Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

И они отправились в Каир. Перед отлетом Черчилль провел несколько часов в башне, где нарисовал единственную за войну картину, пейзаж, который он потом подарил Рузвельту. После захода солнца черчиллевский «Коммандо» и самолет сопровождения В-24 с Бруком и штабными офицерами на борту вылетели с аэродрома близ Марракеша в восточном направлении. Им предстоял ночной перелет до Каира. Когда они поднялись на высоту более 14 тысяч футов и пролетали над горами, температура внутри самолетов опустилась ниже нуля, а грохот двигателей заглушил разговоры. В самолете Черчилля были сделаны окна, и в салоне стояли мягкие кресла. Он мог, по крайней мере, иногда выглядывать в иллюминатор, чтобы посмотреть, где самолет находится в данный момент времени, а вот Бруку и всем, кто находился на борту Liberator – «Освободитель» (это название закрепилось за самолетом в Королевских ВВС, а затем уже было принято и в ВВС армии США), ничего не оставалось, кроме как считать заклепки в корпусе самолета. На рассвете, после одиннадцатичасового перелета, самолеты приземлились в Каире. Через некоторое время Черчилль и его сопровождение прибыли в дом британского посла Майлса Лэмпсона. Его жена Жаклин предложила им завтрак. Брук хотел сначала принять душ, но Черчилль воскликнул: «Нет! Сначала завтрак, а потом душ!» Миссис Лэмпсон проводила их в обеденный зал и спросила премьер-министра, не желает ли он выпить чашечку кофе. «С утра я уже выпил два стакана виски с содовой и выкурил две сигары», – ответил премьер-министр и попросил бокал белого вина, который осушил одним глотком. Он хорошо себя чувствовал и был готов к работе[1551].

Утром в субботу, 30 января, Черчилль с сопровождающими лицами, к которым присоединился Александр Кадоган, британский дипломат, взошли на борт самолетов и вылетели в Турцию, в город Адана, расположенный на побережье Средиземного моря близ сирийской границы. Выбор пал на Адану по той причине, что Анкару сочли слишком опасным местом и слишком привлекательным объектом для люфтваффе. Кстати, именно из-за опасности немецких бомбежек Турция опасалась присоединяться к союзникам. В тот самый момент, когда Черчилль и Брук летели на север вдоль средиземноморского побережья, Гитлер повысил Паулюса до звания фельдмаршала; фюрер исходил из соображения, что еще никогда ни один немецкий фельдмаршал не сдавался в плен. Этим он дал понять Паулюсу, что он должен сражаться до последнего под Сталинградом или уйти с честью, пустив себе пулю в лоб. После того как всего за один месяц было убито более 100 тысяч солдат его армии, которая к тому же была расколота надвое, у Паулюса просто не было сил, чтобы продолжать сражаться. В ту же ночь его штаб сдался, но остатки армии продолжали оказывать сопротивление. А в это время в Адане Черчилль сел в поезд и проехал несколько миль до того места, где его в личном поезде ждал президент Иненю. Сильный дождь превратил окружающую равнину в море грязи. Ливень был такой силы, что турецкие солдаты, которые должны были охранять Черчилля, спрятались под импровизированный навес из одеял. Такое пренебрежительное отношение к обязанностям возмутило Брука. После того как поезда «состыковались», два военачальника – один, настроенный дружелюбно, но вынужденно сохранявший нейтралитет, а другой уверенный в себе – приступили к переговорам. Ситуация напоминала встречу Гитлера и Франко в Андае в октябре 1940 года. Результаты тоже были во многом схожи, хотя Брука в определенной степени удовлетворил тот факт, что турки, похоже, «скорее склонялись к тому, чтобы принять сторону союзников»[1552].

