Любовь и французы - Нина Эптон

В том, что касалось брака и любви, вилланы следовали местным обычаям.

После того как пара была обручена, жених и невеста получали благословение священника, которое давало им право (пока это не было запрещено Тридентским собором в конце шестнадцатого века) спать в одной постели, как полагается мужу и жене. Малыша, который в результате появлялся на свет и которого гордо несли к крестильной купели, никогда не считали незаконнорожденным, даже если свадебная церемония еще не была произведена к моменту его рождения. Если пара была настолько забывчива, что вспоминала о венчании, только обзаведясь несколькими детьми — как случалось время от времени,— то их потомство должно было присутствовать на запоздалой церемонии, укрывшись под покрывалом возле купели.{50}

Другой обычай — несомненно одобренный Тридентским собором — был известен под названием «Прав Товии» и предписывал новобрачным в течение трех первых ночей после свадьбы воздерживаться от занятий любовью.

Странный обычай ухаживания, о котором я уже упоминала, именовавшийся maraichinage (и известный в Великобритании под названием «связывания узла»), старше, чем христианская религия, и был, по-видимому, широко распространен в местностях, населенных племенами германцев и кельтов. (Похожий обычай описывался не позднее 1941 года в Шотландии и Уэльсе, а его разновидность до сих пор существует, как мне рассказывали, в окрестностях Луго, в испанской провинции Галисии.)

Каждую неделю, вечером, в определенный день (обычно в субботу), деревенские девушки на выданье открывали окна или двери своих спален местным ухажерам. Избранник девушки ложился рядом со своей подружкой на кровать, полуодетый или не раздеваясь вовсе, и парочка, болтая, флиртуя и засыпая в объятиях друг друга, вместе проводила ночь до самого рассвета, когда парню надо было вставать и идти на работу в поле. Половые сношения при этом были запрещены, и, чтобы обеспечить соблюдение этого правила, предпринимались различные меры: ноги девушки обвязывались веревками выше и ниже колен или к ножкам кровати привязывались маленькие бубенчики. Право выбирать, кто из ее кавалеров проведет с ней ночь, оставалось за девушкой, однако следствием этого выбора не обязательно было официальное обручение. Более того, обычай распространялся только на жителей этой деревни, и его следствием, похоже, никогда не была беспорядочная половая жизнь.{51} Деревенские девушки были несговорчивы и в своем milieu[77] пользовались уважением.

В Суле, области страны басков, двенадцатилетние девочки вызывались в суд в качестве свидетельниц, а в Лаборде отрубали голову любому, совершившему изнасилование, даже если он выражал готовность жениться на своей жертве. В стране басков также существовал обычай, по которому любая девушка (но не общедоступная девица, как в Париже) могла спасти приговоренного к смертной казни, выразив согласие взять его себе в мужья, однако в этом случае новобрачные обязаны были покинуть деревню сразу после свадьбы. Если же приговоренный в силу какого-либо случая возвращался в деревню, его вешали без суда.{52}

В большинстве европейских стран пары, нарушившие супружескую верность, подлежали унизительным наказаниям — их водили голыми по улицам и так далее. Чернь была настолько жадной до подобных унизительных зрелищ, что почти каждую пару, которую заставали за флиртом или даже за обычной беседой в уединенном месте, немедленно объявляли прелюбодеями. Поэтому было необходимо разъяснить в законе содержание понятия flagrant delit[78], и кодексы, основанные на издревле устоявшихся обычаях, содержат на этот счет чрезвычайно подробные сведения. Например, кодекс Нонсука дает следующее определение тому, что следует считать прелюбодейством: «Lhomme, sobra la femya, baychades los bragas, о ce isera nut, os sinon portara la femya nuda о sus vestimendas levadas tro а Гenbouilh»[79].

У крестьян была своя собственная эротическая символика. Например, общепризнанным считалось, что, позволив мужчине снять с нее башмаки или передник, женщина тем самым «позволяет ему сорвать розу». В провинции Берри вплоть до начала двадцатого столетия все гости на свадьбе должны были попытаться примерить невесте башмачок, но надеть его мог только жених. Таким образом, сказочный сюжет о туфельке Золушки, вероятно, имеет средневековое происхождение, так же, как миф о Прекрасном Принце с его искаженным понятием любви — любви столь же нереальной, как любовь трубадура Джауфре Рюделя к далекой триполийской принцессе!

