Ходячие мертвецы: падение Губернатора - Роберт Киркман

В конце концов, разряжая обстановку, он говорит:

— Ты собираешься цепляться за эту бутылку всю ночь?

Она усмехается, передаёт ему бутыль, и он делает несколько жадных глотков, опустошая большую часть оставшейся выпивки. На этот раз он не съёживается. Не вздрагивает. Он просто глядит на неё и говорит:

— Думаю, я должен предупредить тебя кое о чём. — Его большие карие глаза наполняются смущением, раскаянием и, возможно, даже немного стыдом. — У меня нет презерватива.

* * *

Всё начинается с пьяного смеха. Лилли прямо ревёт от животного хохота — так сильно она не смеялась с тех пор, как началась эпидемия — перемежая его стонущим, сдавленным хихиканьем, пока её бока не начинают болеть, а на глазах выступают слёзы. Остин не может совладать с собой и присоединяется, смеясь и смеясь, пока не осознаёт, что Лилли схватила его за кофту на груди и говорит что-то о том, что не стоит вообще беспокоиться по поводу грёбаных презервативов, и, прежде чем они успевают понять, что происходит, она притягивает его лицо к своему и их губы сливаются.

Страсть, подогретая выпивкой, выплёскивается наружу. Они смыкают объятия и набрасываются друг на друга с такой силой, что опрокидывают бутылку и лампу на пол рядом с кушеткой и кипу книг, которые Лилли планировала почитать на досуге. Остин соскальзывает с дивана и распластывается на полу. Лилли приникает к нему, просовывая язык в его рот. Она ощущает сладкий ликёр в его дыхании, пряный мускусный запах его тела и запускает руку между его ног.

Жар собственных тел окутывает их — скрытое желание, которое подавлялось на протяжении стольких месяцев — и они надолго поддаются ему здесь, на полу. Девушка чувствует, как Остин ласкает изгибы её груди под майкой, её нежные бёдра, чувственную точку между её ног, и истекает влагой, начинает дышать тяжело и часто, разрумянившись от возбуждения. В конце концов она понимает, что он опять ёжится от боли в боку, замечает повязку там, где его кофта задрана вверх аж до груди, и отстранятся. Его вид ранит её сердце: она чувствует свою ответственность за это — и теперь безумно хочет всё исправить.

— Иди сюда, — говорит она, взяв его за руку и заставляя подняться обратно на кушетку. — Смотри на меня, — шепчет она юноше, когда тот падает на диван, тяжело дыша. — Просто смотри.

Девушка снимает одежду, по одной вещи за раз, не отрывая взгляда от Остина. Он уже положил руки на пояс, расстёгивая ремень. Она выскальзывает из майки, не сводя с него сияющих глаз. Она не торопится. Лилли аккуратно складывает каждую вещь, которую снимает с себя — джинсы, лифчик, трусики — не давая ему сдвинуться с места, завладев его вниманием, пока не предстаёт перед ним полностью обнажённой, в мерцании лунного света, с волосами, ниспадающими на лицо, хмельная от выпивки и непреодолимого желания. У неё слегка кружится голова. По рукам бегут мурашки.

Она молча подходит к нему. Неотрывно глядя в его глаза, садится сверху. Он глубоко и шумно вздыхает, когда она направляет его в себя. Невероятные ощущения. Ритмично двигаясь вверх-вниз, она видит внутренним зрением искры и вспышки света. Он выгибает спину и вонзается в неё снова и снова. Он больше не раненный. Он больше не просто молодой парень, пытающийся быть крутым.

Остин приходит к финишу первым, его оргазм сотрясает их обоих. Затем и она содрогается, трепещущее чувство зарождается в кончиках пальцев ног, проходит сквозь неё, пока не достигает солнечного сплетения, и там взрывается. Оргазм заставляет её дрожать и практически сбрасывает с него, но девушка цепляется за его длинные, блестящие, кудрявые волосы, приходя в себя, взмокшая и удовлетворённая, в его руках. Они в изнеможении приникают друг к другу, не размыкая объятий, позволяя умиротворению накрыть их с головой, словно морской прилив.

* * *

Они лежат так очень долго, обнимая друг друга и прислушиваясь к тишине, нарушаемой лишь нежной прерывистой симфонией их дыхания. Лилли натягивает на себя одеяло и нехотя возвращается в реальный мир. В висках зарождается колющая боль, которая затем спускается к переносице. Что она наделала? По мере того как выветривается алкоголь, смутное чувство сожаления сжимает её внутренности, она смотрит в окно. В конце концов, она решается:

— Остин, послушай...

— Нет, — он гладит её по плечу и начинает натягивать штаны. — Ты не должна этого говорить.

— Говорить что?

