравилась эта игра.

Я притворилась, что пытаюсь изо всех сил сосредоточиться, пока он с нетерпением смотрел на меня.

— Мне кажется, — наконец сказала я, — что это как-то связано с твоей конторой.

Его лицо тут же вытянулось в изумлении и испуге:

— Как ты узнала?

— Просто угадала.

Я тут же пожалела об этом. Индер Лал погрустнел, игра ему разонравилась. Когда я сказала, что теперь его очередь, он уныло покачал головой. Поглощенный своими невзгодами, он потерял интерес к моим желаниям.

Но теперь мне хотелось, чтобы ему было интересно. Мне очень хотелось, как он сказал, открыться кому-то. Но ведь это трудно, даже если собеседник полностью осведомлен о ваших делах, да и как признаться ему — кому все мои трудности совершенно чужды! Пожелай я что-нибудь определенное — мужа, например, ребенка или избавления от врага, — я бы с радостью поделилась с ним. Но на самом деле хоть я и повязала свою нить рядом с остальными, ничего такого мне в голову не пришло. Не то чтобы моя жизнь была так совершенна, что и желать нечего, совсем напротив, в ней отчаянно не хватало необходимого, и одним желанием заполнить пустоту было невозможно.

Однако в ту минуту у меня было желание, и очень сильное: желание близости. И поскольку словами этого было не выразить, я накрыла его руку своей. Теперь он взглянул на меня совершенно по-другому. Не осталось ни следа пропавшего интереса! Но что это было, сказать трудно. Я чувствовала, как его рука дрожит под моей, а затем увидела, что и губы у него дрожат. То ли потому, что он собирался что-то сказать, то ли от желания или страха. Страх точно был в его глазах, когда он посмотрел на меня. Он не знал, что теперь делать и что буду делать я. Я видела, — это было нелепо! — все, что он когда-либо слышал о западных женщинах, вихрем пронеслось у него в голове. В то же время он был здоровым молодым человеком, жена находилась в отъезде, а мы были наедине в романтическом месте, которое с наступлением заката становилось все романтичнее. А так как следующий шаг был за мной, я сделала его, и Индер Лал не замедлил с ответом. После он пошутил так же, как Наваб, что́ именно произошло здесь в настоящий День мужниной свадьбы, дабы бесплодная жена понесла.

Однажды Гарри прибыл на машине, посланной за Оливией. Она была готова тут же ехать, но он попросил разрешения немного отдохнуть перед обратной дорогой. Он все сидел и сидел и, похоже, готов был провести так весь день. Несколько раз Оливия говорила:

— Если мы вскоре не выйдем, будет слишком жарко.

— Сыграйте что-нибудь, — сказал он, указывая на пианино. — Пожалуйста, я сто лет вас не слышал.

— А потом мы поедем, — стала торговаться она.

Она села за пианино и заиграла с обычным усердием. Она играла Дебюсси, и Гарри, откинув голову на спинку желтого кресла, прикрыл глаза и постукивал ногой от удовольствия. Но скоро она заиграла быстрее и сбилась, раз или два клавиша застряла, и Оливия нетерпеливо ударила по ней. Наконец, она сдалась:

— Я совершенно не в форме. Давайте же, Гарри, нужно ехать.