Легион обреченных - Рахим Эсенов

В ту же ночь, после отъезда фашистского резидента, Черкез вышел на связь с Ашхабадом, передал о намечаемой переброске Атаджанова и двух его приспешников, сообщил их имена, приметы, вновь предупредил о готовящихся диверсиях на Трансиранской железной и шоссейной дорогах...

По пыльной горной дороге, подпрыгивая на ухабах и кочках, тащилась пароконная подвода. На дне ее, укрывшись кошмой, лежали Атаджанов и его спутники. Было жарко и душно; пыль, поднимавшаяся из-под колес, проникала под кошму, лезла в нос, липла к потным лицам, скрипела на зубах незадачливых нарушителей границы. Они проклинали все на свете — и долгую тряскую дорогу, и зеленые фуражки, и самого Мадера, затеявшего эту дурацкую поездку. Балбес долговязый! Все хвастал: полный порядок, документы в ажуре, а сам забыл проставить на них какой-то штампик. Без него они действительны лишь в ауле Ходжа-Дала, где конспиративная квартира. А туда добрых два десятка километров, пока доберешься, зеленые фуражки накроют. Хорошо еще мираб, встречавший их на границе, вовремя спохватился, укрыл их на подводе, повез другой дорогой...

Возница успокаивал «гостей», заверяя, что скоро минуют опасное место и их мучения закончатся. Проехав первый перевал, он остановил лошадей у невысокой скалы, у подножия которой струился родник, окруженный стеной камыша.

— Приводите себя в порядок. — Проводник откинул пыльную кошму. Чихая и откашливаясь, «путешественники» сошли с подводы. — Отсюда ваши документы в силе. Дальше сами пойдете пешком, до Ходжа-Дала рукой подать.

— Может, проводите до места? — Атаджанов опасливо озирался по сторонам. — Я щедро вознагражу.

Возница наотрез отказался и, быстро попрощавшись, погнал подводу обратно. Путники двинулись вперед и скоро добрались до аула. На окраине их встретил Шаммы-ага, обменялся паролем и молча повел кривыми улочками.

— А гость с севера приехал? — спросил Атаджанов.

— Приехал, — Шаммы-ага поправил на плече берданку, — ждет вас.

Они подошли к невысокому дому, огороженному каменным дувалом, зашли во двор. Шаммы-ага, пропустив вперед себя «гостей», закрыл калитку на запор, снял с плеча старую винтовку и остался сторожить.

Атаджанов первым вошел в дом и со свету не сразу разглядел плечистого туркмена в защитной гимнастерке, с несколькими шпалами на петлице. Узнав Чары Назарова, невольно подался назад, но, заметив чекистов по обе стороны двери, застыл на месте. Дверь закрылась, его спутники остались в прихожей. Ловушка! Атаджанов настолько опешил, что забыл о двух заряженных пистолетах за пазухой. Хотел что-то сказать, но бескровные губы не повиновались, издавая лишь жалобное мычание. Ему стало дурно, и он, пошатываясь, прислонился спиной к холодной стене.

Второй месяц жил в Ашхабаде Ахмед Каламов, вернувшийся из Мешхеда с новым заданием Кейли. Поселившись на Хитровке, в поселке, раскинувшемся за железной дорогой, он устроился работать экономистом-бухгалтером товарной станции. В свободное время бродил по городу, наведывался в гости, заводил знакомства.

Чекисты не спускали с него глаз, беря на заметку интересовавшие Каламова адреса, знакомых. Иных, кого он искал, уже не было в живых, кто-то ушел на фронт, а двоих все же нашел... Один в прошлом богатый домовладелец, потерявший после революции свое состояние, затем устроившийся сторожем бехаистской мечети. Второй — сын ювелира, бывший интендант деникинских войск, хозяйничавших в Закаспии. Во время гражданской войны оба были завербованы капитаном английской разведки Тиг-Джонсом. Как агенты долгие годы бездействовали и почти потеряли всякую надежду на своих хозяев. Но Кейли о них помнил, особенно о бывшем интенданте Гаримове, у которого был влиятельный сын, закончивший московский вуз и ничего не подозревавший о темном прошлом отца. Став инженером, сын вступил в партию, работал в одном из государственных учреждений республики, занимался общественной деятельностью. Он-то и заинтересовал Каламова.

Туркменские чекисты неожиданно перехватили письмо Каламова, адресованное одному ташаузскому школьному учителю, но предназначавшееся Эсен-ахуну, который еще в двадцать восьмом году ушел с бандой Джунаид-хана. Мало кто знал, что он тайком вернулся в Туркмению, а когда арестовали членов нелегальной организации «Вера ислама», Эсен-ахун пытался возродить антисоветское подполье, вовлечь в него честных мусульманских духовников.