Я сказала, что крестьяне не соблюдали принятых у высших классов любовных обычаев, но, в конечном счете, посредством подражания (любовь — вопрос одного лишь подражания, считал Поль Валери) внешние проявления этих идей дошли до деревни, и крестьяне — для смеха — переняли их в виде игры.

Например, аллегория замка любви, созданная Гийомом де Доррисом, завоевала популярность у представителей всех классов. Зеркала дам из общества прикреплялись к резным пластинкам из слоновой кости, изображавшим сцены, в которых улыбающиеся дамы, устроившись на стене с бойницами, для виду оказывали сопротивление идущим в атаку рыцарям, осыпая их розами. (Очаровательные образцы таких изображений хранятся в Музее Виктории и Альберта.) В некоторых местностях сельские жители играли в замок любви в первое воскресенье мая — месяца влюбленных: молодые люди обоего пола, разбившись на «защитников» и «атакующих», осаждали замок, построенный из досок{53}. Говоря об этом обычае, невольно вспоминаешь строку, которой начинаются многие средневековые любовные поэмы: «Молю, дай мне камень от замка любви...»

Глава 12. Замки и их владелицы на исходе средневековья

По мере того как роль женщин в обществе становилась все более значимой, феодальные замки начала средневековья с их мрачными призраками и глубокими подземными темницами превращались в более светлые и изящные. К четырнадцатому веку жизнь в замках приняла вид вполне утонченный и изысканный.

Два очаровательных рассказа о том, как жили знатные дамы в своих замках, оставили нам восхищенный испанец, гостивший в замке в Нормандии, и Гийом де Машо, поэт и музыкант. Временное расстояние между двумя этими людьми насчитывает целую сотню лет, что, впрочем, совсем незаметно в том, что касается их творчества.

Гийом де Машо, один из первых поэтов, писавших о своих личных делах, в Remede de fortune[80] признается, как застенчивость и отчаяние побудили его сбежать от дамы сердца: он не мог заставить себя объясниться ей в любви. В лесу ему является бесплотный дух надежды, который ободряет его, восстанавливает душевные силы, после чего поэт возвращается в замок, чтобы встретиться со своей возлюбленной.

Он застает ее танцующей с друзьями в саду. Так как у них нет музыкальных инструментов, они танцуют carole — род хоровода, в котором партнеров держат за пальцы — под аккомпанемент собственного пения. После танца молодые дворяне и дамы беседуют о любви, перед тем как направиться в «маленькую часовню с росписями», где они слушают мессу, поскольку в достаточной мере являются людьми средневековья, чтобы быть весьма благочестивыми.

После службы мажордом трубит в трубу и отдает распоряжения, касающиеся подготовки к ужину. Какая тут начинается беготня — один слуга несется на кухню, другой — в погреб, третий — в пекарню, в то время как толпа остальных тащит на лужайку складные столы и лакеи занимают свои места, готовясь прислуживать гостям! Что за шум, что за болтовня на разных языках, поскольку компания, похоже, собралась интернациональная...

После обеда (который начался в три часа пополудни) появляются музыканты, и танцы возобновляются, затем гости идут в комнату для игр. Наконец подают вино и засахаренные фрукты — в средние века это было знаком окончания пиршества.

Испанского капитана Педро Ниньо, посетившего нормандский замок Серифонтен{54}, сопровождал наблюдательный оруженосец, который вел дневник их совместных путешествий. Оба идальго были очарованы красотой хозяйки замка и тем, как великолепно она вела хозяйство. Дама занимала отдельное крыло, отделенное подъемным мостом от апартаментов ее супруга (который, как нам известно, был болен и стар. Довольно странно, но комнату испанскому капитану отвели на половине дамы...).

Оруженосец Гутьерес упоминает, что у дамы было десять компаньонок благородного происхождения, все — в богатых нарядах, и владелица замка имела привычку после завтрака прогуливаться с ними по лесу, при этом каждая из них держала в руках четки и молитвенник. Прочтя молитвы, они отправлялись в поля собирать цветы, а затем шли в часовню слушать мессу. Потом на стол подавались на серебряных блюдах «цыплята, жаворонки и прочая жареная птица», сопровождавшиеся вином. Беседа за столом шла типично средневековая — двумя основными темами были любовь и подвиги на поле боя.