Ходячие мертвецы: падение Губернатора - Роберт Киркман

Пустоту пространства заполняет голос Губернатора, пока тот стягивает с себя нижнее бельё.

— Это будет занятно.

* * *

Над землёй. В ночном воздухе. В молчании тёмного города. Поздней ночью. Два силуэта движутся бок о бок вдоль разбитых витрин.

— В голове не укладывается вся эта хрень, — говорит Остин Баллард, с руками в карманах вышагивая вдоль по бульвару. Он дрожит от ночной прохлады. На его кудри надвинут капюшон; редкие встречные огни вспышками освещают на его лице пережитый страх от увиденного.

— Комната для кормёжки? — Лилли легко ступает рядом с ним. Её джинсовая куртка застёгнута на все пуговицы под шею. Она обхватила себя руками в некоем бессознательном жесте самозащиты.

— Да-а-а... она самая, и тот парень с отрезанной кистью. Что за хрень творится, Лилли?

Она начинает отвечать, когда раздаётся эхо далёкого выстрела из крупнокалиберного оружия. От шума оба подпрыгивают на месте. Мартинес со своими ребятами до сих пор где-то там — работают не покладая рук, зачищая всех залётных кусак, которых ранее привлёк к стене шум возни на арене.

— Обычные дела, — говорит Лилли, сама в это особо не веря. — Ты привыкнешь.

— Временами мне кажется, что кусачие — это самая меньшая из наших проблем, — поёживается Остин. — Думаешь, те люди действительно планируют налёт?

— Кто знает?

— Как считаешь, сколько их там?

Она пожимает плечами. Ей никак не удаётся избавиться от смутного ощущения где-то под ложечкой, что это начало чего-то опасного и неизбежного. Словно надвигающийся чёрный оползень, который незримо подбирается к их ногам, ход событий как будто плавно достигает некоего неведомого порога. И впервые с тех пор, как она наткнулась на эту небольшую разношёрстную общину... Лилли Коул чувствует страх, пробирающий до костей, которому она даже не может дать чёткого определения.

— Я не знаю, — говорит она в конце концов, — но сдаётся мне, мы можем окончательно попрощаться со спокойными ночами.

— Честно говоря, с начала эпидемии я не очень-то хорошо сплю. — Приступ боли от ранения заставляет его вздрогнуть, и во время ходьбы он зажимает рукой бок. — Собственно говоря, я толком не спал ни одной ночи.

— Раз уж ты заговорил об этом — я тоже.

Дальше они какое-то время идут молча... пока Остин не отваживается:

— Могу я спросить тебя кое о чём?

— Давай.

— Ты что, правда теперь на стороне Губернатора?

Лилли уже задавала себе этот вопрос. Было ли это проявлением «стокгольмского синдрома» — того странного психологического феномена, когда заложники начинают понимать чувства своих захватчиков и испытывать положительные эмоции по отношению к ним? Или же она проецировала весь свой гнев и подавленные чувства на этого человека, который был эдаким бойцовским псом, незримым отражением её внутреннего «я»? Она лишь знала, что она напугана.

— Я знаю, он — псих, — скупо отвечает она в конце концов. — Поверь мне... при других обстоятельствах... завидев его, я бы перешла на другую сторону улицы.

Остин выглядит недовольным, обеспокоенным, ему тяжело подобрать слова.

— То есть ты хочешь сказать... жесткие времена требуют жестких мер… или типа того?

Она смотрит на него.

— Я сказала то, что сказала. Мы же знаем, что там снаружи, мы можем снова оказаться в большой опасности. Возможно, в самой большой за всю историю этого города. — Она размышляет о сказанном. — Думаю, я смотрю на Губернатора как на... я не знаю... оправданное зло? — Затем она добавляет, немного мягче, не так уверенно: — До тех пор, пока он на нашей стороне.

Отдалённый треск новых выстрелов заставляет обоих вздрогнуть.

Они доходят до конца главной магистрали, где две улицы пересекают в темноте замшелый железнодорожный переезд. Во мраке ночи сломанный уличный указатель и заросли травы, доходящей им до плеч, выглядят так, будто мир заканчивается именно здесь. Лилли останавливается, мысленно готовясь идти в одиночку к своему жилищу в северной части города.

— Что ж, ладно, в любом случае... — Остин, похоже, не знает, что делать со своими руками. — Вот ещё одна бессонная ночь.

Она устало усмехается.

— Скажу тебе кое-что. Почему бы тебе не пойти ко мне и не утомить меня ещё больше своими россказнями про сёрфинг на побережье Панама Сити Бич? Чёрт, может быть ты будешь настолько скучным, что я смогу уснуть.

На мгновение Остин выглядит так, будто из его ноги наконец выдернули занозу.

