Три черепахи - Олег Шмелев

- Вот что, Константин Васильевич, - сказал он. - Давайте-ка все по порядку. И начистоту.

- Я что? Я - пожалуйста.

Басков включил магнитофон, и Зыков начал свой долгий рассказ, из которого, как позже обнаружил Басков, выяснилось, что Зыков обладает редкостной памятью на мелочи.

Около десяти часов вечера 24 июня, в воскресенье, Константин Васильевич Зыков сидел у раскрытого окна в своей комнате и смотрел на улицу. Было совсем светло - не прошла еще пора белых ночей.

Собственно, ничего интересного он не видел, потому что в канун понедельника люди ложатся спать пораньше и оживления на проспекте не наблюдалось. Зыков скучал, позевывал, но спать ему не хотелось, да и ни к чему укладываться в такую рань, если завтра можно валяться сколько угодно, так как на работу ему идти в ночную смену.

Вдруг зазвонил дверной звонок. Один раз - значит, к нему: соседу звонят два раза. Зыков никого не ждал, поэтому удивился, но открывать пошел с большой охотой: все-таки развлечение. Он набросил на плечи пижамный пиджак. Пиджак был точь-в-точь такой, какой он видел давным-давно, лет тридцать назад, на одном солидном пассажире мягкого вагона, в котором сам Зыков, тогда работавший в ремонтной бригаде, ехал два перегона по договору с проводником в служебном купе. Открыв дверь, Зыков увидел перед собой двух мужчин. Один, в темно-синем костюме, был коренастый и плотный, ростом точно с него (свои габариты Зыков знал: рост 174 сантиметра, вес от 75 до ЯО килограммов, смотря по режиму, объем грудной клетки на вдохе 120 сантиметров). Другой, в сером костюме, тоже не хилый и на полголовы выше. Первому лет пятьдесят с хвостиком, второй ему в сыновья годится.

- Добрый вечер, - вежливым баском сказал старший. - Шальнев дома?

- Дома, если спать не лег, - пошутил Зыков.

Но пришельцы шутить не были настроены. Они как будто торопились. Зыков обратил внимание, что карманы у обоих оттопырены и на груди и на брюках, а поклажи никакой нет.

- Мы к нему, - сказал старший и шагнул через порог.

Зыков протянул руку к выключателю, зажег в прихожей свет.

Молодой, войдя, аккуратно, бесшумно притворил за собою дверь.

- Андреич! - крикнул Зыков. - К тебе гости!

- Соседей разбудишь, - сказал, как цыкнул на него, молодой.

Из комнаты появился Шальнев в потертых сатиновых черных штанах, в белой рубахе с коротким рукавом, с очками в левой руке.

Чуть подавшись вперед, он вглядывался в старшего из гостей, а тот глядел из-под густых бровей на него, и так они стояли друг перед другом долго, дольше, чем спичка горит.

- Не узнаешь, Эсбэ? - наконец спросил гость.

- Саша, - словно не веря себе, прошептал Шальнев.

И они обнялись. А молодой вроде бы облегченно усмехнулся и сказал наблюдавшему в стороне Зыкову:

- Это называется "Друзья до гроба", или "Двадцать лет спустя". Детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается. - И ткнул Зыкова пальцем в бок как бы играючи, но довольно ощутительно.

Зыкову такое панибратское обращение пришлось не по душе. Отметив стальную жесткость ткнувшего его пальца, он удалился к себе в комнату, а молодой крикнул ему вдогонку:

- Не горюй, папаша, еще поладим!

Зыкова это совсем озлило, он хотел ответить, что, мол, если такой папаша пожелает, запросто может из такого сынка лыка надрать и лапти сплести, но что-то подсказало ему не ввязываться.

Зыков опять присел к окну. Глухо слышимый за стеной оживленный говор был ему немного досаден, но он не завидовал. У него есть заботы послаще. Продавщица Валя из магазина электротоваров, где он покупает лампочки, обещала в следующую субботу поехать с ним на Кировские острова. На лицо она, конечно, не ахти, носик сапогом и лоб прыщавый, зато молоденькая и, видать, небалованая: под казенным халатом, он приметил, второй год зимой и летом все одну кофту носит.

Его приятные расчеты остановил стук в дверь.

Вошел сосед. Через голову его на Зыкова смотрел молодой гость.

- Будь другом, Васильич, - просительно сказал Шальнев. - Уж все закрыто, а у меня, знаешь, хоть шаром покати, угостить нечем... Ты не сходишь на Московский в ресторан? У тебя ведь там знакомство...

Соседа Зыков всегда готов был уважить, хотя и считал его не совсем полноценным человеком - по той причине, что сосед был оскорбительно и пугающе равнодушен ко всему тому, что сам Зыков и подавляющее большинство известных ему людей считали непременным условием настоящей жизни.

Только для порядка, чтобы соблюсти приличие, Зыков немного подумал, прокашлялся и молвил:

- Коли ты, Андреич, просишь - я готов.

