Легион обреченных - Рахим Эсенов

Главный ахун иранского города Гомбеде-Кабус был неимоверно тощ. Угодники же восхищались, превознося его воздержанность и аскетизм, хотя знали, что тот ест за троих, да, видно, не в коня корм, а жадностью, пожалуй, превосходил даже Каруна. Люди потрезвее считали: духовный наставник так худощав от своей желчности и злобы на весь белый свет. Ближних, от которых не зависел, презирал, а перед власть имущими или влиятельными иностранцами стоял на задних лапках.

Так думал о нем Метюсуф Атаджанов, сидя на молитвенном коврике, расстеленном на глиняном полу мечети. А впереди него, в нескольких шагах, молился главный ахун, вернее, прыгал как на иголках и потому напоминал лягушку. «О аллах! Огради нас от козней большевиков, зло творящих! — громко причитал священнослужитель. — Это они стоят на пути германцев, наших освободителей, братьев по вере...»

Что за ахинея? С каких это пор немцы стали туркменам братьями по вере? И Атаджанов вспомнил, как накануне вечером ахун в своем доме при Мадере перепевал галиматью, услышанную им по берлинскому радио, будто аллах и древнегерманский бог — братья, а Гитлер, мол, став двенадцатым имамом, принял ислам и теперь во всем мусульманском мире его зовут Гейдаром. При чем тут немцы? Вот турки — это действительно братья! За них Атаджанов страдал и от Советов, и от старого Реза-шаха.

Говорят, вскормленное сливками дитя прилежным не станет. Чепуха! Хотя в детстве Метюсуф и рос балованным ребенком, но простофилей не стал. Он унаследовал ум и изворотливость отца, нажившего большое богатство. Близкий ко двору, тот устроил своего сыночка кятибом хивинского хана Исфендиара. Когда этого развратника и душегуба зарубил Эшши-хан, то Атаджанов поставил это себе в заслугу: «Без моей помощи не прикончили бы Исфендиара...» Но он умолчал, какие щедрые подношения делал ему в свое время сам хан. «Заслуги» кятиба признавал и Джунаид-хан, который, став хивинским владыкой, установил в крае кровавую диктатуру, возвел басмачество на пьедестал государственной власти. Это был фашизм, но свой, мусульманский, под зеленым знаменем пророка.

Атаджанов, по-прежнему оставаясь другом и советником диктатора, на время оказался в тени. Так ему легче жилось — свое он не упускал, наживая огромное состояние, втайне мечтая самому воцариться на хивинском троне. В то же время искал пути к младохивинцам, но вскоре в них разочаровался: те хотели на коленях вымолить у хана свободу для торгашей и зарождающейся буржуазии, для таких, как его отец. Свободу не вымаливают, ее добывают огнем и мечом. На шашнях с младохивинцами его подловил Хайдар Мирбадалев, советник эмира бухарского, в прошлом провокатор царской охранки, позже резидент английской разведки, который снюхался даже с Лоуренсом и прятал в Бухаре Кейли. Завербовав Атаджанова, он приказал ему уйти от дел, выдавать себя за недовольного политикой Джунаид-хана. Мирбадалев от имени эмира и англичан посулил Атаджанову трон в Хиве. Простаки же и крикуны вроде младохивинцев недоумевали, почему Метюсуф, грамотный и скромный кятиб, вдруг попал в «опалу»?..

Ясновидцами оказались англичане: с победой революции в Хиве Атаджанова назначили наркомом финансов Хорезмской народной советской республики, приняв во внимание его «оппозиционерство». Внутренне он ничуть не изменился — по-прежнему занимался вымогательством, жил одной страстью к наживе да мечтами о троне диктатора.

Однажды к новоиспеченному наркому заявился узбекский торговец Абдулла Тогалак, часто отправлявшийся со своими караванами в Иран, Турцию, Афганистан, Ирак. Уже в годах, но молодившийся, над ним еще зло издевался Исфендиар: «Такого идиота белый свет не видывал. У него молодая жена, красавица писаная, а он из дому бегает, по чужим краям мотается...» Торгаш, подумал Атаджанов, будет поблажки просить, пошлины и налоги уменьшить. А тот предложил неожиданное — с турецкой разведкой сотрудничать. Что он уже в одной служит, не беда, кому это ведомо? И Метюсуф, видя, как Тогалак на его глазах сунул под кресло хорджун, туго набитый чем-то тяжелым, скорее всего царскими золотыми червонцами, согласился не колеблясь. Чутье не подвело пройдоху: турки по-царски одарили своего будущего агента. Сам аллах узрел, что Метюсуф с давних пор вздыхал по всему турецкому...