* * *

Они устраиваются на ночь в импровизированной гостиной Лилли среди картонных коробок, ковровых обрезков и всякой ненужной дребедени, брошенной безвестными бывшими жильцами. На облупленном подносе Лилли приносит немного растворимого кофе, они садятся у фонаря и просто болтают. Они говорят о своём детстве (как выясняется, схожие безобидные задворки пригородов с их тупиками, скаутскими отрядами и жаровнями для сосисок), затем вступают в ставшую теперь привычной дискуссию о том, что они будут делать, если и когда найдётся лекарство от эпидемии и все эти проблемы исчезнут. Остин говорит, что, скорее всего, переберётся в местечко потеплее, найдёт себе хорошую женщину, осядет и будет делать доски для сёрфинга или что-то в этом роде. Лилли делится с ним мечтами о том, как она станет дизайнером одежды, отправится в Нью-Йорк — как будто Нью-Йорк всё ещё существует — и завоюет известность. Лилли обнаруживает в себе всё возрастающий интерес к этому растрёпанному благодушному юноше. Она изумляется тому, какой славный и мягкий человек кроется под маской развязного стиляги. Она задумывается, не была ли эта игра в плейбоя этаким испорченным защитным механизмом. Или может быть, он, как и любой другой выживший, просто пытается справиться с тем, что не имеет названия, но чрезвычайно похоже на какое-то вирусное стрессовое расстройство. В любом случае, независимо от своих прозрений насчёт Остина, этой ночью Лилли рада компании, и они разговаривают до рассвета.

В какой-то момент, очень поздней ночью, после затянувшейся неловкой паузы, Лилли окидывает взглядом своё тёмное жилище, раздумывая и пытаясь вспомнить, куда она засунула свою небольшую алкогольную заначку.

— Знаешь что? — говорит она в конце концов. — Если память мне не изменяет, то кажется, у меня есть полбутылки ликёра Southern Comfort. Так, припрятала на всякий случай.

Остин многозначительно смотрит на неё.

— Уверена, что хочешь с ней расстаться?

Девушка пожимает плечами, встаёт с кушетки и шлёпает через всю комнату к груде ящиков.

— Когда, если не сейчас, — бормочет она, роясь среди запасных одеял, бутылок с водой, амуниции, бинтов и средств дезинфекции. — Приветики, дорогуша, — говорит она наконец, добравшись до чудесно гравированной бутылки с жидкостью чайного цвета.

Она возвращается на место и откручивает крышку.

— За крепкий ночной сон, — провозглашает она тост, делает большой глоток и вытирает губы.

Она садится на диван рядом с ним и передаёт бутылку. Остин, вновь поёжившись от боли в боку, отхлёбывает из бутылки и кривится от обжигающей горло жидкости не меньше, чем от швов между рёбрами.

— Боже, я такая размазня!

— О чём ты? Ты не размазня. Молодой парень твоего возраста, в постоянных бегах... крутые фортеля вне безопасной зоны, — она берёт бутылку и делает ещё один глоток. — Все у тебя будет в порядке.

Он адресует ей взгляд.

— «Молодой парень»? А ты кто — пенсионер? Мне почти двадцать три, Лилли, — он усмехается. — Давай-ка это сюда. — Он забирает бутылку и делает большой глоток, содрогаясь от жгучего пойла. Закашливается и хватается за бок. — Чёрт!

Она сдерживает смешок.

— Всё хорошо? Может, воды? Нет? — она берёт у него бутылку и отхлёбывает немного. — Дело в том, что мне достаточно лет, чтобы быть твоей... старшей сестрой. — Она рыгает. Затем хихикает, прикрывая рот. — О Боже, извини меня.

Он хохочет. Боль опять пронизывает его рёбра, и юноша вздрагивает.

Некоторое время они пьют и болтают, пока Остин не закашливается вновь, придерживая бок.

— Ты в порядке? — она тянется к нему и убирает с его глаз прядь курчавых волос. — Хочешь тайленола?

— Всё нормально! — огрызается он. Затем тяжело вздыхает. — Прости меня... Спасибо за предложение, но я в порядке, — он поднимает руку и касается её ладони. — Прости меня, я такой... неуравновешенный. Чувствую себя идиотом... будто инвалид хренов. Как я нахрен мог быть таким неуклюжим?

Она смотрит на него.

— Замолчи, а? Ты не неуклюжий, и ты не инвалид.

Он смотрит на неё.

— Спасибо, — юноша берёт её за руку. — Я ценю твои слова.

На какой-то миг Лилли физически ощущает, как поднимается и клубится темнота вокруг неё. Она чувствует, как отлегает тяжесть от сердца, как от живота к ногам разливается тепло. Ей хочется поцеловать его. И она может это сделать. Ей хочется поцеловать его очень сильно. Хочется доказать ему, что он не размазня... он хороший, сильный, мужественный, славный. Но что-то удерживает её. Она не сильна в этом. Она не ханжа — у неё было много мужчин — но она не может заставить себя это сделать. Вместо этого Лилли просто смотрит на Остина, и выражение её лица наглядно говорит ему, что происходит что-то интересное. Его улыбка гаснет. Он касается её лица. Девушка облизывает губы, взвешивая ситуацию, едва сдерживаясь, чтобы не схватить его и крепко поцеловать.