Любовь и французы - Нина Эптон

С другой стороны, группа аристократок, хоть небольшая, но обладавшая в обществе реальным весом, продолжала начатые средневековыми судами любви литературные традиции, став судьями в вопросах хорошего вкуса и манер. В числе этих женщин были герцогиня де Ретц, герцогиня де Роган, принцесса де Леон и мадемуазель де Сенетер, которые ввели обычай после второго завтрака по два—три часа беседовать с гостями на разные темы, начиная с «источника согласия» — любви. Как отмечал Сен-Марк Жирарден, дамы ухватились за нововведенные идеи платонической любви, чтобы царить в литературном мире, так же как они ухватились за идеи рыцарства, чтобы царить в феодальном обществе. Это была их единственная и довольно ограниченная возможность самоутверждения, благодаря которой суждено было распуститься тепличному цветку французской цивилизации — салону.

Глава 2. Культ красоты

«Красота есть только величие Господа и божественный свет, озаряющий все Его творение, но ярче всего божественный отблеск сияет на женском теле»,— писал в порыве вдохновения Агриппа{68} в книге Совершенство женщины (1578).

Идеал красоты изменился: теперь в почете были прямые носы, округлые лица и формы. Красивым женщинам поклонялись, и они, купаясь в море лести, стали более привлекательными и не такими угловатыми, как в средние века. Они также были лучше образованны и полны сознания своей власти, благодаря которой могли воспитывать мужчин или развращать — в зависимости от того, на каком уровне находились их душа и нравственность.

Тальман де Рео{69} в своих нашпигованных сплетнями записках бегло упоминает об одной придворной даме, пожелавшей, чтобы Никола Денизо написал ее портрет. «Прежде чем я смогу запечатлеть на холсте ваше лицо, я должен видеть вас всю,— сказал живописец.— Существует некая тонкая гармония между лицом и телом. Только так и не иначе творил Зевксис...» Дама слегка покраснела, но согласилась. Темой века была гармония. Средневековые добродетели смирения и самопожертвования были уже не в моде.

Однако во второй половине столетия произошел легкий volteface{70}. Нижняя половина человеческого тела стала считаться низшей, и только верхнюю его часть признавали достойной того, чтобы показывать. Это был период, когда художники писали королевских фавориток небрежно сидящими в ваннах — в повседневной жизни дамы купались не то чтобы очень часто. Автор написанного в шестнадцатом веке труда, посвященного гигиене, доводил до сведения читателей, что сам он ни разу в жизни не принимал ванны и ничего хуже этого не знает, тогда как знаменитый проповедник Оливье Майяр громко провозглашал со своей кафедры, что женщинам, которые ходят в бани, после смерти суждено купаться в адских котлах. Однако женщина-писательница Мари де Ромье настоятельно советовала читательницам содержать себя в чистоте — чтобы были довольны и мужья, и сами женщины. Она советовала носить ароматические губки меж бедер и под мышками — впоследствии они получили широкое распространение,— а также следить, чтобы нижнее белье было изящным и свежим. На это, как правило, не обращали внимания. Грасиан дю Пон в своей книге, написанной в 1530 году (Controverses du sexe mas-culin et juminin[92]), приводит отвратительные подробности о состоянии нижнего дамского белья, подсмотренные на балах и в других местах.

Для достижения красоты стали применяться действительно жестокие средства: дамы мужественно терпели боль, когда им шлифовали кожу до крови; чтобы избавиться от прыщей, они глотали песок и пепел{71}; выбривали лоб и высоко зачесывали волосы на затылке. Это, по их мнению, придавало им очень модный философический вид.

Хотя возвышенным идеалом красоты того времени была любовница Генриха II, величественная Диана де Пуатье, мужчины были склонны отдавать предпочтение душе pucelle и нетронутому телу пятнадцатилетней девочки. Это была реакция на средневековое почитание зрелой дамы. (Лишь немногие, подобно Гийому Буше, заявляли, что постыдились бы представить гостям в качестве супруги столь юное и глупенькое создание.) Клеман Маро пел: «Что ни ночь, то я вижу во сне мою любимую с ее стройным, девственным телом». Ронсар был не столь привередлив. «Я люблю пышных красавиц ничуть не меньше, чем худышек»,— писал он и простодушно добавлял: «Я люблю заниматься любовью, я люблю женщин и люблю изливать в стихах свой любовный пыл».

В целом, женщины питали склонность к чересчур пышным одеждам: длинным широким юбкам и — во второй половине столетия — жестким кружевным воротникам-жерновам, завезенным из Италии Екатериной Медичи.

