Чрезвычайное положение - Ричард Рив

А потом все пришло в норму, и волнения первых дней улеглись. Эндрю с головой окунулся в учебу, давая себе передышку лишь по воскресеньям, если представлялась такая возможность. В первый же день нового семестра он решил помириться с Эйбом.

— Я очень сожалею о том, что произошло между нами, старина.

— Да, разговор был любезный, ничего не скажешь.

— Я сказал не то, что думал.

— Верю.

— Ты можешь меня простить?

— Ведь я уже говорил тебе, что у меня покладистый характер.

— Заносчивый нахал!

— От нахала слышу!

Мириам, как всегда, хлопотала на кухне. Кеннет всем своим видом показывал абсолютное безразличие к Эндрю. Чтобы привыкнуть к университетской жизни, требовалось какое-то время, но, как только он освоился с новой обстановкой, все пошло как по маслу. Ни на минуту не затихали горячие споры. Обсуждались политические теории. Социализм. Фашизм. Капитализм. Демократия, отвергающая расизм. После долгих бесед Эйб убедил его вступить в Ассоциацию современной молодежи. И вот Эндрю идет на первую лекцию — «Колониализм и Африка». И опять новые понятия, и опять споры. Протесты. Империализм, как высшая стадия капитализма. Легкая промышленность в Южной Африке. Проблема класса и касты. Эйб в первом ряду. Парирует и сам наносит удары. Собрание выдвигает следующее предложение… Господин председатель, я хочу возразить последнему оратору. Хочу внести резолюцию о недоверии. Разрешите мне высказаться относительно порядка ведения собрания, господин председатель. Теоретизирование, морализирование, обобщения, обличения, избитые фразы, штампы… Кто-то цитирует Ленина. Кто-то ссылается на Спинозу: «Еще в семнадцатом веке Спиноза сказал: «Платон предписывает коммунизм для класса правителей». Человек рождается свободным, но всюду он скован цепями. Бэкон, Вольтер, Ницше. Господин председатель, я хочу выступить и отвергнуть ранее выдвинутое предложение. Предложения, контрпредложения, поправки. И так продолжалось до тех пор, пока Эндрю не освоился настолько, что сам с жаром ринулся в словесную драку.

В 1948 году коалиция Малана-Хавенги, выступившая под лозунгом апартеида, одержала победу на выборах в Южной Африке. Сегрегация. Eiesoortigheid. Националистическая партия, представляющая интересы белых африканеров, получила семьдесят девять мест в парламенте, а Объединенной партии, собравшей на выборах на сто сорок тысяч голосов больше, досталось всего семьдесят одно место. Так, впервые в истории Южной Африки возникло правительство, состоявшее сплошь из африканеров, в то время как небелое население, почти не имевшее своих представителей в парламенте, сидело сложа руки и со страхом и смятением ожидало, что будет дальше.

— Итак, что же получается? — спросил Эндрю.

— Поживем — увидим, — ответил Эйб.

— Ты думаешь, что с приходом националистов к власти положение коренным образом улучшится?

— Нет, я так не думаю. Но будут приняты новые законы, и мы кое-что от этого получим.

Националистическое правительство и в самом деле очень скоро приступило к осуществлению своей программы. В сентябре был введен апартеид на кейптаунской пригородной ветке. Для белых в железнодорожных вагонах отводились особые места. Эндрю и Эйб в качестве наблюдателей от Ассоциации современной молодежи приняли участие в массовом митинге протеста на Грэнд-Парейд. Ораторы один за другим осуждали действия правительства. В толпе они заметили Джастина, распространявшего прокламации. В конце митинга председательствующий призвал добровольцев отправиться на вокзал, демонстративно занять места в вагонах, отведенных для белых, и тем самым бросить вызов сегрегации. Занимайте любое место. Будьте готовы идти в тюрьму за свои принципы. Кто не боится этого, прошу подойти к трибуне. Вскоре образовалась длинная очередь. Джастин записывал добровольцев.

— Я тоже иду, — сказал Эйб. — А как ты?

— Не знаю.

— У нас нет выбора. Если мы хотим бороться, мы должны быть готовы к любым последствиям.

— Согласен.

— Ну, я пошел записываться.

Эндрю мучило тяжелое предчувствие, он прекрасно сознавал безнадежность своего положения. Что скажет Мириам? Кеннет? Спасибо, что его хотя бы терпят в доме. Он может погубить свою будущую карьеру, а этим рисковать он не имеет права. Ему лишь чудом удалось попасть в университет. А теперь вдруг отказаться от всего этого?!

— Нет, Эйб, я не пойду.

— Боишься?

— В какой-то мере, — да.

— Ну, а я иду.