Эсен-ахун и его правая рука Карры-ишан, возлагавшие надежды на вторжение вермахта в Среднюю Азию, получив от Каламова письмо, поспешили в Ашхабад, где дважды встречались с английским шпионом, который напомнил их старую дружбу с Интеллидженс сервис и потребовал, как говорится, оплатить векселя. Шустрые священнослужители не успели вдоволь наговориться с долгожданным посланцем Кейли, как их задержали. Восполняя недостаток впечатлений из-за прерванных встреч на воле, духовники теперь часто виделись с Каламовым в кабинете следователя на очных ставках.

Арестовали Каламова вовремя — выполнив задание Кейли, собрался уходить за кордон. В органы НКВД добровольно явился инженер Гаримов, рассказавший о том, как английский шпион, провоцируя честного советского специалиста прошлым отца, пытался склонить его к измене Родине.

Чары Назаров допрашивал шпиона вместе с новым оперуполномоченным Берды Багиевым, вчерашним фронтовым разведчиком, демобилизованным по ранению. Его взяли на место уволенного Стерлигова. Выше среднего роста, крепко сбитый, он еще до войны был чемпионом республики по национальной борьбе «гореш». Берды, еще молодой и неискушенный жизнью, впервые так близко видел предателя, и потому не скрывал своих чувств, с презрением вглядываясь в него своими чуть узковатыми, широко посаженными глазами.

На допросах Каламов вначале юлил, пытался обмануть следствие. Но его изобличили все — и те, кого он пытался завербовать, использовать в сборе шпионских сведений, и даже его подручные, помогавшие ему в грязном деле. При обыске квартиры чекисты нашли оружие, крупные суммы денег, фальшивые документы на разные имена, секретные сведения о железнодорожных перевозках, обширное досье на многих республиканских руководителей и представителей интеллигенции, а также закодированное письмо Закира Вахидова. В послании, переданном Каламову через Кейли, дядя расточал похвалы в адрес англичан, призывал племянника верой и правдой служить «друзьям», несущим мусульманам свободу от большевизма. Припертый к стене неопровержимыми доказательствами, Каламов рассказал о своих темных делах. Но чекистов больше интересовало, почему англичане, на словах ратуя за поражение гитлеровского фашизма, на деле засылают в советский тыл своих шпионов.

— Я знаю многое. — Голос у Каламова, несмотря на его внушительное телосложение, был тонкий, женский. — Вы гарантируете мне жизнь?..

— Все торгуетесь? — ответил Назаров. — Вы, Каламов, и на предательство пошли, чтобы жизнь себе выторговать, дезертировали, узнав, что вашу часть на фронт отправляют... На земле кровь рекою льется, а вы о своей душонке печетесь, мистер Каламов!

— Я не мистер, — насупился предатель, — хоть и бежал к англичанам... нашим союзникам. Не к фашистам же.

— Нашим?! Вы себя считаете нашим? — вспылил Багиев. — Может, еще прикажете называть себя и товарищем?

— Могу я надеяться, что мне сохранят жизнь? — с истерикой в голосе переспросил Каламов.

— Ничего вам не обещаю. — Назаров взглянул на настенные часы с боем. — Вас будут судить по законам военного времени. Но трибунал обычно принимает во внимание чистосердечное признание...

Каламов опустил голову, помолчал, будто раздумывая, стоит ли ему быть откровенным.

— Англичане убедили меня, — тихо заговорил он, — что скоро придет конец СССР, немцы разгромят Красную Армию. Как не поверить — до Кавказа дошли! Потому союзники, мол, и со вторым фронтом тянут. Посылая сюда, Кейли заверил, что английская агентура тут первоклассная. Оказалось, врут: кто помер, кто скрылся, а в живых — одна рухлядь... Молодые, как Гаримов, на вербовку не идут, этот инженер вообще прямо фанатик какой-то, плеваться начал...

— Не фанатик, а патриот, — улыбнулся Багиев. — То, что он в физиономию вам плюнул, не эстетично, конечно, но понять его можно... Слушаю вас, а сам вспоминаю одного немца-антифашиста, перебежавшего на нашу сторону в самом начале войны. Он не коммунист. Спросил его, почему он не перебежал к англичанам, а возможность у него такая была. Знаете, что ответил? Не видит особой разницы между германским фашизмом и британским империализмом. Гитлер завоевал почти всю Европу, загнал в концлагеря всех непокорных во имя так называемого тысячелетнего рейха, а Черчилль лезет из кожи, чтобы приумножить богатства Британской империи, борется за тысячелетнее, вечное существование колониализма. На земле двадцатый век, а рабство процветает и в странах, стонущих под игом фашистов, и в британских колониях... В Индии, Бирме, на Малайском архипелаге — везде из-за жестокой эксплуатации, голода, болезней многие не доживают и до двадцати лет... Так рассуждал честный немец, родившийся в Германии.