Рабле, очень близко знавший прекрасный пол, описал, как пожелали одеваться дамы из придуманной им утопической Телемской обители, девизом которой было «делай что хочешь». Немногие писатели до и после него проявляли такую скрупулезность в описании.

«Они (женщины) носили алые или красные чулки, которые заходили на три пальца выше колена,— кайма была из вышивки или прошивки. Подвязки были цвета рукавчиков и охватывали колено сверху и снизу. Башмаки, легкие и домашние туфли делались из лилового или красного бархата. Поверх рубашки надевали лиф из шелкового камлота, к которому полагался кринолин из белой, красной, серой или бурой тафты, сверху — юбку из серебряной с золотыми прошивками тафты или, смотря по желанию и в соответствии с погодой, юбку из атласа, шелка, или Дамаска, или же из оранжевого, коричневого, зеленого, пепельного, синего, желтого, палевого, красного, кирпичного и белого бархата, а то еще из парчи, золотой или серебряной, с канителью и вышивкой, в зависимости от праздников. Далее, смотря по сезону — плащи из вышеназванных материалов или из сукна, саржи и т. д.

Летом вместо плащей они носили иногда короткие мантильи из таких же материалов, а иногда мавританские курточки лилового бархата с золотым шитьем поверх серебристого бисера или с золотыми шнурами, украшенными по швам индийскими жемчужинами. На шляпе всегда красовался султан из перьев под цвет рукавчиков с золотыми блестками. Зимой верхние одежды украшались драгоценными мехами, как-то: рысью, черным енотом, калабрийской куницей, соболем и т. д.».[93]

Знаменитые vertugades (vertu gardien){72}, или фижмы, вошли в моду в 1530 году и вскоре стали объектом колкостей, подобно hennins[94] предыдущей эпохи. В конце концов фижмы признали общественным злом. Были изданы королевские эдикты, направленные против их ношения. Политические беженцы могли использовать эти юбки в качестве убежищ. Гугенот герцог де ла Форс{73} был обязан жизнью даме, спрятавшей его под своими фижмами. Как обычно, дамы находили способы обойти закон, пока им не стало угодно изменить моду по своей доброй воле. Например, в Эксе вдова некоего сеньора Аакоста, носившая фижмы такой ширины, что ее обвинили в подстрекательстве к мятежу, дала слово судье, что «ненормальная ширина ее бедер», послужившая поводом для иска,— просто дар природы. Судья расхохотался и вынес изобретательной женщине оправдательный приговор.

Маргарита Валуа, супруга Генриха IV, нашла новое применение этой моде. Она носила особенно широкую юбку, снабженную кармашками, в каждом из которых могла поместиться небольшая коробочка. В каждой из коробочек хранилось забальзамированное сердце умершего любовника королевы Марго,— похоже, ей либо просто не везло на любовников, либо она была столь пылкой, что ее возлюбленные не жили долго. Перед тем как лечь спать, Маргарита вешала свою жуткую юбку в шкаф, стоявший позади ее кровати, который запирался на крепкий замок.

У Маргариты Валуа были черные волосы, и, поскольку в моде были блондинки, она нуждалась в значительном количестве светлых волос для париков. Но вместо того, чтобы посылать людей рыскать по деревням, выискивая крестьянок с белокурыми косами, как это в обычае и по сей день, королева предпочитала иметь под рукой запас волос, в которых не водились паразиты, и поэтому нанимала светловолосых лакеев, которые время от времени обязаны были жертвовать свои локоны в пользу эксцентричной госпожи.{74} В том, что королеве в ее будуаре прислуживали лакеи, никто не видел ровным счетом ничего необычного, поскольку половая распущенность, царившая при дворе, достигала немыслимых масштабов. Придворным помогали раздеваться очаровательные горничные, а лакеи исполняли обязанности камеристок у принцесс...

Впечатление было такое, что «интересное положение» стало обычным состоянием для дам, а наряды мужчин были столь же вызывающими. Монтень клеймил позором их нижнюю одежду, бесстыдно подчеркивающую линии тела.

Мода, касавшаяся интимного туалета, в течение века также претерпевала изменения. В первой четверти столетия, как сообщает Жан де ла Монтань в своем Source et origine des с — sauvages et la maniure de les apprivoiser{75}, вышедшем в Лионе в 1525 году, считалось элегантным быть чисто выбритым. Придворные дамы удаляли нежелательные волосы и с верхней, и с нижней половины тела. Однако двадцать лет спустя мода снова переменилась, и Соваль говорит, что они использовали специальную помаду, отращивая волосы непомерной длины на интимных частях тела, так что в них можно было вплетать разноцветные бантики и «закручивать, как усы сарацина».