История Франции - Марк Ферро

Если говорить точнее, то государство во Франции всегда было движущей силой для промышленного развития — и в этом заключается третья особенность французской экономики. Как отмечает историк Денис Воронофф, государство и промышленность развивались рука об руку, и эту особенность кроме Франции можно обнаружить лишь в России. Государство всегда выступало в качестве арбитра, оно поддерживало, контролировало, а также вводило новшества. С точки зрения государства, промышленность — это «вечное дитя». Общая программа левых сил еще в 1981 г. дала начало новой волне национализации, означавшей, что, для того чтобы служить стране, крупные предприятия должны были находиться под контролем государства. Отсюда следовало недовольство крупных предпринимателей, которые сами хотели бы поставить государство себе на службу.

Период между двумя мировыми войнами стал одним из важнейших моментов в ходе процесса рационализации французской промышленности. Ее главными характеристиками были, с одной стороны, авторитет прямого начальника, который одержал верх над американским образцом иерархии чиновников, а с другой — привязка зарплаты к прибылям (как отмечал Патрик Фриденсон).

Организация промышленности по-французски не была чужда тейлоризму[319], но ее специфика заключалась скорее в том, что производственные системы Франции, например производство автомобилей и вооружений, были взаимозаменяемы.

Четвертая характерная черта — это стремление к высокому качеству и его неизбежное следствие — отказ от массового потребления. До 1939 г. рационализация заключалась прежде всего в том, что рабочие и служащие должны были отказаться от своих привычек в пользу новых методик производства, разработанных специалистами. Руководство процессом в целом затем было передано финансовым управляющим, которые адаптировали теорию Тейлора к своим законам. Вскоре их стали называть «технократами»…

Эти феномены с наибольшей яркостью проявили себя в автомобильной промышленности, в которой теоретик Фредерик Тейлор и промышленник-практик Генри Форд были первопроходцами и являли собой образцы управления. Андре Ситроен и Луи Рено были очарованы Соединенными Штатами; их отрасль взяла за основу теорию Тейлора во время Первой мировой войны. Инженер стал законным посредником между руководителем предприятия и рабочим, он организовывал работу и был проводником промышленной американизации.

До того, как Чарли Чаплин в 1936 г. снял фильм «Новые времена», французский режиссер Рене Клер в 1931 г. создал картину «Свободу нам!», которая, пародируя работу на конвейере, послужила образцом для автора «Золотой лихорадки». Она вдохновила его, за что Чаплин прислал Клеру благодарственное письмо[320].

В последние десятилетия, после «Тридцати славных лет», кризис, несомненно, усилил интернационализацию торговых путей, а многонациональные корпорации сформировали новую географию предприятий. Заменят ли границы Европы исчезающие границы Франции или и они, в свою очередь, будут снесены глобализацией?

Глобализация принесла с собой силу, которая вынудила промышленность меняться. США ощутили это на себе, когда их рынок наводнили японские автомобили; потом и Япония была вынуждена сделать свою экономику более либеральной. В конце концов, эти страны сумели не подчиниться одна другой, а приспособиться друг к другу.

Во Франции парадокс заключался в том, что, когда левые после 1983 г. попытались примирить французов с «нелюбимой» — как ее именовал Жорж Помпиду — промышленностью, примирение произошло в тот момент, когда предприятия начали ускользать из страны, в которой были созданы. Распространившись по всей планете, они зачастую переставали быть исключительно французскими.

До тех пор конкурентоспособность Франции и ее промышленности являли собой одно целое; с момента, когда предприятия начали располагаться — целиком или отчасти — вне метрополии, что известным образом повлияло на занятость населения, взаимосвязь между страной и ее предприятиями стала менее ощутимой. Предприятия располагались там, где присутствовала наиболее благоприятная инфраструктура — образование, социальная организация, квалификация.

Теперь одна социальная система начала соревноваться с другими: «То, что движется в мировой экономике, начинает соперничать с тем, что не движется; это сражение в тылу врага». Теперь уже не столько предприятия и их продукция, сколько нации начинают соперничать, когда оспаривается их легитимность или суверенитет, — мы еще вернемся к этому вопросу.

Но опору социально-экономической системы составляют люди: учителя, врачи, судьи, работники транспорта, которым кажется — и это отчасти справедливо, — что государство жертвует ими. «Те, кто приходит высказать свое замешательство перед лицом глобализации, — это именно те люди, на которых стоит рассчитывать, чтобы с успехом противостоять ей», — писал экономист Антон Брендер.

Резкий переворот, позволивший перейти от массовой продукции, которая была фирменным знаком «Тридцати славных лет», к видам деятельности, требующим творческих способностей (ноу-хау) и поэтому пользующимся спросом, стал еще одной характерной чертой новой экономической идентичности Франции. Мода и высокоточное производство — вот два примера, на которых можно увидеть, что производство вновь рассредоточивается, — например, в районе Шоле, экономическая деятельность которого дополняет ту, что находится в Париже и связана с пошивом изделий высокой моды, или ту, что находится в Савойе, где теперь располагаются новейшие технологии, на манер Эмилии, Тосканы или Силиконовой долины.

Но разве не было других переворотов?

Отношения между севером и югом Франции:

можно ли говорить о перевороте?

Сразу после Второй мировой войны географическую мобильность «новых» стран можно было противопоставить стабильности Старой Европы. Так, в США центр промышленной деятельности сместился с восточного побережья в область Великих озер, а затем в Калифорнию, в то время как о себе начал заявлять Техас. В Бразилии мобильность еще более заметна: между XVIII и XX вв. активный экономический центр страны переместился с северо-востока страны в район Рио-де-Жанейро, а затем в СанПаулу… В Европе не было ничего похожего: промышленные зоны расположились там рядом с месторождениями угля или железа, в столице или больших портах и больше не двигались.

Поэтому с начала промышленной революции, следуя выводам новаторских работ д’Анжевилля 1836 г., можно противопоставить друг другу две Франции, расположенные по разным сторонам от линии Сен-Мало — Женева: на севере — развитые регионы, на юге — отсталые. Северные регионы имели лучшее питание, более существенные региональные доходы, там было больше грамотного населения, и они были лояльны государству, там было больше