- Сразу видно - страдал человек на своем веку, - вмешался молодой, скаля белые зубы. Он обошел Шальнева, приблизился к Зыкову, подал руку и представился: - Митя Чистов.

- Меня Костя зовут, - не глядя на него, но без обиды отвечал Зыков.

- "Папаша" не в масть прошел? Ну больше не буду, прости. - Митя заглянул ему исподнизу в глаза, но Зыков свойски грубовато отстранил его.

- Не булди. Чего взять?

Митя вынул из кармана брюк пачку десяток, положил на стол.

- Тут триста... Водочки, коньячку, шампанское любишь - шампанского бери... Икра есть - икру бери. Чего не дадут - тоже тащи.

- Ишь пулемет, - уже почти одобрительно заметил Зыков, надевая рубаху.

В дверях Митя обернулся к Зыкову.

- Поймай такси или "левого". Туда-обратно, пусть ждет.

И ушел.

- Ты, правда, не стесняйся, - почему-то шепотом возбужденно сказал Шальнев. - Придется нам сегодня кутнуть.

- Дружки старые, что ли?

- Тот, второй, Саша... Еще до войны водились. А Митю первый раз вижу.

- Давно разбежались? - Зыков уже надевал костюм.

- Да вот, знаешь, получается без малого четверть века. С пятьдесят седьмого.

- Видать, с большой монетой, - Зыков кивнул на пачку десяток.

Шальнев кашлянул в кулак, отвел глаза и сказал, будто оправдываясь:

- Где-то на Севере работали, я еще толком не расспрашивал.

- Понимаем. Калымили, значит. - Зыков положил деньги в бумажник. - Надо бы посуду какую захватить.

- Да-да, и сумку.

Они пошли на кухню. В большую пластиковую сумку на "молнии", принадлежавшую Зыкову, уложили одна в одну три разнокалиберные кастрюли и салатницу, принадлежавшие ему же, для закусок. И Зыков отправился в ресторан Московского вокзала. Как советовал Митя, он поймал "левого", попросил его обождать чуть в стороне, на Лиговке, и минут через сорок вернулся домой, нагруженный съестным и спиртным, как дальний запасливый дачник.

Гости, пока Зыков ездил, умылись и сидели, скинув костюмы, в одних трусах и майках. Взглянув на старшего, которого Шальнев звал Сашей, Зыков немножко испугался, хотя и не подал вида: руки и грудь его, там, где не закрывала майка, были синие, как баклажаны. Но тут же догадался, что это наколки, и успокоился. Митя встретил его появление громкими аплодисментами.

- На чем есть-пить станете? - ворчливо спросил Зыков, расстегивая сумку. Он намекал на то, что у Шальнева-то обеденного стола не имелось.

Митя приподнял крышки кастрюлек, потянул носом и зажмурился.

- Такую закусь можно и на полу.

- Что мы - арестанты, что ли? - продолжал ворчать Зыков.

При этих словах гости, молодой и старый, быстро переглянулись и старший сказал:

- Может, на кухне?

Шальнев замахал на него руками.

- Ну зачем же, Саша? Сейчас придумаем что-нибудь.

- А чего тут думать, - сказал Зыков и кивнул Мите: - Давай-ка мой раздвижной притащим. - И, подумав, прибавил: - А может, проще ко мне?

- Нет-нет, - с непривычной для Зыкова решительностью запротестовал Шальнев. - Будем здесь.

У себя в комнате Зыков хотел отдать Мите остаток денег, их было сотни полторы, но Митя сжал его ладонь в кулак вместе с бумажками и сказал небрежно:

- Еще сочтемся. Только начинается, а мы с Сашком народ измученный, до звездочек злые.

- Ты про коньяк? - пряча деньги в карман, уточнил Зыков.

- Про него, проклятый.

И они еще до застолья сделались если не друзьями, то понимающими друг друга людьми: Зыков признавал такую вольность с деньгами баловством, но людей вроде Мити, которые их не считают, очень уважал.

А потом была душевная пьянка, ради которой Зыков не пожалел даже своей льняной скатерти цвета малосольной семги, точно такой же семги, какая лежала на одной из тарелок.

Они с самого начала разделились: Шальнев с Сашей сидели рядышком по одну сторону стола, Митя с Зыковым - по другую. Саша и Митя пили из стаканов, Зыков и Шальнев - из хрустальных рюмок. Так что в некотором роде получалось крест-накрест. Но разговор был тоже парный: Шальнев с Сашей говорили тихо, из губ в ухо, а Зыков с Митей вели громкую и веселую беседу.

После третьего или четвертого захода Зыков сказал Мите:

- Колбаски не хошь? У меня хорошая есть, венгерская, салями называется. В ресторане такой нет. Митя братски обнял его за плечи.

- Костя, друг, самая хорошая колбаса - это чулок с деньгами...

Тут старый Саша перебил их беседу, обратясь к Мите, как показалось еще не пьяному Зыкову, с подначкой: