Чрезвычайное положение - Ричард Рив
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце коридора показался маленький злой человечек, он шел навстречу Эндрю нервной походкой.
— Здравствуйте. Вы мистер Дрейер?
— Да, сэр.
— Я — мистер ван Блерк.
Эндрю пожал руку своему новому директору и пришел к выводу, что тот ему не понравился.
— Проходите. Садитесь. Извините, мне необходимо позвонить.
Эндрю не спускал с него глаз. Видимо, вспыльчив, раздражителен.
— Алло! Это тирвлайский полицейский участок? Говорит ван Блерк. Да, ван Блерк, директор средней школы для цветных. Член школьного комитета, некий мистер де Бруйаи, стоит возле школы и отговаривает всех поступать в мою школу, потому что меня считают правительственной марионеткой. Да, да, у бокового входа на Флиндерс-стрит. Я хочу, чтобы вы как можно быстрее прислали людей и убрали его оттуда. Благодарю.
Ван Блерк с шумом бросил трубку на рычаг.
— Он получит по заслугам. Вечное беспокойство, беспокойство, беспокойство. Тут меня зовут предателем и продажной шкурой только потому, что я не хочу, чтобы кто-либо мешал мне работать. Я не допускаю никакой политики у себя в школе. Надеюсь, мы понимаем друг друга, мистер Дрейер, никакой политики.
Да, с ван Блерком будет нелегко. Далее беседа пошла об обязанности и нагрузке Эндрю.
— Итак, — быстро заговорил ван Блерк, — английский и история в старших классах, английский, латынь и физиология в младших. Кроме того, религиозное воспитание и физкультура.
— Но я никогда в жизни не занимался физиологией, — возразил удивленный Эндрю.
— Не имеет никакого значения, просто надо чем-нибудь занять учеников.
— У меня нет права преподавать физиологию.
— Это не важно.
— Я претендовал на должность преподавателя английского языка и истории в старших классах.
— Пожалуйста, не рассказывайте мне, на что вы претендовали.
— Если бы я знал, что так получится, я ни за что не согласился бы преподавать в этой школе.
— У вас еще есть возможность отказаться. Преподавательская за углом. До свидания, мистер Дрейер.
После столь резкого завершения беседы Эндрю вышел в коридор, раздумывая над тем, в какое он попал положение. Он прошел в учительскую и мрачно опустился на стул. К. нему подсел человек серьезной наружности, в очках.
— Хелло, вы, по-видимому, новый преподаватель.
— Да. Моя фамилия Дрейер. Эндрю Дрейер.
— Здравствуйте. Я — Кейт де Бруйан.
— Постойте, а мы не встречались раньше?
— Пожалуй, встречались. В университете. Вы были на курс младше меня.
— Верно. Теперь вспоминаю. Вы уже один год отработали здесь?
— Да, целый год.
— Знаете, я только что слышал вашу фамилию. У вас есть какой-нибудь родственник, член школьного комитета?
— Это мой отец.
— Он стоял сегодня у входа, уговаривая детей не записываться в школу?
— Вполне возможно. Это похоже на моего старика.
— Я слышал, как директор звонил в полицию, чтобы его убрали.
— Не стоит придавать этому большого значения. Он псих. Страдает тяжкой манией преследования.
— В самом деле?
— Да. Без конца бегает с жалобами в департамент просвещения или в полицию.
— Вот оно что.
— С политикой будьте осторожны. Если он что-нибудь унюхает, непременно донесет на вас куда следует. Очень уж ему хочется сохранить в глазах правительства репутацию пай-мальчика.
— Похоже на то.
— Он считает себя мучеником, в действительности же виноват во всем только сам. Никто не в силах терпеть его характер.
Эндрю держался как можно дальше от политики вплоть до апреля, когда по всей стране должно было широко отмечаться трехсотлетие со дня прибытия в Южную Африку корабля Яна ван Рибека[Ян ван Рибек (род. в 1634 г., год смерти неизвестен) — голландский корабельный лекарь и мореплаватель, основатель Кейптауна.], основавшего первое постоянное поселение белых на мысе Доброй Надежды. Повсюду устраивались пышные зрелища и торжественные церемонии, провозглашались речи, в которых восславлялось трехсотлетнее господство белых. В это самое время среди небелых развернулось движение за бойкот празднеств — они не станут участвовать в торжествах по случаю их порабощения. По рукам ходили тысячи листовок, и несколько штук Эндрю вручил своим наиболее надежным ученикам.
На следующий день перед началом занятий ван Блерк вызвал Эндрю. В руках у директора была листовка.