А дальше все пошло-поехало... Джунаид-хан смылся в Иран, появился Энвер-паша, бывший глава триумвирата в Турции и зять султана, еще из рук германского императора Вильгельма получивший Железный крест. И начал тот лихо — овладел почти всей восточной Бухарой, захватил Душанбе. Метюсуф, получивший весточку от Энвер-паши, воспрянул духом: вот кто наконец-то изгонит большевиков из Туркестана! И Атаджанов наладил с ним связь, тайком посылал к нему своих людей, получая от него письма, устные указания. Но вездесущее ГПУ откуда-то прознало обо всем, и после разгрома банд Энвер-паши чекисты арестовали Атаджанова. Однако не пойманный не вор, и его быстро освободили. К тому времени из Ирана возвратился Джунаид-хан, надеясь вернуть себе хивинский трон, и Атаджанов пошел к нему в советники и заодно кятибом, ибо бывший диктатор едва умел читать.

Хивинский владыка, конечно, не состоялся. Большевики окрепли, набрались сил — вся голытьба за ними ринулась, поверили Советам и дайхане. А Джунаид-хан лишился опоры в народе, не пришли к нему на помощь и заморские батальоны. И кизыл аскеры быстро разгромили его двухтысячный отряд. Тогда и кончилась «дружба» Джунаид-хана и Атаджанова: два ножа в одном чехле не уместятся, хотя вместе были биты красными, вместе бежали в Иран. А там они разошлись, как путники в пустыне. Джунаид-хан подался в Афганистан, а Атаджанов остался в Иране. Обосновавшись в Горгане, он возглавил филиал Туркестанского национального центра, которым из Парижа руководил Мустафа Чокаев.

В тридцать девятом году Атаджанова арестовали иранские власти, предъявив обвинение в шпионаже в пользу Турции. На суде он отрицал свою принадлежность к турецкой разведке, по не скрывал, что мечтал присоединить к Турции иранскую Туркменскую степь, отторгнуть от Советского Союза Среднюю Азию, создать «Великое мусульманское государство», куда войдут еще Афганистан и Иран. Чем плохо для персов? Их и русские цари притесняли, и немцы на их свободу посягали. Англичане же до сих пор выжимают соки иранской земли, выкачивая из нее нефть.

Но судья не дослушал витиеватую речь Атаджанова, грубо прикрикнул на него и вынес приговор. До самого начала войны Германии с Россией просидел Атаджанов в вонючем зиндане, кормя вшей и блох. А освободившись по амнистии, подался в Туркменскую степь к своим дружкам. Пора-то какая настала! Рушатся Советы — творение шайтана. Скоро сгинут в тартарары большевики! Гитлер повел на красных свои железные дивизии. Он всю Европу положил к своим ногам, а уж с русским колоссом на глиняных ногах — так изрек мудрейший из мудрейших имам Гейдар — справится в два счета.

...Атаджанов вовсе не слушал главного ахуна, который наконец-то заканчивал затянувшийся молебен. Какие тут молитвы, когда от дум раскалывается голова! Англичане с большевиками в одном лагере, союзники? А кто еще вчера снаряжал против Советов басмаческие отряды, вооружая их пулеметами, винчестерами? Нет, этот союз ненадолго.

Главный ахун обернулся на шум открывшейся двери и увидел Мадера, который подошел к Черкезу и Ходжаку, тоже сидевшим на полу за молитвой. Немец окинул молящихся скучающим взглядом, а священнослужитель, оборвав молитву на середине, нарочито громко воскликнул приготовленные для ушей Мадера слова:

— Да будет милость аллаха! Тебе, милостивому, поклоняемся и просим помочь нашему спасителю и освободителю. Веди нас, имам Гейдар, по дороге прямой, избранной твоим гением!

— Аминь! Аминь! — гулко раздалось под высоким куполом мечети.

Не убрав за собой молитвенного коврика, ахун сломя голову ринулся к Мадеру и залебезил перед ним. Духовник даже не глянул в сторону Атаджанова, и тот, обойденный вниманием, обиделся на угодливого ахуна. Метюсуф все же заметил, как Мадер бесцеремонно вошел в мечеть: не разулся, гяур проклятый, в пыльных сапогах прошелся по коврикам, будто топча веру мусульман. Таким он раньше не был. Станешь, если у ног твоих вся Европа! А победителей не судят...

На просторной седловине предгорья, зимой теплой, летом прохладной, с наступлением жарких дней появлялись добротные белые юрты известного в округе феодала Пирли-бая, владевшего тысячными отарами и рыболовецкими судами на Каспии. Без его услуг во всей Туркменской степи и на всем побережье не обходились ни власти, ни вожди местных племен и родов. Даже советское интендантство заключило с ним договоры на большие подряды, и он исправно снабжал гарнизоны, войсковые части мясом, рисом, рыбой... Но это не мешало баю привечать заговорщиков, эмигрантов, всех, кто мечтал вернуть свои богатства в Туркмении. Они собирались на глухом становище, удобном тем, что никто из советской военной администрации до сих пор сюда не заглядывал.