Песни/Танцы - Алексей Ручий

Почему сейчас менеджеров так много? Да потому что вся история человечества – это история эволюции товарно-денежных отношений, и сейчас – мы приблизились к ее вершине: мы исключаем человека из истории и оставляем только деньги. А человека – прислугой при них. Менеджером.

– Может, ты и прав.

– Прав, еще как прав. Давай по второй?

– Давай.

Мы выпили еще.

– А я сейчас нигде не работаю, – продолжил Серега, – по лету подсобником работал на стройке, да с деньгами нагрели – уволился. У вас там, кстати, строители не нужны? Я все умею: и варить, и кладку делать, и окна пластиковые могу ставить – доводилось работать.

– Нет, не нужны. Только менеджеры. Мы программным обеспечением занимаемся.

– Ага, понятно. Менеджером не могу. Не умею я деньги из пустоты создавать – хоть убей. Руками могу, приладить там что, починить… а менеджером не могу.

– Бывает.

– А видишь: все из-за денег. Летом работал, в Комарово коттедж строили загородный одному упырю. У него этих денег – хоть жопой ешь, директор какой-то там фирмы, типа твоей, наверное… на «Лексусе»» ездит, жена тоже на «Лексусе», у дочек поскромнее машинки, но тоже не наши, а жадный – до жути.

– Потому, видимо, и богатый…

– Ага, потому. За копейку для работяги удавится. По итогу нагрел нас с мужиками при расчете. Кинул копейки, остальное, сказал, потом. А когда потом? Знаем – проходили. Разводит, значит. Я ему так и сказал: «Мудак ты, а не человек». И уволился. Мужиков он все завтраками по поводу зарплаты кормил – они остались. Хотя сейчас, наверное, и они поувольнялись – сомневаюсь, что он им в результате что-то заплатил, натура такая – сволочная.

– Хозяева жизни, что сказать.

– Козлы они, а не хозяева. Я с мамой живу, так она правильно говорит: все к нам вернется, не здесь, так там – на небе. Чем больше обманул, забрал чужого – тем больше с тебя по итогу и спросят… Думаешь, он хозяин? Да он раб, слуга самый, что ни на есть. Холоп своих денег. Ради них что угодно сделает, не подумает. Надо будет – и жену и дочек продаст. Поэтому не хозяин он, раб. Вот мы с тобой хозяева…

Серегу понесло, я предложил еще начислить. Серега не отказался. Мы накатили.

– А стихи – это полная ерунда, говорю тебе. Жизнь нынче другая – не до стихов. Да и всегда такая была. Ад, а не жизнь. Ежели здесь люди друг друга из-за денег, жалких бумажек, по сути, накалывают, что тогда говорить? Им прямая дорога в Ад, не иначе. Вот и живут ради Ада, получается. Его лишь и наследуют. Здесь жируют, воруют, юлят, а там, – Серега сделал неопределенный жест, видимо, указывавший на местонахождение его личного эквивалента загробного мира, – на сковородках жарятся. Замкнутый круг. Тут деньги все решают, а там – расплата за них. И черт его знает, каким путем идти. Точно не до стихов… Ты в Бога веришь?

– Честно?

– Ну а как?

– Нет.

– И зря. Он есть, говорю тебе. И он все это видит. Специально, может, даже создает такие условия, подстрекает. Не сам лично, конечно,– через Сатану. Потому что не нужен ему там, на небе, мусор всякий, люди нужны. Как мы с тобой, – Серега автоматом записал меня в святые, – трудяги. А здесь бабло разбрасывает – живи, обманывай, кидай, коли хочешь. Только запомни: путь в Рай тебе закрыт, тебя Сатаны царство ждет. Вот и выбирай, дружок…

– Ты не обижайся, – прервал я Серегу, – но мне кажется, что те, которые тут хорошо живут, и после смерти в накладе не остаются. Сам же сказал, что стихи не главное, главное – деньги.

– Э, нет! Я сказал, что главное деньги, потому что это как экзамен. Проверка на вшивость. Чтобы Бог понял: паразит ты или не паразит. Конечно, главное деньги – но только для тех, кто обречен. Обречен вместе с этим миром…

– Чего-то я тебя не понимаю…

– А и не понимай. Не важно это. Будь душой чист и в Бога верь. И все будет нормально. У нас там еще есть?

Бутылку мы опустошили только на половину.

– Есть.

– Наливай тогда.

Я налил и глянул на часы. Около восьми вечера. Ладно, торопиться некуда, посижу пока.

– Будем? – сказал я, протягивая стакан Сереге.

– Будем!

В голове после выпитого немного зашумело. Значит, скоро пора притормаживать. На проспекте прогромыхал трамвай, его грохот завибрировал у меня в ушах. Точно, пора.

– Вроде полегчало, – нарушил молчание Серега.

– Ну, и слава Богу!

– Вот видишь, в Бога не веришь, а поминаешь.

– Брось. Это устоявшееся выражение.

– А почему устоявшееся? Потому что Бог – это вечное. Непреходящее и негаснущее.

– Спорить не буду.

– И не надо.

Откуда-то возле скамейки появилась пожилая женщина, аккуратно одетая, в очках, напоминающая внешним видом школьного учителя. Она с укоризной посмотрела на меня, потом на Серегу.

– Опять пьешь? – спросила она. Вполне естественно я предположил, что вопрос адресован Сереге; тот, в свою очередь, повернулся в сторону женщины.

– А, мама, привет! – как ни в чем не бывало поприветствовал Серега женщину. Значит, это была его мать, с которой он жил. – Не пью, а выпиваю. Совсем немного…

– Знаем мы твое «немного». Молодой человек, зачем вы с ним связываетсь? – этот вопрос был направлен уже мне. – Он же обормот и бездельник. А вы, вроде, по виду – приличный человек…

Я был польщен. Приличный человек!

– Вы садитесь, – предложил я Серегиной маме, уступая место, – нормальный у вас сын, стихи пишет…

– Стихи-стихи, – заворчала женщина, – толку-то от них… Лучше б работать шел!

– Мама, не начинай, – сказал Серега, подвигаясь к ней. – Человек приличный и умный, сам все знает и понимает.

– Что вы понимаете, – вздохнула женщина, – одна водка на уме.

Я понял, что пора отчаливать. Участвовать в семейных разборках большого желания не было.

– Ладно, я пойду, – сказал я Сереге.

– Чего так? Посиди, мама не кусается.

– Мне еще с одним человеком надо встретиться, – соврал я. – Не хочу, чтобы ждал.

– Ну, смотри – как знаешь. А то посидел бы…

– Не могу.

– Ладно, давай, – Серега протянул мне руку, – водку оставишь?

– Конечно, допивай.

– Вот видишь, мама, хорошего человека спугнула, – сказал Серега маме, когда я пожал его руку.

– А и правильно. Нечего с тобой, бездельником, хорошим людям знакомств водить.

– До свидания, – попрощался я с Серегиной мамой.

– До свидания.

– Верь в Бога, дружище! – крикнул мне вслед Серега.

И я пошел прочь. В конце концов, пора было и домой. Иначе моя терапия после трудного рабочего дня грозила вылиться в очередное недомогание назавтра.

Перешагивая через первые сентябрьские лужи на посыпанных гравием дорожках, я прошел парк, который с траурными нотками шелестел опадающей листвой, мимо прудиков со скучающими утками и скамеек с немногочисленными людьми, перешел улицу за парком и углубился во дворы. Здесь был мой дом.

День кончался, мне было легко и немного грустно. Все по кругу: весна, лето, осень, зима, снова весна. Жизнь проходит, а мы не замечаем ее. Она шелестит мимо осенней листвой, тикает стрелками часов. Мы знакомимся со случайными людьми, говорим – ни о чем, по сути своей, – бросаемся словами, а смысл, истинный смысл бытия, всего сущего, неуловимо ускользает от нас. Хотя…

Быть может, из этих обрывистых фраз, случайно брошенных слов, вроде тех, что сказал Серега в полупьяном бреду, и ткется реальность. Именно из них составят книги о нашей эпохе. Чтобы потомки знали. Чтобы видели, насколько пронзительное и пустое время застали мы.

Двухтысячные. Нулевые. Говорящие цифры. Время Ноль. Время, когда люди производят пустоту и торгуют пустотой, когда главное слово – Стабильность, потому что нет ничего стабильней пустоты, и она превалирует над всем. Эти фразы – единственное наполнение этого времени, его суть. И эта водка, выпитая с первым встречным…

Потому что дороже первого встречного в этом мире пустоты нет никого. Все родственные связи оборваны, невольно превратившись в атавизм прошлых времен, темных веков родоплеменной структуры, все дружеские узы относительны, потому что в мире пустоты нет настоящей дружбы, есть привязанность, получение взаимной выгоды из нее, но нет дружбы, увы. Дружба покупается и продается. Дружба нивелируется белыми полосами френдлент в социальных сетях, предложениями о дружбе, появляющимися в виде плюсиков и цифр в меню. Плюс одни, плюс два, плюс тысяча. Мы приобретаем не друзей, но плюсы.

И только первый встречный остается чем-то истинным, не тронутым болезнью пустоты. Ему по определению ничего не надо от тебя, как, впрочем, и тебе от него. Он говорит тебе разные вещи, зачастую тяжелые для тебя, без всякого снисхождения. Начистоту. Без обиняков. Там, где друг деликатно промолчит, незнакомец выскажет соль. И эта соль – это и есть соль жизни. Суть нашего времени. Времени бескрайней пустоты.