Иду в неизвестность - Игорь Чесноков

— Ну, Пират! — ворчит он. — Балуй! Я вот тебе! Сидеть, Варнак!

Развязав шнуровку, Седов достаёт деревянную остроконечную треногу, прочно её устанавливает и кренит на ней мензулу, поблёскивающий нержавеющей сталью и линзами прибор. На мензульном планшете укреплён лист съёмки. Седов разворачивает объектив назад, взглядом отыскав вдалеке сделанный утром гурий — астрономический пункт, наводит на него объектив. Морозный ветерок обжигает руки. Георгий Яковлевич, считав показания, дует на покрасневшие пальцы и, спрятав их в карманы ватных брюк, на минуту приседает, чтобы согреть.

Потом берёт карандаш, привязанный верёвочкой к треноге, записывает на краешке планшета показание и быстро разворачивает объектив в сторону мыса Желания.

Собаки разбрелись, неторопливо обнюхивают неровности ледника, принюхиваются к ветру. Не найдя ничего примечательного, возвращаются к нарте, у которой возится Инютин.

— Ночевать тут будем?

— Здесь, Инютин, здесь.

Кивнув, Инютин гремит котелком и кружками, потом достаёт тяжёлое засалившееся полотнище палатки.

Седов взял именно Инютина с собой в долгий и трудный поход к мысу Желания, зная его трудолюбие, неунываемость. Других смелых, выносливых провожатых Георгий Яковлевич оставил для похода научных групп Визе — с ним отправился Линник — и Павлова, с которым пошёл Коноплёв. Вначале все четверо с двумя нартами должны были пересечь Новую Землю с запада на восток. Затем группе Визе предстояло двигаться со съёмкой побережья Карской стороны на север, до мыса Желания, до встречи с группой Седова. Павлов после исследования внутренней области острова должен был возвращаться на «Фоку».

Седов сделал засечку приметного возвышения на мысе Желания, где завтра намеревался возводить крест — астрономический пункт, записал отсчёт и снова приник к окуляру, засунув озябшие руки в карманы. Он принялся внимательно осматривать местность на мысу, надеясь отыскать палатку Визе.

Палатки нигде не оказалось. Вздохнув разочарованно, Георгий Яковлевич повёл мензульную трубу на юго-восток, чтобы засечь приметные вершины, снятые вчера с предыдущей точки. Освещённые зыбким светом погружавшегося в марево солнца, голубые вершины казались неосязаемыми, будто сотворённые зыбким газом.

— Погляди-ка на горы, Инютин, — позвал Седов спутника (он яростно вколачивал в смешанную с плотным снегом поверхность льда колья палатки).

Инютин выпрямился, опустил топор, вгляделся.

— А чего там? — не понял ои.

— Видишь — будто пылают.

— A-а, ну да. — Инютин протянул в сторону гор топорик. — Оно ведь, когда солнышко-то сваливается, всюду эдак палит. Бывало, ввечеру поглядишь на боры-то дальни, а они ровно в огне. Аж дух защемит. А Юльевича-то не видать ли где?

— Да нет, пока не видно. Скорее всего, где-то они теперь за этими вот горами.

Седов крякнул досадливо, вновь пряча руки в карманы. Обмороженные во время многочисленных съёмок и астрономических наблюдений, они теперь быстро и нестерпимо мёрзли.

— Я вот что думаю, Инютин; когда покончим с мысом Желания, пойдём, пожалуй, навстречу Визе. Так мы скорее замкнём съёмку. Они должны быть где-то уже недалеко. Скорее всего, у Флиссингенского мыса. А это вёрст пятьдесят — шестьдесят. Как — выдюжим?

— Да всё одно уж… Более месяца путствуем — обвыкли.

На Седова глядел утомлённый, отощавший, чёрный от грязи и копоти человек, в котором прежний Инютин узнавался с трудом. «Неужели вот так же выгляжу и я?» — ужаснулся Седов.

— Инютин, очень я изменился? — Георгий Яковлевич жестом руки указал на своё лицо.

Инютин мельком посмотрел на начальника, перевёл взгляд на топорик, который держал перед собой, стал разглядывать его, будто этот предмет был ему куда интереснее.

— Ежели по правде, Георгий Яковлевич, то ровно и не вы, а иной какой человек ходит со мной, — признался Инютин, не отрывая глаз от топорика. — Дак оно и понятно: по-звериному. считай, живём.

Инютин, ухватив топорик обеими руками, вновь принялся колотить по колу.

В последних словах своего спутника Седов не услышал обиды и был благодарен ему за это.

И впрямь — почти по-первобытному живут они последние две недели. Питаются мясом добытого медведя, провизия частью вышла, частью съедена прожорливым мохнатым разбойником, напавшим на палатку, когда Седов и Инютин были далеко в стороне от неё. Керосин из опрокинутого медведем бочонка тоже вытек. Мороженое мясо слегка поджаривали на медвежьем жиру и ели. Палатку обогревали перед сном двумя плошками того же горящего жира. Работал Седов с шести утра до вечера, благо было светло — апрель. Не жалел ни себя, ни спутника, ни собак. Он трудился словно одержимый. И одержимость эта овладевала им всё сильнее, по мере того как он двигался всё дальше и дальше и обнаруживал в результате съёмки, что береговая черта совершенно не совпадает с изображённой на картах.

Седов понимал, что, как бы ни невыносимо трудно было сейчас ему и его спутнику, не продолжать съёмку он не может. Получалось ведь, что он практически наново открывал всё это обширное, протяжённостью более трёхсот вёрст побережье Новой Земли, труднодоступное из-за льдов и часто туманное летом, никем не посещаемое зимой. Последними людьми, кто зимовал в этих широтах, были члены экипажа экспедиции Виллема Баренца более трехсот лет назад.

Да, итогов всех съёмок, исследований и метеонаблюдений, что проведёт здесь экспедиция за время нынешней вынужденной зимовки, достаточно будет на иные две экспедиции. Это Седову было уже ясно. И независимо от того, удастся «Фоке» пробиться сквозь льды к Земле Франца-Иосифа грядущим летом или нет, время, проведённое здесь экспедицией, не пропадёт зря.

Однако о том, что не удастся достичь желанной Земли Франца-Иосифа, Седову не хотелось даже и думать. Хотя приходилось.

Вскоре после постановки «Фоки» на зимовку Георгий Яковлевич заметил как-то в разговоре с Визе о том, что подумывает, не отправиться ли к Земле Франца-Иосифа пешком с нартами по льдам Ледовитого океана. Визе тогда промолчал дипломатично, и начальник экспедиции к этому больше не возвращался. Он, конечно же, понимал, что для подобного трудного, рискованного предприятия потребовались бы силы и средства куда более значительные, нежели те, которыми он располагал.

Инютин уже растянул и закрепил оттяжки, и палатка встала низеньким, томным, но желанным домиком.

Закинув туда по малице, что служили спальными мотками, он вернулся к нартам, оттяпал топориком мяса от промёрзшей туши, укрыл её брезентом и принялся кормить собак, давно поджидавших этого момента. Псы жадно набросились на свои куски. Растащив но сторонам, принялись торопливо рвать зубами мороженую медвежатину.

Потом Инютин нарезал несколько тонких полос мяса, укупорил и увязал тушу и, захватив с собой хозяйственный ящичек, исчез в палатке.

Синие сумерки, сгущаясь, наползали с востока. Солнце оседало за холодный фиолетовый горизонт и увлекало за собой розово-жёлтое сияние, прощально растворившееся в дымчатой кисее.

Седов сложил мензулу, привязал её к парте. Он зачехлил всё имущество и зашнуровал чехол.

Палатка встретила его двумя жёлтыми огоньками плошек, поставленных на крышке ящичка.

Инютин нанизывал полоску мяса, закручивая её, на ружейный шомпол.

Георгий Яковлевич молча опустился на мохнатую жёсткую малицу. Сейчас бы раздеться, умыться как следует, а ещё лучше — попариться в баньке, потом сесть за нормальный стол и вкусить от даров провизионной кладовой и мастерства Пищухи на. Ну а уж после всего залечь в постель, где есть подушка и одеяло, и с чувством выполненного долга крепко, очистительно уснуть.

Но где всё это?

Седов принял обеими руками протянутый Инютиным холодный шомпол с нанизанным на него мороженым мясом и начал терпеливо обжаривать на огоньке плошки. Оттаивая, розовое мясо стало потрескивать. К запаху копоти, горящего звериного жира добавился едкий запах подгоревшего по краям мяса.

За палаткой фыркали носами псы, жадно принюхиваясь к вожделенным запахам.

Инютин насаживал мясо на свой шомпол, покряхтывая от старания. Насадив, поднёс к огоньку.

— Да… Ну и землица! — Он изумлённо повёл головой. — Сколь бредём, а всё одно: снег, да лёд, да камень.

И живности — один ведмедь. — Инютин вздохнул: — Нетто тут прожить душе человеческой!

Седов молча жевал подгоревшее мясо, изредка откусывал хрустящего сухаря.

— Вон уж до края земли добрались, — продолжал Инютин, — а всё пустыня. Дак а для кого ж мы стараемся-то, пропадаем здесь, а, Георгий Яковлевич?

— Для науки, — отозвался Седов, — для мореплавателей.

— Да куда ж туто плавать? Токо к полюсу! Дак попробуй вон уплыви!

— Не всегда так будет. Есть уже ледоколы. А плавать надо будет не к полюсу, Инютин, а на восток, в Тихий океан. Из нашей Европы во Владивосток, например, самый короткий путь — здесь, Ледовитым океаном. Но путь этот мало изведан. Тут и льды понаблюдать надо, и течения, и погодные условия — ветры, морозы…