Иду в неизвестность - Игорь Чесноков

— Что-нибудь стряслось?

Штурман отрицательно новел го л опой.

— Но отчего же их нет?

Максимыч вновь указал в ту же сторону. Это можно было понять или так, что они ждут где-то там на пути, или что движутся следом.

— Чую, что-то неладное у них там, — озабоченно проговорил Седов, выпрямляясь. — Кто-нибудь, окажите ему помощь, разденьте, уложите в постель, натрите помороженные места снегом, затем спиртом, дайте немного поесть. А я побегу, пожалуй, искать остальных. Дорогу туда ночью никто больше не знает.

Седов торопливо шагнул из кают-компании.

— Николай Васильевич! — донёсся его голос уже из коридора.

Пинегин выглянул в коридор.

— Позаботьтесь, чтобы спешно запрягли десяток в нарту. В мешок еды на два дня мне и собакам, и больше ничего!

— Вы пойдёте один? — удивился Пинегин.

— Один, — отозвался Седов, скрываясь в каюте. — Так будет скорее. Да! — Он вновь выглянул в коридор: — Ещё лыжи и патроны приготовьте.

Когда Седов скрылся с упряжкой во тьме, а Максимыч пришёл в себя, он поведал о том, что приключилось. Шторм с сильной пургой застал охотников, когда был уже добыт один медведь. Двое суток, не вылезая, пришлось лежать в палатке, которая едва выдерживала напор ветра. Приходилось постоянно жечь примус, но и это тепло быстро выдувалось. Люди сильно промёрзли. Окоченели две архангельские собаки. Остальные псы зарылись в снег. К концу третьих суток керосину оставалось совсем немного. Сахаров предлагал, не мешкая и пока топливо не кончилось совсем, подниматься и двигаться к судну. Кушаков же, старший всей группы, наотрез отказывался от такого плана, считая, что в пути они могут замёрзнуть скорее, и к тому же опасаясь, что в такой снежной круговерти невозможно будет отыскать дорогу.

«Ну, как хотите, а я хоронить себя с вами здесь не собираюсь», — сказал тогда Кушакову Сахаров. Он взял с собой любимого пса и отправился пешком в обратную дорогу, ориентируясь по своему карманному компасу. Походный компас остался у Кушакова. Вскоре и ветер поутих. Менее чем за сутки Максимыч прошёл безостановочно по снегам более пятидесяти километров. Он выдохся уже на подходе к «Фоке». Упал в двух километрах от зимовки, не в силах больше двигаться. Штурка бросился к судну. Он бегал перед трапом и призывно лаял. Но было утро, лаяли и другие псы, и никто не обратил на лай Штурки внимания. Умная собака вернулась к лежавшему в снегу штурману и принялась, скуля, теребить его изо всех сил, не давая забыться. Максимыч с огромным трудом заставил себя подняться и двинулся дальше. Не дойдя десятка метров до метеобудки, он рухнул во второй раз. и уже окончательно.

Вновь Штурка принялся отчаянно лаять у трапа. Появившийся в это время Пустошный увидел неподвижно лежавшего человека близ метеобудки.

У Сахарова оказались сильно отмороженными части рук, ног, лица…

Он мученически лежал на своей узкой койке со смазанными мазью и забинтованными руками и оконечностями ног. Максимыч страдал. И не столько из-за того, что болели обмороженные места, а от того, что не сможет стоять свою вахту, которая уже началась, и что пришлось капитану просить Павлова отвахтить вне очереди.

Выходец из онежской морской крестьянской семьи, Николай Максимович, прошедший суровую промысловую школу на море, был приучен не делать для себя в море каких-либо скидок. Особенно свято он относился к несению вахты на судне. Во время своих вахт на «Фоке» он всегда настаивал на должном морском порядке, и не раз возникали у него трения то с Линником, когда неряшливые собаки обитали ещё на судне, то с Кушаковым или с боцманом Инютиным, когда на палубе и в трюме долгое время сохранялась неразбериха.

— Нешто таким должен быть честной корабль? — ворчал тогда Максимыч. — Содом, чистый содом, а не судно морское!

К занемогшему штурману то и дело заглядывал Иван Андреевич, его приятель. Он кормил Максимыча, заботливо подтыкал ему одеяло, следил за фитилём лампы.

К утру появились две упряжки.

Седов, направляясь к мысу Литке, случайно наткнулся на встречный след нарты, разглядев его при свете луны. Развернув собак, он пустился по этому следу и нашёл Кушакова с Линником далеко в стороне, на перешейке, соединяющем Панкратьев полуостров с Новой Землёй. Заблудившись, Кушаков велел разбить палатку, чтобы прийти в себя после утомительного перехода и решить, как быть дальше.