Эйб встал в очередь записываться. Эндрю не отводил от него горячего взора. Он испытывал жгучий стыд и угрызения совести. Готов был провалиться сквозь землю при одной мысли о том, что Эйб считает его трусом. Разве Эйб может его понять? Разве кто-нибудь из этих людей может понять? Поставлено под угрозу само его существование. Все его надежды на образование. Но прослыть жалким трусом! Он резко повернулся и зашагал прочь. Слезы застилали глаза. Он прошел Дарлинг-стрит и Гановер-стрит и наконец свернул к дому.

На следующий день он узнал из газет, что демонстрацию отменили, однако это не принесло ему облегчения. В течение нескольких недель он избегал Эйба. Он даже всерьез подумывал о выходе из Ассоциации современной молодежи, но в конце концов ограничился тем, что стал посещать собрания лишь изредка. Он занимался теперь с утроенной энергией, засиживаясь до глубокой ночи, а то и до рассвета, а иногда усталый, с покрасневшими глазами, наблюдал, как над Столовой бухтой встает солнце.

Письменные экзамены за первый курс он сдавал в состоянии крайнего нервного напряжения и переутомления. Это был калейдоскоп из письменных работ, задаваемых с ходу вопросов, зубрежки, пересказов, резюме. После экзамена он спешил домой, на Найл-стрит, чтобы лихорадочно готовиться к очередному экзамену. Когда объявили результаты, то оказалось, что он блестяще сдал английский, но лишь кое-как вытянул латынь, историю и философию. Он решил в последующие годы заниматься еще упорнее, независимо от того, будет он интересоваться политикой или нет.

Глава четвертая

Пролетел и второй год в университете. Эндрю повзрослел и стал еще серьезнее смотреть на жизнь. Он работал неистово, так, что порой засыпал за учебниками. С Эйбом они иногда встречались в университетском городке и, лишь столкнувшись нос к носу, холодно кивали друг другу.

В самом начале нового года, когда на улицах Кейптауна все еще продолжался карнавал и дома были украшены праздничными флагами, Эндрю ужинал с Мириам и Кеннетом. Джеймс должен был прийти позже, и Эндрю сидел как на иголках, опасаясь, что брат придет раньше, чем он успеет поужинать. Кеннет был, как всегда, поглощен газетой. Эндрю, обжигаясь, допивал кофе. Мириам сидела тихо, с озабоченным видом. Эндрю знал, что ей не очень нравятся посещения Джеймса. Неожиданно Кеннет взорвался. Его взбесила какая-то статья в «Аргусе».

— Эти мерзкие кули, эти проклятые выродки!

Мириам недоумевала, но Эндрю знал, что имеет в виду Кеннет. В торговых рядах на Виктория-стрит в Дурбане один индиец ударил юношу-африканца, и тот врезался в витрину и поранился стеклом. Разгорелись невиданно жестокие индо-африканские конфликты. Погибло более ста человек и свыше тысячи было ранено. Сожжено и разрушено множество магазинов, фабрик и жилых домов, в Като-Маноре то там, то тут вспыхивали пожары.

Все еще недоумевая, Мириам спросила:

— Почему ты так говоришь?

— Потому что индийцы — чужаки в Южной Африке, и может быть, было бы хорошо, если бы кафры перебили все это стадо.

— Что ты говоришь, Кеннет!

— Ты мне не чтокай. Если бы всех этих поганых индийцев отправили домой, было бы лучше для порядочных цветных и для белых. С кафрами еще можно иметь дело. А от индийцев меня всегда воротит.

Эндрю чувствовал, что надо что-нибудь сказать, как-то возразить Кеннету, но он счел за лучшее промолчать.

— Ну взять хотя бы их женщин! Разве они когда-нибудь показывают нам своих жен? Выводят их на люди? Ничего подобного! Но без наших цветных девушек они жить не могут.

— Это несправедливо, — настаивала Мириам.

— Да ну, в самом деле?! С каких это пор ты так полюбила индийцев? Какого же черта ты не вышла замуж за проклятого кули? Нарожала бы кучу чумазых недоделанных ублюдков.

В это время послышался стук в дверь. Мириам все еще с ужасом смотрела на Кеннета.

— Иди, открой дверь!

— Послушай, Кеннет!

— Черт побери, не сиди как идиотка.

— Я открою, — сказал Эндрю и поднялся.

Он шел по коридору, чувствуя, что его терпение вот-вот лопнет.

Он распахнул дверь, впуская Джеймса и густо напудренную белую женщину. Брат пробормотал приветствие сквозь зубы, и Эндрю поспешил ретироваться в свою комнату. Он думал о том, что ему следовало ответить на расистские выпады Кеннета. Как долго ему еще придется терпеть своего зятя? Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что пока ничего не может сделать. Может быть, потом, когда получит специальность и у него будет твердая почва под ногами. Может быть, тогда он сможет ответить.