Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Эйзенхауэр правильно предположил, что Роммель ударит в северном направлении, стремясь захватить Тунис, но американцы не были уверены, какой именно маршрут он предпочтет: пойдет ли он по прибрежным равнинам или перегруппирует свои войска у Гафсы, а затем резко двинется на север. И попытается ли Арним нанести удар по перевалу Фейд, что позволит ему выйти к Сиди-Бузиду и угрожать тылу союзников? Разведка союзников считала такой сценарий маловероятным, полагая, что горные перевалы не подходят для танкового сражения. Кроме того, в расшифровках «Ультра» не содержалось никаких указаний на то, что Арним готовится осуществить подобный план. Однако, после того как 13 февраля Эйзенхауэр посетил позиции Фредендалля в районе Сиди-Бузида, он пришел к выводу, что здесь очень слабые оборонительные позиции и немцы нанесут удар именно сюда. Эйзенхауэр вернулся в штаб Фредендалля в Тебессе (его местоположение было выбрано неудачно, к тому же он находился более чем в 70 милях к западу от Сиди-Бузида) с намерениями разработать новый план.

Но Эйзенхауэр опоздал. На следующее утро Арним и Роммель атаковали. К ночи Роммель захватил Гафсу, а танки Арнима прорвали оборону союзников в районе Сиди-Бузида. Затем немецкие танковые силы Роммеля и Арнима направились к перевалу Кассерин в Восточном Дорсале. За два дня, 19 и 20 февраля, они разгромили два американских батальона, которые неудачно выбрали оборонительные позиции. Затем, 21 февраля, танковые части Роммеля двинулись от перевала Кассерин в северном направлении к Тебессе, где хранились тысячетонные союзнические запасы продовольствия, топлива и боеприпасов. Танковые войска Арнима резко повернули на север и двинулись к Тале. Если бы немцам удалось взять этот город, они смогли бы обойти оборонительные позиции Андерсона с тыла. Если бы на севере войска Арнима захватили город Тунис, Андерсон и французские части оказались бы зажаты в тиски. 20 февраля Александер прибыл из Триполи и, потрясенный увиденным, немедленно принял командование всеми наземными войсками. Он обнаружил, что американцы у Кассерина были абсолютно не готовы к броску Роммеля, «ушли в слишком глубокую оборону» и «слишком беспокоились о защите от снарядов и бомб». Они попали в такое положение из-за неумелого командования и отсутствия точной разведывательной информации; к тому же они имели дело с решительным, закаленным в боях противником. Когда Эйзенхауэр (который недавно получил повышение в звании) приказал бомбардировщикам В-17 нанести удар по Кассерину, самолеты сбились с курса и сбросили бомбы более чем в сотне миль от намеченной цели, на дружественную арабскую деревню, по которой проходила линия обороны союзников. Первое серьезное столкновение немецких и американских войск закончилось для последних так же, как и началось, – катастрофой. Александер оказался, как в Дюнкерке и Бирме, в положении, когда его войска потерпели сокрушительное поражение[1572].

Через неделю после прорыва через Кассерин Роммель, ушедший слишком далеко от баз снабжения, не смог развить успех и отступил через перевал к линии Марет. Бросок Роммеля произвел на всех такое сильное впечатление, что король Георг написал Черчиллю письмо на трех страницах, в котором выражал свою крайнюю озабоченность политической и военной ситуацией в Северной Африке. Черчилль почтительно ответил, что поддержка, оказанная им Эйзенхауэру при назначении на пост главнокомандующего, оказалась «пророческой». Он написал королю, что, если бы такое поражение потерпел британский генерал, враги Великобритании в Соединенных Штатах получили бы отличную возможность «заклеймить» британскую армию. Черчилль напомнил королю, что 8-я армия, состоящая из 160 тысяч опытных и, «возможно, лучших в мире солдат», должна в будущем сыграть в Тунисе ключевую роль. Более того, отныне командовать сухопутными войсками будет прославленный генерал Александер. Он написал, что ни в коем случае не хочет умалять заслуги американцев; они храбро сражались, но «им не хватает опыта»[1573].

