Легион обреченных - Рахим Эсенов

Не дав никому сказать и слова, Гитлер отпустил генералов, оставив только Вальтера фон Браухича и Франца Гальдера, начальника генерального штаба вермахта. Целых четыре часа они обсуждали в деталях план стратегического наступления.

— Большевики думают воевать, как в гражданскую войну, в приграничных районах, — говорил фюрер, прощаясь с генералами. — А я ударю по всему фронту и на всю глубину. Сталин ждет моего удара на Украине, я же нанесу его там, где никто не ждет, — на северо-западе, в Белоруссии!..

В мае 1941 года вермахт на Советский Союз, как первоначально намечалось, не напал. На своей роскошной вилле в курортном Берхтесгадене Гитлер, объясняя своим приспешникам причину переноса срока операции, распинался:

— Я нападу на Россию в ночь с двадцать первого на двадцать второе июня. Знаете, почему? У наших нордических предков эта дата символична. Все благие деяния начинаются в эту ночь, когда летний день длинный, а ночь коротка. Но эта быстротечная ночь, отмеченная таинственным знаком, покажется русским бесконечной, а небо — в овчинку... Я превращу ее в сплошной кошмар, в такой ад, что даже наступивший божий день увидится им мраком. Помните, господа, народы России это не люди в нашем обычном представлении, это — рабы. Мы не оккупируем, нет, мы германизируем их. Германия превыше всего! И еще, друзья, раскрою вам секрет: именно дух великого Бонапарта повелел мне начать войну в июне...

При этих словах Геринг сморщил лоб, силясь что-то вспомнить, затем, ухмыльнувшись, зашептался с Розенбергом. Фюрер заметил и недовольно сверкнул глазами. «Обо мне, бездельники, судачат, — болезненно мнилось ему. — Не так выразился, не так глянул. Хроническая болезнь людишек, которые злорадствуют над недостатками великих людей».

— Июнь в жизни Наполеона был самым счастливым. — В глазах Гитлера заискрились голубые льдинки. — В июне он одержал блестящие победы в Италии, в Маренго. Счастливые дни Тильзита тоже выпали на июнь!..

В ту ночь на вилле фюрера рекою лилось вино, произносились тосты, здравицы в честь «величайшего полководца всех времен». Пили шнапс, белое мозельское, шампанское, а Гитлер, как всегда, довольствовался слабо заваренным и чуть подслащенным чаем.

Геринг тоже говорил речь, восхвалявшую обожаемого. В душе ревнуя его к великому французу, рейхсмаршал все же поостерегся сказать фюреру, что в жизни Бонапарта был и последний июнь — тот, что принес ему позор поражения при Ватерлоо. А самое страшное, о чем Адольф Гитлер по своему невежеству не ведал: именно 22 июня Наполеон окончательно отрекся от престола.

С февраля 1941 года германские разведывательные органы активизировали на Ближнем и Среднем Востоке вербовку агентов, сбор шпионской информации, создание опорных пунктов для проведения будущих, шпионско-диверсионных акций как в данном районе, так и на территории Советского Союза. В начале марта все зарубежные резидентуры получили приказ своего шефа Канариса усилить подрывную работу против СССР. Этой задаче и была подчинена деятельность абвера и имперского управления безопасности в Иране, Афганистане, а также в Турции.

Вскоре в Иране появились сотрудники СД Франц Майер и Роман Гамотта, которые ускорили формирование вооруженных ударных групп, предназначенных для заброски в южные районы СССР, в том числе в Туркмению. Германским спецслужбам удалось активизировать работу антисоветских эмигрантских организаций, действующих против Туркменской ССР на территории Ирана, Афганистана, Турции. Гитлеровцы стремились привлечь на свою сторону родоплеменных вождей, реакционных мусульманских духовников, пользующихся авторитетом у широких слоев мусульман, и опереться на них в своей деятельности...

8 июля 1941 года Председатель Совета Народных Комиссаров СССР И. В. Сталин имел беседу с послом Великобритании в СССР господином Криппсом. В беседе был затронут вопрос об Иране. Глава Советского правительства обратил внимание британского посла на большое скопление немцев как в Иране, так и в Афганистане, которые, если не принять безотлагательные меры, «будут вредить и Англии, и СССР».

Северный Иран превращался в плацдарм для нападения на СССР. Гитлеровскими спецслужбами в Иран было переброшено через Турцию 11 тысяч тонн вооружения, боеприпасов. В июле — августе в страну под видом туристов прибыли сотни немецких офицеров; гитлеровские агенты создали почти во всех крупных городах Ирана фашистские организации и военизированные отряды. В Иране назревал военный переворот; в оперативных отделах германского штаба составлялись планы оккупации Ирана... Советское правительство, а также правительство Великобритании неоднократно требовали от иранского правительства прекратить враждебную деятельность, выслать из страны немцев, намеревавшихся вовлечь Иран в войну с Советским Союзом. Поскольку правительство шаха не желало выдворить с иранской территории немецких шпионов и диверсантов, возникла необходимость в решительных действиях. После обмена мнениями между Москвой и Лондоном было решено одновременно ввести в Иран советские и английские войска. Первые — в северные районы Ирана, вторые — в южные.