Он пожимает плечами.

— Не знаю... что-то насчёт того, что это всего лишь одна из таких вещей... и мы не должны были этим злоупотреблять... и это был просто алкоголь или типа того.

Она грустно улыбается.

— Я и не собиралась такого говорить.

Он с усмешкой смотрит на неё.

— Я просто хочу повести себя правильно по отношению к тебе, Лилли... Не хочу давить на тебя, ничего такого.

Она целует его в лоб.

А потом они принимаются наводить порядок — поднимают вещи, сброшенные со столика, возвращают лампы на место, складывают книги и одеваются. Никто из них не произносит больше ни слова, несмотря на то, что оба безумно хотят об этом поговорить.

* * *

Немного позже, незадолго до рассвета, Остин говорит:

— Знаешь... меня кое-что встревожило в этой комнате для кормёжки, там, в тех гаражах под ареной.

Она смотрит на него, усаживаясь обратно на кушетку, совершенно измученная.

— И что же это?

Он глотает воздух.

— Не хочу поднимать мерзкую тему, но это беспокоит меня.

— Что?

Он смотрит на неё.

— Окей... итак... предположим, Губернатор скормил погибшего пилота и девушку из вертолёта тем ходячим. Правильно?

Лилли кивает, не желая задумываться об этом.

— Да. Думаю, так. Увы.

Он закусывает губу.

— Опять-таки, не хочу показаться отвратительным, но я не могу избавиться от ощущения, что там кое-чего не хватало.

— И чего же это?

Он смотрит ей в глаза.

— Голов. Там не было голов. Где были их чёртовы головы?

Глава 10

Брюс Аллан Купер стоит за раздвижной дверью в подвале под ареной, единственная вольфрамовая лампочка над ним освещает узкий коридор. Он пытается выкинуть из головы звуки, доносящиеся из-за двери. Как, чёрт возьми, человек может делать это так долго? Разгневанные крики чернокожей девочки превратились в искажённые сдавленные рыдания.

Брюс стоит со скрещенными на широкой груди руками, каждая шириной с целый дымоход, а его сознание возвращается ко временам до эпидемии, когда они с отцом управляли небольшой заправкой. Он и тогда частенько терял счёт времени в своей Chevrolet Camaro — и вот потерял его снова. Он вспоминает свою бывшую, Шону и как они кувыркались подолгу — воспоминания вызывают у него одновременно радость и тоску. Но это. Это другое.

Он стоит здесь уже так долго, что в ногах начинается судорога, и приходится переминаться с ноги на ногу. Он весит почти девяносто пять килограммов, его мышцы привыкли подолгу держать вес, но всему же есть предел.

Последние минут двадцать Брюс слышит низкое бормотание Губернатора, подстрекающего женщину, дразнящего и изводящего её. Бог знает, что он делает с ней сейчас.

Обрушивается мёртвая тишина.

Брюс прикладывает ухо к двери: Что, чёрт возьми, он с ней делает?

* * *

В тёмной камере предварительного заключения, Губернатор возвышается над безвольным телом женщины, застёгивая молнию на брюках. Верёвки на кровоточащих запястьях женщины – единственное, что держит её истерзанное тело над полом. Её затруднённое дыхание нарушает тишину, африканские косички налипли на избитое лицо. Смесь слёз, соплей и крови стекает на её распухшие губы.

Стараясь отдышаться, чувствуя себя удовлетворённым и истощённым, покраснев от напряжения, Губернатор смотрит на неё сверху вниз. Его руки болят, кожа на костяшках пальцев содрана, его удары часто попадали на ее зубы. Он наловчился душить ее до состояния почти полной отключки, всегда в последний момент приводя ее в чувство пощечиной или ударом в пах. Он старался держаться подальше от её рта, но с удовольствием уделял особое внимание другим отверстиям, движимый решительностью, яростью и жестокостью.

— Ладно... Должен признать, — он спокойно обращается к ней, — я немного увлёкся.

Она тяжело дышит, шмыгает носом, на тонкой ниточке находясь в сознании. Она не может поднять голову, но очевидно, что хочет сделать это. Она очень хочет что-то сказать ему. Пол под ней забрызган жидкостями и кровью, её длинные косы беспорядочно свисают. Её эластичная майка разорвана на груди. Нижняя часть её тела обнажена, ноги раздвинуты верёвками. Кожа карамельного цвета, испещрённая тёмными рубцами и ссадинами, блестит от пота.

Губернатор смотрит на неё.

— Но я не жалею. Я наслаждался каждой минутой. А ты? — Он ждёт ответа. Она задыхается, пытается удержать приступ рвоты и выпускает искажённое сочетание кашля, рыдания, и стона. Он улыбается. — Нет? Так я и думал.