Боги, гробницы, ученые - Курт Церам

Там, где стояли его коричневые воды, проклевываются ростки, произрастают злаки, давая необыкновенно обильные урожаи, принося «тучные» годы, которые позволяют прокормиться в «тощие». Так каждый год вновь возрождается Египет, «дар Нила», как его еще две с половиной тысячи лет назад назвал Геродот, «житница» Древнего мира, которая заставляла Рим голодать, если в тот или иной год нильская вода стояла слишком низко или, наоборот, паводок был слишком высок.

Там, в этой местности, с ее сверкающими куполами и хрупкими минаретами, в городах, переполненных людьми с разным цветом кожи, сынами сотен различных племен и народов – арабами, нубийцами, берберами, коптами, неграми, – в городах, где звучат тысячи разных говоров, возвышались, словно вестники из другого мира, развалины храмов, гробниц, остатки колонн и дворцовых зал.

Там вздымались ввысь пирамиды (на одном лишь поле близ Каира их 67), выстроившиеся в выжженной зноем пустыне, на «учебном плацу солнца» чудовищные склепы царей. На сооружение только одного из них ушло 2,5 миллиона каменных плит, 100 тысяч рабов на протяжении долгих 20 лет воздвигали его.

Там разлегся один из сфинксов – получеловек-полузверь с остатками львиной гривы и дырами на месте носа и глаз: в свое время солдаты Наполеона избрали его голову мишенью для своих пушек. Он отдыхает уже многие тысячелетия и готов пролежать еще немало. Он так огромен, что какой-нибудь из Тутмосов, мечтая получить за это трон, мог бы соорудить храм между его лап.

Там стояли тонкие, как иглы, обелиски – часовые храмов, пальцы пустыни, воздвигнутые в честь царей и богов. Высота многих из них достигала 28 метров. Там были храмы в гротах и храмы в пещерах, бесчисленные статуи – и деревенских старост23, и фараонов, – саркофаги, колонны, пилоны, всевозможные скульптуры, рельефы и росписи…

И все на этом грандиознейшем из существующих кладбищ испещрено иероглифами – таинственными, загадочными знаками, рисунками, контурами, символическими изображениями людей, зверей, легендарных существ, растений, плодов, различных орудий, утвари, одежды, оружия; геометрическими фигурами, волнистыми линиями и изображениями пламени.

Они были выполнены на дереве, камне и бесчисленных папирусах, встречались на стенах храмов, в камерах гробниц, на заупокойных плитах, на саркофагах, на стенах, статуях божеств, ларцах и сосудах; даже письменные приборы и трости были испещрены иероглифами. «Тот, кто пожелал бы скопировать надписи на храме Эдфу, даже если бы трудился с утра до вечера, не управился бы с этим и в двадцать лет».

Реконструкция фасада храма Гора в Эдфу.

Таким был мир, открытый «Описанием» изумленной Европе, той самой ищущей Европе, которая занялась исследованием прошлого, которая по настоянию Каролины, сестры Наполеона[23], с новым рвением принялась за раскопки в Помпеях и чьи ученые, восприняв у Винкельмана методику археологических исследований и толкования находок, горели желанием проверить его методы на практике.

Однако после стольких похвал «Описанию Египта» нужно сделать одну оговорку: представленный в нем материал – описания, рисунки, копии – был, несомненно, доброкачественным, но там, где речь шла о Древнем Египте, авторы ограничивались голой регистрацией. В большинстве случаев они ничего не объясняли, да и не могли ничего объяснить. Там же, где они все-таки пытались что-то растолковать, толкования оказывались неверными.

Представленные ими памятники оставались немыми. Попытка их систематизации была искусственной, ибо в ее основе лежало не знание, а наития. Непонятными оставались иероглифы, неясными – знаки, чужим – язык.

«Описание Египта» открыло совершенно новый мир, но связи и отношения этого нового мира, его устройство, его роль в древнем окружении оставались неразрешенной загадкой.

Как много нового удалось бы узнать, сумей кто-нибудь расшифровать иероглифы!

Но возможно ли это?

Де Саси, крупнейший французский ориенталист, объявил: «Проблема слишком запутанна и научно неразрешима». Но, с другой стороны, разве скромный учитель из Гёттингена по фамилии Гротефенд не опубликовал исследование, которое указало путь к расшифровке клинописи Персеполя? Разве он не поделился в этом исследовании первыми результатами своей дешифровки? А ведь в распоряжении Гротефенда имелся весьма незначительный материал. Здесь же бесчисленное множество иероглифических надписей лежало, так сказать, на поверхности, доступное всем.

А разве один из солдат Наполеона не обнаружил странную плиту из черного базальта, способную, как утверждалось в журнале, поместившем сообщение о счастливой находке, дать ключ к расшифровке иероглифов? Впоследствии это утверждение поддержали все ученые, которым удалось ее увидеть.

Где тот исследователь, который сумеет использовать плиту? Заметку о Розеттском камне журнал «Курьер Египта» (Courier de l’égypte) напечатал 29 фрюктидора VII года революции со ссылкой: «Розетта, 2 фрюктидора VII года». И надо же было такому случиться, что благодаря счастливому стечению обстоятельств этот номер издававшегося в Египте журнала попал в дом человека, чей сын 20 лет спустя, проделав поистине гениальную, беспрецедентную работу, прочтет надпись на черном камне и тем самым разрешит загадку иероглифов.

Глава 10

Шампольон и Трехъязычный камень

Когда знаменитый основатель френологии Галль[24], популяризируя свою теорию, разъезжал по городам и весям, сопровождаемый благоговейным восхищением одних, бранью и насмешками других, ему как-то в Париже представили в одном обществе совсем юного студента. Едва успев бросить взгляд на череп юноши, Галль воскликнул: «Ах, какой гениальный лингвист!» Шестнадцатилетний малый, которого представили Галлю, – прославленный френолог, разумеется, не мог этого знать (хотя, может, все это было обычным шарлатанским трюком?) – владел в то время, не считая латыни и греческого, по меньшей мере полудюжиной восточных языков.

В XIX веке укоренилась странная манера написания биографий. Составители жизнеописаний рьяно выискивали и сообщали своим читателям факты такого рода: трехлетний Декарт, увидев бюст Евклида, воскликнул: «А!» Или же старательнейшим образом собирали и изучали предъявленные Гёте прачкой счета за стирку белья, пытаясь даже в складках жабо и манжет усмотреть признаки гения.

Первый пример свидетельствует о грубом методическом просчете, второй – просто нелепость, но и то и другое – источник анекдотов, а что, собственно говоря, можно возразить против анекдотов? Ведь даже история о трехлетнем Декарте достойна сентиментального рассказа, если, разумеется, не рассчитывать на тех, кто все двадцать четыре часа в сутки пребывает в абсолютно серьезном настроении. Итак, откинем сомнения и расскажем об удивительном рождении Шампольона.

В середине 1790 года Жак Шампольон, книготорговец в местечке Фижак, позвал к своей полностью парализованной жене – все врачи оказались бессильны перед недугом – местного «колдуна», некоего Жаку.

Жан-Франсуа Шампольон

(1790–1832)

Фижак расположен