— Мистер Дрейер, вам что-нибудь известно об этих листовках? — Он протянул листовку Эндрю.
— Да, известно.
— Они циркулируют по школе. Вы не знаете, как они сюда попали?
— Я не готов к ответу на ваш вопрос.
— А не вы ли их принесли?
— Вы выдвигаете против меня обвинение?
— Да, выдвигаю обвинение.
— Ну что ж, вы знаете, что надо делать в этом случае.
— Мистер Дрейер, вы подвергаете риску свою карьеру в самом начале. На территории школы вы не имеете права распространять политическую литературу.
— Благодарю вас за совет.
— До свидания, мистер Дрейер.
Эндрю пошел на урок взвинченный. В обеденный перерыв он встретил Кейта.
— Ван Блерк знает, что я распространял листовки.
— Это скверно.
— Он опросил меня, как они появились на территории школы.
— А за пределами школы?
— Об этом он не упомянул.
— Я думаю, пора заставить его прекратить запугивание. После работы мы ему не подчиняемся.
Как только прозвенел звонок, возвестивший конец занятий, Кейт и Эндрю уже стояли на улице у центрального входа и раздавали свежие листовки. Ван Блерк прошел мимо, не сказав ни слова.
На следующий день после занятий они снова были на том же месте. На тротуаре ученики выстроились в длинную очередь за листовками. Ван Блерк сел в машину и уехал. Через пятнадцать минут он вернулся в сопровождении полицейского офицера. В течение получаса они, не выходя из машины, следили, как Кейт и Эндрю распространяют листовки с призывом к бойкоту.
Двадцать шестого июня 1952 года оба конгресса начали кампанию неповиновения несправедливым законам. Они руководствовались гандистской концепцией гражданского неповиновения и полностью отвергали насилие. Африканцы и индийцы преднамеренно нарушали тот или иной закон апартеида и таким образом провоцировали аресты.
Эндрю узнал о начавшейся кампании из газет и обсудил все до мелочей с Эйбом. Очень многое в организации кампании их не устраивало, поэтому они отказались от активного участия в ней.
Однажды в конце августа, возвращаясь из школы, на Кейптаунском вокзале, возле киоска с мороженым, он увидел небольшую толпу. Она разрасталась все больше и больше, и Эндрю тоже решил посмотреть, что происходит. Из разговоров он понял, что только что было арестовано несколько участников кампании за то, что они демонстративно заняли купе, предназначенное только для белых, и что теперь полиция пытается отвести их в участок. То и дело раздавались возгласы «Свобода!», «Африка!», и собравшиеся поднимали вверх большой палец. В мгновение ока Эндрю протиснулся сквозь толпу. Полиция надела на арестованных наручники, теснила и толкала участников кампании. Среди них Эндрю увидел Джастина. Он шел с гордо поднятой головой, не желая убыстрять шаг. Джастин тоже заметил Эндрю и чуть заметно улыбнулся ему, подняв большой палец в конгрессистском приветствии.
Удивленный и ошеломленный, смотрел Эндрю, как Джастина и других уводят в тюрьму, и не мог в полной мере осознать, что происходит. И вместо того чтобы отправиться домой, он пошел к Эйбу.
— Помнишь, в прошлый вторник мы говорили о кампании неповиновения?
— Помню, — ответил Эйб.
— Тогда мы пришли к выводу, что это всего лишь очередная выдумка конгресса.
— Да.
— Сегодня я видел, как участников кампании вели в тюрьму.
— Что ты говоришь?!
— Среди них был Джастин.
— Кто?
— Джастин Бейли.
— Ну и что?
— Когда видишь близкого друга в наручниках, все предстает в ином свете.
— Не будь слишком сентиментальным.
— Да, я сентиментален я не стыжусь признаться в этом. Я чувствовал себя трусом, потому что не шел с ним рядом.
— Какое благородство! Видишь ли, Эндрю, с существующим положением нужно бороться на разумной основе. Перемен нельзя добиться грубой игрой на человеческих чувствах.
— А как обстоят дела с апартеидом на транспорте?
— Методы борьбы должны меняться. То, что годилось вчера, может оказаться неподходящим сегодня.
— В какой-то степени ты прав.
— Чего надеются добиться люди, подобные Джастину? Жалости со стороны властей предержащих?
— Я этого не знаю.
— Их надо бить по самому больному месту. По их карману, а не по совести.
— Пожалуй, ты прав. Но когда я увидел Джастина в наручниках, у меня что-то перевернулось внутри. Хотя толком и не могу объяснить, что я испытал при этом.