Иду в неизвестность - Игорь Чесноков

Многое успел повидать в жизни Пинегин за свои двадцать девять лет. Не одну профессию сменил он, прежде чем стать художником. Юношей он со странствующей труппой бродил по волжским городкам, служил землемером в Саратове, чертёжником на Восточно-Китайской железной дороге. Будучи уже студентом, организовал экспедицию, чтобы пройти давно заброшенными старинными водными путями из реки Камы в Вычегду и Северную Двину. Затем совершил походы в Прибалтику и на Мур-ман. На гонорар в сто рублей, полученный за очерки о Севере, Пинегин отправился в 1910 году на давно манившую его Новую Землю, где и познакомился с Седовым.

Николай Васильевич с радостью согласился на приглашение Седова пуститься в новую экспедицию. Он влюбился в дивную красоту полярной природы. Помимо этого, с некоторых пор он испытывал страсть и к путешествиям, позволяющим увидеть и узнать много нового, необычного.

Выхлопотав себе академический отпуск, Пинегин срочно обучился работе с фотоаппаратом и кинокамерой, запасся холстами, кистями, красками.

Седов старался сделать членов экспедиции единомышленниками, которые воспринимали бы его устремления, как свои. Это позволяло ему чувствовать себя увереннее, чем тогда, когда он только решился на осуществление задуманного.

Правда, не всё окружение оказалось единомышленниками. Кушаков был больше хозяйственником, нежели учёным. Впервые оказавшись в экспедиции, он не всегда понимал всего, что требуется от её участников, порой пытался насаждать порядки, казавшиеся ому единственно правильными, в грубо-приказном порядке разговаривал о, командой и стал в некотором роде белой вороной в экспедиции. Но Седов терпеливо наставлял врача, легко сглаживал острые углы в его отношениях с товарищами, и особых хлопот Георгию Яковлевичу ого хозяйственный помощник пока не доставлял.

Беспокойство вызывал Захаров. Мало того, что в свои тридцать шесть капитан выглядел едва ли по на пятьдесят. На зимовке он вовсе скис. Вести наблюдения отказался: не нанимался, мол; постоянного занятия себе не отыскал. Целыми днями он просиживал в кают-компании за шашками или шахматами либо валялся в каюте с книгой в руках. Николай Петрович оказался вовсе не приспособленным к продолжительной ходьбе и вообще к походной жизни. Однажды, когда Седов, Пинегин, Захаров и Шестаков ходили на матёрую землю разведать моста для постановки знаков, Захаров настолько выдохся па обратном пути, что лёг на снег, по доходя пяти километров до судна, и отказался идти дальше. Пришлось Седову оставить с ним Шестакова и выслать с «Фоки» парту с упряжкой.

С наступлением полярной ночи Захаров становился всё более неподвижным. Лишь изредка по настоянию Седова или Кушакова Николай Петрович сходил ненадолго с судна. Потоптавшись немного вокруг «Фоки», капитан, замёрзший, возвращался в помещение.

ПОЛЯРНАЯ НОЧЬ

На чёрном холодном небе — лишь бесстрастная луна сияющей серебряной монетой в окружении далёких жемчужин-звёздочек. Белый мертвенный свет луны скупо вырисовывает силуэты сказочных замков — цепи дальних новоземельских гор, скользит по голубым склонам заснеженного Панкратьева полуострова, растекается по призрачной ледяной пустыне, оставляя здесь приметные тени лишь у завьюженного тёмного корабля, небольших построек близ него да под сиротливым сонным айсбергом за кормою «Фоки».

Полярная ночь.

Потрескивают от крепкого мороза снасти, возятся, поскуливая, собаки в своих снежных конурах. Неслышно и едва заметно высеивается из двух тонких труб — в носу и на надстройке — тёплый дымок, признак человека, жизни на корабле. Другой признак — несколько жёлтых круглых пятен света от керосиновых ламп — по правому борту надстройки и в палубных зарешечённых носовых иллюминаторах кубрика.

В надстройке светятся иллюминаторы кают-компании. Здесь в послеобеденное время собрались обитатели этой части «Фоки».

Во главе стола склонился над широкой доской-планшетом, обтянутой ватманом, обложившись чертёжными инструментами, Седов. Он по-экспедиционному обрит наголо, без усов и бороды. Поверх кителя с виднеющимся белым подворотничком надет светло-серый свитер. Печки не справляются с леденящими морозами и частыми штормовыми ветрами. Внутри «Фоки» термометры показывают не выше 12 градусов по Цельсию, а по ночам температура падает в каютах до 6–5 градусов. Потеплее в кубрике, расположенном внутри корпуса судна.