По пути он намеревался бросить медвежью тушу, затруднявшую движение собак, но Линник никак не хотел с этим согласиться.

Прежнее медвежье мясо давно кончилось. Доктор отметил недомогание у некоторых зимовщиков. Совсем вялым стал Захаров, скисли Коршунов, Томисаар, Зандер-младший. Решено было забивать на мясо собак из тех архангельских дворняжек, неприспособленных к полярной зиме, которые наверняка не дотянут до лета.

Вначале собачьи котлеты многие есть отказывались. Потом убедились, что это почти единственное средство, способное уберечь здесь от цинги, и, пересиливая себя, ели собачину.

Настояв на том, чтобы довезти медвежью тушу до судна во что бы то ни стало, Линник, выбиваясь из сил, всю дорогу сам помогал упряжке тащить грузную нарту.

ПРАЗДНИК ВО ЛЬДАХ

Сразу после завтрака Седов велел всем одеться и выйти к трапу.

Когда люди собрались, Георгий Яковлевич в тёплой куртке, в меховой ушанке и валяных сапогах вышел из надстройки и торжественно объявил:

— Сегодня по астрономическому календарю день зимнего солнцестояния. Все ли знают, что это такое?

— Праздник, что ли? — неуверенно предположил кто-то.

— Дак а христианский ли это праздник-от? — подал голос Шестаков. — Что-то не слыхивали о таком.

Прыснул от смеха Пустошный.

— Деревня! — объявил Шестакову боцман. — Это ить день, когда солнце стоит. Сказано — солнцестояние. Вишь — нету его на небе, значит, оно стоит где-нито; застряло, видать.

— Может, в Пинеге? Там ноне ярмарка Никольская аккурат, — заметил Пищухин.

Не удержались от улыбок многие, в том числе и Седов.

— Нет, друзья. Сегодня самый короткий день на нашем Северном полушарии Земли. И самая длинная ночь.

— Да уж длиньше и некуда, — подтвердил неугомонный Шестаков. — Коли б не Ванюха-повар, то и не знатьё бы, когда спать, а когда — обедать.

— Верно, Шестаков, — обернулся Седов к матросу. — Потому вот и заставляем всех вас гулять ежедневно в конце дня, чтобы вы могли отличать день от ночи. И ещё — чтобы цингой не захворали, сами знаете. Ну а сегодня, — обратился ко всем Георгий Яковлевич, — в честь дня зимнего солнцестояния объявляю общесудовой выходной и сейчас сам поведу вас на прогулку. А по дороге расскажу тем, кто не знает, где теперь солнце и чем занято. На судне остаются для специальных работ судовой врач и выделенная ему команда. Остальные — за мной!

Вереницей зимовщики, заметно побледневшие за зимние месяцы, потянулись, негромко переговариваясь, вслед за начальником экспедиции. Седов повёл их давно проторённой дорогой, от судна южнее, к мысу Столбовому, — обычный путь ежедневных прогулок большинства членов экипажа.

Стояла морозная, но безветренная погода. Половинка луны матово освещала окрестности. Высоко в темпом небе переливчато играли своим призрачным светом сполохи.

Громко, чтобы слышно было всем, Седов начал рассказывать о дне зимнего солнцестоянии, о вращении Земли. Вереница стянулась в плотную кучу. Сзади остались лишь Максимыч с механиком. Захаров в прогулках до Столбового не участвовал, ему этот путь в два километра казался слишком далёким.

Выслушав рассказ Седова, матросы задали ему много вопросов.

Исчерпав эту тему, разбились по группам, заговорили о своём.

По мере движения люди делались оживлённее.

А когда шли уже назад, к судну, Шестаков озорно и звонко затянул вдруг, окая по-архангельски, па всю округу:

А побыва-ать бы сейчас до-ома —Поглядеть-еть бы на котя-ат:Уезжа-ал, были слепы-ые,А тёпе-ерь, поди, глядя-ат!

Хриплый голос боцмана подхватил:

Эх, побывать бы сейчас до-омаДа поглядеть бы на штаны-ы:Уезжал — были вели-ики,А теперь небось малы-ы!

Не успели отсмеяться, как увидели вдруг впереди странную иллюминацию: по всему борту, по мостику и поверху, по вантам «Фока» засветился огоньками. Два огня побольше вспыхнули внизу у борта.

— Уж не пожар ли, мать честная! — испуганно воскликнул Максимыч.

— Не волнуйтесь, друзья, — весело сказал Седов, — это не что иное, как начало сегодняшнего судового праздника — морского праздника зимнего солнцестояния.

— Ишь ты! — восхитился Шестаков. — Ровно у нас в Соломбале на рождество…

Грохнул выстрел гарпунной пушки, будто призывавший всех поскорее присоединиться к сияющему празднику огней.