Турки опасались двух возможных последствий альянса с союзниками: возмездия со стороны Германии и непредсказуемой реакции Советов по окончании выигранной ими войны. Ведь цари на протяжении двух столетий жаждали заполучить Дарданеллы и проход из Черного моря в Средиземное море (Иненю воевал против британцев в битве при Галлиполи в 1916 году). Черчилль сказал, что вполне возможен вариант проведения Советским Союзом «империалистической политики», но в этом случае лучшей защитой для Турции как раз и будет пакт с Великобританией и Соединенными Штатами. Черчилль также предположил, что послевоенный Всемирный совет, в отличие от Лиги Наций, будет обладать достаточной военной силой для того, чтобы разобраться с государствами, сбившимися с истинного пути. Черчилль говорил по-французски (или, как заметил Кадоган, только ему одному ведомом французском), произнося английские слова на французский манер и для пущего эффекта активно жестикулируя. Кадоган написал, что на английском его аргументы звучали очень убедительно, но Черчилль поступил очень мудро, избрав такой способ общения с турками, якобы не специально, не оказывая давления на турок, которые, как написал Кадоган, «решительно не желают быть втянутыми в войну». Немцам были известны все эти подробности переговоров благодаря тому, что они прослушивали турецкие линии связи. Брук охарактеризовал встречу как «очень успешную»[1553].

Но она таковой не являлась, если только в том смысле, что при благоприятном отношении Турции средиземноморская стратегия Брука имела больше шансов на успех, чем при неблагоприятном. Однако нельзя сказать, что встреча оказалась полностью провальной. Турки приняли предложение британцев о содействии в модернизации их армии и согласились на размещение большого количества боевой техники и вооружения на юго-востоке Турции на тот случай, если они понадобятся в Сирии, Ираке или самой Турции, на которую Гитлер мог напасть, несмотря на ее нейтралитет. И все же одна из восьми приоритетных задач, определенных в Касабланке, не была решена.

Черчилль, вернувшись 2 февраля в Каир, узнал, что в этот день остатки армии Паулюса, в том числе 23 генерала и более 90 тысяч солдат, сдались под Сталинградом. Сейчас они были на пути в советские лагеря для военнопленных. Только 5 тысяч немцев сумели пережить плен, единственные, кто остался от армии Паулюса, численность которой первоначально составляла 450 тысяч человек. На следующий день кремлевские колокола известили о победе. В Берлине вещание на немецком радио сначала было прервано приглушенной барабанной дробью, а затем последовало объявление, что 6-я армия «потерпела поражение при численном превосходстве противника и неблагоприятных для наших войск обстоятельствах». После этого сообщения прозвучала вторая часть Пятой симфонии Бетховена. Обычная программа радиовещания была прервана на три дня. Вскоре немецкие генералы заметили серьезные перемены в поведении Гитлера. «Его левая рука тряслась, – писал генерал Гейнц Гудериан. – Он начал сутулиться, его взгляд стал неподвижным, а щеки покрылись нездоровым румянцем. Он стал более раздражительным, легко терял самообладание, приобрел склонность к вспышкам злости и непродуманным решениям». Позднее Гитлер сказал одному из своих докторов, что бессонными ночами его преследовали видения, где на картах были отмечены последние позиции его армий до того, как они были разгромлены[1554].

Сталинградская битва была единственным мощным военным поражением в истории Германии, но не последней из бед, которые с начала года начали преследовать немецкую армию на Восточном фронте. На Балтике в середине января Красной армии удалось прорвать блокаду Ленинграда. После осады, продолжавшейся 515 дней, и огненного дождя из снарядов 6 тысяч немецкий орудий, не прекращавшегося весь год, русские проложили узкий сухопутный мост в город. На Кавказе группа армий «А», от которой к тому моменту осталась только одна армия, была отброшена на 200 миль назад к Ростову. В середине февраля советские войска взяли город, отрезав немцев, оставшихся на южном побережье Азовского моря. В 200 милях к северу армии маршала Эриха фон Манштейна отступали на запад от Дона и были выбиты из Харькова и Курска. С тех пор как в ноябре советские войска форсировали Волгу, они прошли уже 250 миль, преодолев Дон и несколько его притоков. Они находились всего в 50 милях восточнее Днепра. Маршал Жуков просил у Сталина больше людей, оружия, танков и самолетов, и он их ему предоставил. Теперь Жуков одерживал одну победу за другой. Сталин, как и Черчилль, изучавший историю Гражданской войны в Соединенных Штатах, стал рассказывать западным гостям, что Жуков – его Джордж Макклелан, только Жуков не проиграл ни одной битвы (генерал Макклелан тоже просил президента Линкольна об увеличении поддержки и получил ее, но он вел себя излишне мягко по отношению к конфедератам и не одержал ни одной победы)[1555].