Седов намурлыкивает какую-то незатейливую мелодию и с видимым удовольствием трудится, вычерчивая новую карту Панкратьева полуострова.

Справа молча сидит перед астрономическим ежегодником и тетрадью с колонками цифр сосредоточенный Визе в синей вязаной фуфайке. Он обрабатывает наблюдения, сделанные им во время работ, — определяет места трёх приметных мысов к югу от места зимовки.

Рядом, подперев ладонью лоб и втянув подбородок в расстёгнутый ворот чёрной суконной куртки, читает пухлую книгу Павлов. Он быстро пробегает глазами страницу за страницей, часто перелистывая их с недовольным видом.

У дальнего угла стола пристроились за шашечной доской спокойный Зандер-старший, поёживающийся в своём сером пиджаке, надетом на две тёплые рубахи, и небритый, с подпухшими подглазниками Захаров в наброшенном на плечи форменном пальто и в перчатках. Время от времени игроки обмениваются негромкими репликами.

Прислонившись спиной к круглому чёрному боку печки, сидит с планшеткой и карандашом в руках Пинегин. Он коротко и внимательно поглядывает на Седова и быстрыми беглыми штрихами наносит на бумагу, прикреплённую к планшетке, портрет начальника экспедиции.

Попахивает керосином.

Скудный свет двух ламп, висящих под зелёными стеклянными грибками над столом, выделяет на бритом лице Седова ставшие ещё более угловатыми скулы, ещё более крупным лоб, ещё более глубокими глаза, ещё более решительно очерченными губы.

Пинегин, прорисовывая глаза, подольше присматривается к их выражению, стараясь наиболее верно определить и передать нынешнее состояние духа Седова.

— Дамка-с, — извещает Зандер остуженным голосом.

— А мы — вот сюда, — бубнит капитан. — А мы — сюда…

Шелестят страницы под пальцами Павлова.

Глаза Седова, опущенные на карту, похоже, излучают радость.

Пинегин пригляделся повнимательнее.

— Если не ошибаюсь, у вас крупная удача, Георгий Яковлевич? — негромко спрашивает он, чтобы проверить своё впечатление.

Седов, прервав мурлыканье, вопросительно глядит на Пинегина.

Поняв, в чём дело, он тут же возвращается к своей работе.

— Психолог вы наш, наблюдатель вы наш, — протянул он шутливо. — И представьте себе, вы оказались близки к истине.

Седов склонил голову, вгляделся в цифры на листке справа от планшета, приложил ножки циркуля к градусной сетке, вычерченной на кромке карты.

— Что же это? — интересуется Пинегин.

Седов устанавливает иглу циркуля в точку, обведённую кружком, — знак астропункта, а ножкой с графитом легко намечает штрих на линии, отложенной от астропункта.

— Как вам сказать? — отзывается он. — Это не есть нечто конкретное, заметное, а это есть… — Он на секунду задумывается, подыскивая верные слова. — Если позволительно будет так выразиться, радость м-м… любимого дела, его результатов, что ли. — Седов прихлопнул ладонью по планшету. — Вот почти прорисован Панкратьев с точным географическим положением. И что же это значит? Это значит, дорогой Николай Васильевич, что отныне никому из мореплавателей не придётся плыть здесь на ощупь, с риском вылететь, как мы, на банку. Ах, Николай Васильевич, если бы вы знали, насколько приятно, необходимо и даже целительно душе чувство причастности к большому, очень нужному людям делу, простите уж меня за некоторую патетику!

Оторвался от доски и с любопытством поглядел на Седова Захаров, поёжился под своим пальто.

— Особенно остро я познал это чувство после работ в устье Колымы, — продолжал, манипулируя над картой, Георгий Яковлевич. — Причём не по завершении работ и даже не после их одобрения и признания важности результатов, а в тот момент, когда узнал, что по промеренному моей партией и обставленному фарватеру впервые в устье Колымы вошёл морской пароход. Пароход с продуктами питания и сельскохозяйственным и охотничьим инвентарём для богом забытого населения края! Он пришёл туда летом прошлого года из Владивостока. В десятом году мне пришлось делать промеры Крестовой и обставлять её в навигационном отношении, а теперь в Крестовую регулярно, дважды в год, приходят рейсовые пароходы. Знаете, это чувство радости ни с чем, наверное, не сравнимо. В такие вот моменты начинаешь уважать себя.

Визе изумлённо приподнял брови и, оторвавшись от расчётов, долго, с интересом смотрел на Седова. Потом вздохнул: