Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски - Валентин Фалин

Не знаю, по чьему почину определили мне си­деть в первом ряду на сцене Большого театра в часы церемонии речений и приветствий, кои текли из уст глав и уполномоченных различных религиоз­ных сообществ. Похоже, это был жест признатель­ности самого патриарха Пимена, им сообщенный мне знак отличия. В остальном мое пожелание, чтобы ни при каких обстоятельствах не помина­лось имя мое, чтобы меня не представляли к на­граждению церковными орденами и прочее, стро­го уважалось. Нервная энергия, усилия и вре­мя, вложенные в большое и, по моему глубокому убеждению, очень нужное дело, сослужили доб­рую службу. Каких наград еще надо себе желать?

Было ли удовлетворение от того, что мелкие и калибром покрупнее пакостники вышли из этой истории помятыми? Если честно, под занавес об этом даже не думалось. Естественно, в первые дни моего открытого противоборства с идолопоклон­никами, по инерции звавшимися воинствующими безбожниками, особых причин быть в припод­нятом настроении не имелось. Опять дали себя знать претенденты на председательское кресло в

АПН, поджидавшие, когда же моя строптивость потянет на параграфы «превышение компетен­ции» или «нарушение субординации». Попадались и такие, что заподозрили меня в «богоискатель­стве» и делились своим открытием с политгурманами. Всерьез поверили или по склочности нату­ры — в кадр не попало.

Чудная публика. Она не мыслит себя вне черно-белых координат. Или с ними, или против них. Со времен Древнего Рима ни на йоту не сдвинулись. Единство в многообразии, цвета с оттенками? Это не диалектика, а софистика. Неверно, однако, ут­верждать, что мутанты с такими признаками были присущи всецело советской политической школе.

Макджордж Банди наставлял Дж. Кеннеди и был «своим» для ряда других президентов США. Его биограф написал: отличавшийся повышенной ре­лигиозностью Банди, попав на круги власти, по­нял, что есть вещи поважнее христианства, что в конечном счете значительно важнее сила, наличие правящей клики, наличие того, что называется привилегией. И остается только одно — всем этим искусно воспользоваться, что Банди, замечает био­граф, умел.

Наши поклонники силы собственным чревом чувствовали, что насилие и безнравственность пло­хо сочетаются с христианством, по крайней мере с его ранней редакцией. И схема выстраивалась сама собой: кто против насилия, тот пацифист, пацифизм есть непротивление злу, непротивление сродни ка­питулянтству, а всякий капитулянт уповает — от­крыто или втихую — на боженьку.

Перестройка, если по гамбургскому счету, суме­ла запустить на полную мощность накопившийся в обществе разрушительный центробежный потенци­ал. Креативные ее задатки, едва проклюнувшись, не получали должного ухода, подпитки, стимулиро­вания. Их забивали сорняки и новые культуры, пе­ренесенные с чужих полей и обещавшие в первый-второй год возделывания сверхурожай. Не важно, что случится потом. Так было почти каждый раз и почти во всех сферах.

Тем дороже мне празднование тысячелетия кре­щения на Руси, приглашавшее каждого граждани­на нашей страны почувствовать себя частью цело­го, свою сопричастность к прошлому, настоящему и будущему Отечества. Не хочу переоценивать убеди­тельности слов, которые я расстелил перед М. Гор­бачевым. Ему нельзя отказать в чутье на опасности и шансы. Обращение, по-видимому, потому вызва­ло полезный отклик, что внутренний голос нашеп­тывал генсеку: преодолей колебания, остерегись примыкать к тем, кому мало уже состоявшегося обделения церкви государством.

Этим ретивым исполнителям задаться бы во­просом, как православию удалось удержаться на плаву и, несмотря на жестокий физический и духов­ный террор, сохранить узы с миллионными масса­ми? Почему слово с амвона было часто доходчивей, чем лавины заклинаний, сходивших с официальных трибун? Полюбопытничали бы, глядишь, и не разу­чились бы концы с концами сводить.

Вильгельм Буш, мастер лапидарной сатиры, при­метил: «Кто рулит, упускает из вида дно» («Wer rudert, sieht den grund nicht»). Будучи вознесенны­ми над простыми смертными, земные светила раз­ного покроя и яркости поразительно быстро преоб­ражаются. «Любимый», «уважаемый» — как только его ласкательно не обволакивают — избиратель по завершении подсчета голосов на выборах и распре­деления мандатов деградирует в глазах «демокра­тов» в «улицу», по которой можно ездить вдоль и поперек. А если власть авторитарная, помазанники берут ее, не процедив «спасибо», присваивают без остатка, загоняя под свою пяту, которая выдается за государство, общество. В таком государстве, что ка­сается подданных, признается моральной только мо­раль послушания и смирения, венцом свободы — возможность петь хвалу властителям. Не возбраняет­ся также славословить в адрес их чад и домочадцев.

А ведь чаще всего любому политическому благозлодеянию предшествует «уркналль», или изна­чальный взрыв. Большинство из нас к нему причастны. В выборах участвуем? Участвуем. Позволитель­но, чуть перефразируя Ф. Тютчева, пожаловаться на рок: нам не дано предугадать, как голосование наше отзовется. Во что отольется голос, отданный за пре­тендента на власть или за партию, — во благо или слезы? Под обещания о кисельных берегах при мо­лочных реках искатели власти берут взаймы у изби­рателя государство и, взяв, мнут его как скульпторы глину. Что выйдет после формовки и многократно­го обжига?

В общем, до совершенства и справедливости всем системам долго пахать и поля пропалывать. В Рос­сии же дел в этом смысле непочатый край.

Глава VII. КАЖДЫЙ СВЕРЯЕТ ЧАСЫ ПО СВОИМ ЗВЕЗДАМ

При всех сменах и переменах в моей служебной деятельности я не отлучался от германской пробле­матики. Не потому что дорожил репутацией спе­циалиста в данной области. Судьба моего народа и моей семьи, понесенные ими в треклятую войну потери и пережитые лишения связали мои чувства, заботы и мысли в неразрывный узел. Можно по-разному смотреть на это, но факт остается фактом.

Без лишних слов понятно, что не всегда мне вы­падала возможность серьезно влиять на формиро­вание советских подходов к немцам и Германии. Однако жаловаться на недостаточность случаев за­молвить свое слово, застолбить свою позицию тоже было бы грех. И при Сталине, и после него разви­вал здесь активность, порой неосторожную и даже опасную. Или кто-то посмеет утверждать, будто споры с Л. Берией, дискуссии с Н. Хрущевым, пе­ретягивание каната с А. Громыко являлись чем-то обыденным?

Мне далеко намерение подрумянивать собствен­ные оценки, особенно пятидесятых — шестидеся­тых годов, чтобы втиснуться в ту компанию поли­тиков, дипломатов, политологов, журналистов, ко­торые резвятся ныне на ниве переиначивания бы­лого. Если ловить их на слове, они, прежде чем взя­ли в руки букварь, знали, кто есть кто и что есть что. С их колокольни глядя, Советский Союз был агрессором, виновником несчастий, пришедших­ся на долю Европы, Азии и прочих континентов, не исключая Антарктиды. Поэтому они сочувствовали политике изнурения СССР гонкой вооружений, эко­номическими блокадами, подрывными акциями, рас­шатывания его стабильности извне и изнутри. Таких, заглушавших в себе «голос Америки» и для отвода глаз носивших зачес «под ортодоксов», было у нас, оказывается, пруд пруди. Воистину, чаще, чем ло­шадей, на переправах меняют идеи и личину.

Нет, я и теперь не отрекаюсь от главного, за что стоял, что отвергал и что принимал полвека и чет­верть века назад. Раскол Европы и Германии, как и раскол мира в целом, не являлся подходящей ба­зой для решений, соответствующих вызовам эпо­хи. С утратой Соединенными Штатами атомной монополии и относительной неуязвимости посыл­ки, оплодотворившие стратегию глобального про­тивостояния, безнадежно устарели. Требовались не конфронтация, не всеподминающая милитаризация планеты, но вариант или варианты развития, кото­рые брали бы за ориентир добрососедство, партнер­ство, сотрудничество, что без" умения прощать друг другу недостатки, без отречения от насилия как ин­струмента политики недостижимо.

Кто-то по прочтении этих строк воскликнет: «хо­лодная война» себя оправдала, «империя зла» по­терпела сокрушительное поражение и исчезла. По­томки подсчитают, во что обошелся человечеству нынешний пир. «Возможно, что человечество ста­новится богаче, становясь беднее, и [оно] выигры­вает, проигрывая», — записал Кант. Философия — штука тонкая, а где тонко, там может и порваться.

На мой вкус, как цель не оправдывает средств, так и конечное торжество не облагородит мерзо­стей, мостивших путь к нему, не сделает амораль­ное нравственным. Раскол Германии и Европы был производным от расщепления атома, он являлся не предтечей «холодной войны», а ее эмиссией и вме­сте с тем питательной средой для культивирования вражды и страха. Верно и другое: почти все в пос­левоенном мире сложилось бы иначе, не подыграй ? правители Советского Союза стратегам «балансиро­вания на грани войны», не сделай военную мощь своим излюбленным идолом.