1 марта Эйзенхауэр отстранил Фредендалля от командования и на его место назначил Джорджа Паттона, который, как любил говорить Айк, «ненавидит гансов так же, как черт ненавидит святую воду». Поражение на перевале Кассерин укрепило сомнения Брука в том, что полномасштабное вторжение во Францию будет осуществлено в 1943 году, даже при наличии достаточного количества десантных судов. Несмотря на то что американские стратеги уезжали из Касабланки с ощущением, что Брук и Черчилль обвели их вокруг пальца, разгром на Кассерине показал, что британцы были правы. Для начала американцам следовало научиться проводить небольшие военные кампании и только потом приступать к вторжению в Европу. Томми из армии Андерсона одной фразой точно передали суть случившегося на перевале Кассерин: «Каким неопытным был мой союзник…»[1574].

Когда Роммель осуществлял свою дерзкую операцию, на другом конце света Махатма Ганди предпринял не менее решительный шаг. Перед тем как Черчилль отбыл в Северную Африку, военный кабинет дал свое согласие на арест Ганди и сотни членов Индийского национального конгресса. 9 февраля семидесятидвухлетний Ганди, находившийся под арестом в Пуне, объявил о начале трехнедельной голодовки. За его состоянием наблюдали британские и индийские врачи. Черчилль подозревал, что индийские врачи подсыпали глюкозу в питьевую воду Ганди, и сообщил королю Георгу, что «старый пройдоха Ганди» выглядит настолько хорошо, что «невольно задаешься вопросом, честно ли он проводит голодовку». На шестнадцатый день голодовки, когда врачи, следившие за здоровьем Ганди, уже с тревогой отзывались о его состоянии (Черчилль не был склонен верить их предупреждениям), Черчилль телеграфировал Яну Смэтсу: «Какими же дураками мы должны быть, чтобы дрогнуть перед этим блефом и сентиментальщиной». На следующий день он телеграфировал вице-королю Индии, лорду Линлитгоу: «Теперь практически очевидно, что старый мошенник закончит свою так называемую голодовку в добром здравии». Лорд Линлитгоу в ответ высказал мнение что состояние Ганди («самого успешного мошенника в мире») не вызывает опасений и что его врачи таким образом «состряпали» тексты отчетов о состоянии Ганди, чтобы произвести нужный эффект, значит, являются соучастниками этой «порочной системы шантажа». Американская пресса выражала сочувствие Махатме; британская пресса обличала действия Ганди как ловкий трюк. Эту точку зрения разделял и Черчилль, позже описавший в воспоминаниях, как Ганди принимал глюкозу во время голодовки, что вкупе с его «неимоверными жизненными силами и воздержанием, ставшим привычным за многие годы» позволило ему завершить голодовку целым и невредимым. На самом деле еще в ходе голодовки Черчилль смог убедиться в том, что индийские врачи не давали Ганди глюкозу. Не то чтобы он сравнивал Ганди с главным героем рассказа Кафки «Искусство голодания», но был близок к этому. Что касается влияния Ганди в Индии, то Черчилль считал, что «смерть господина Ганди могла бы произвести огромное впечатление на всю Индию, где его праведный образ жизни снискал всеобщее глубокое уважение». А что касается ареста Ганди, то британцы, по его мнению, «правильно оценили ситуацию»[1575].

Личный представитель Рузвельта в Индии, Уильям Филипс, находившийся в Дели с января, попросил вице-короля разрешить ему встретить с Ганди и Неру. Лорд Линлитгоу ответил отказом и вместо этого пригласил Филипса принять участие в охоте на тигра. Не повидав Ганди, Филипсу было весьма непросто представить Рузвельту полноценный отчет, но пришлось это сделать, поскольку Черчилля интересовала ситуация вокруг Ганди. Лео Эмери, Государственный секретарь по делам Индии и Бирмы дал Черчиллю совет: «Надеюсь, вы сможете доходчиво объяснить президенту, что его люди должны проявлять осторожность в этом вопросе». Бурное проявление Черчиллем эмоций в присутствии Гопкинса в апреле прошлого года и то, как обошлись с Филипсом, ясно показали Рузвельту, что он не должен вмешиваться в дела Великобритании. Президент вел себя осторожно, несмотря на широкую поддержку Ганди в прессе. Черчилль и Рузвельт всегда придерживались разных точек зрения относительно Индии. На самом деле, вспоминал Гарриман, «они вообще ни в чем не были едины, если дело касалось Индии» (курсив Гарримана)[1576].