У мечети резко взвизгнула тормозами старая полуторка. Из кабины проворно выскочил плотно сбитый военный с непокрытой русой головой, командирскими нашивками на рукавах и, бросив злой взгляд на вооруженных красноармейцев, сидевших в кузове, заторопил:

— Выгружайтесь! — скомандовал он по-русски. — Живо!

Все, кто был на машине, попрыгали на землю и ринулись за русоволосым, уже нетерпеливо стучавшим рукоятью револьвера в кованую калитку мечети. Чернявый водитель, пугливо озиравшийся по сторонам, не выключая мотора, сидел за рулем. Возле грузовика крутился пожилой носатый военный с крупными чертами лица, как у перса, в неловко сидевшей, будто с чужого плеча гимнастерке. Не снимая руки с раскрытой кобуры револьвера, висевшей на животе, он с опаской поглядывал на дорогу, на одинокого, неподвижно лежавшего неподалеку нищего.

Нищий, прозванный Бинамом — Человеком без имени, прикорнув на ветхом килиме — домотканом коврике без ворса, лишь притворялся спящим. Калитку в воротах мечети открыл упитанный седой ахун, который с непонимающим видом разглядывал военных, готовых силой ворваться в храм. Русоволосый повертел перед глазами священнослужителя какую-то красную картонку.

— Это ордер на обыск, — объяснил он через переводчика, чисто говорившего на фарси. — У вас скрываются немецкие диверсанты. И вообще доступ в мечеть верующим до особого распоряжения советского командования прекратить. Ясно?

— Нам советский комендант говорил обратное, — пытался возразить ахун. — Сказал, что мы вправе молиться аллаху. А немцев у нас никаких нет...

Но русоволосый, оттеснив его плечом, пропустил вперед себя солдат и захлопнул калитку. В суматохе никто не заметил мальчугана, выбежавшего из соседней калитки и скрывшегося в переулке. Лишь Бинам из-под полуприкрытых век с гулко бьющимся сердцем наблюдал за всем происходящим. Упаси аллах, если его уличат в любопытстве! Сколько лет он ждал этого доходного места у мечети, где, всегда многолюдно и хоть что-то да подадут. И дождался, пока не умер отсидевший тут весь свой век старый нищий, которого тоже звали Бинамом. Но за так в Иране ничего не делается. Пока получил это место, ублажал взятками местного полицейского, относя ему в каждый мусульманский праздник львиную долю собранных жалких грошей. Не дашь, запродаст это местечко другому, охотников хоть отбавляй...

Бинам — нищий в первом поколении, а в Мешхеде все нищие потомственные, они тут отовсюду — из Тегерана и Хамадана, Боджиурда и Бендер-Шахпура... Все они рождались, жили, женились и умирали на улице. Никто не знал, кому сколько лет, старый он или молодой — все в лохмотьях, с вечно голодными, жадными глазами. Бинаму еще повезло. После полуденной молитвы его сменял напарник, тоже туркмен, только родившийся в Иране, отец его родом из Конгура, словом, земляк. А Винам направлялся на окраину города, где аппетитно дымила полевая кухня советской войсковой части. Там он всегда имел котелок густой каши или наваристого супа, брал хлеб, который сушил на сухари про запас.

Когда в городе появилась красноармейская часть, Винам поначалу опасался появляться вблизи ее — вдруг кто узнает... В ней ведь были не только таджики, узбеки, казахи, но и туркмены. Потом осмелел — голод не тетка. Но напрасно боялся. Если даже и встретятся знакомые, вряд ли в этом человеке с серым, испещренным морщинами лицом и в рубищах мог кто признать Мурди Чепе, бывшего связного и холуя конгурского феодала Атда-бая. Согбенный, жалкий, со слезящимися от трахомы глазами, он выглядел стариком, хотя ему едва исполнилось сорок. После бесславной смерти своего хозяина Мурди Чепе, подавшись за старшими сыновьями Атда-бая, бежал в Иран. Братья недолго терпели холуя, тем более что он часто хворал, и лишний рот стал им обузой, и выбросили его на улицу. Кинулся к Джунаид-хану, но тот и слушать не стал: «Своих оборванцев не знаю куда девать. Будь ты еще моего племени — иомуд, а текинцы мне вообще не нужны...»