Одиннадцатый цикл - Киан Н. Ардалан

В голове была сплошная путаница – и тут я заметила корку запекшейся крови на руках. Моментально обрушилось осознание, тяжкое и беспощадное.

Кровью пахло преступно густо. Я села, и мой взгляд упал на мирно дышащего раненого Джеремию. Перелом не исцелен: полузажившая кожа обтягивала торчащий обломок кости. Нога уже не срастется как надо.

– Перри, – коротко произнесла я.

Дейл и Нора молча потупили глаза.

– Бэк побежал за подмогой, – тихо сообщила она, как бы избегая жуткой правды.

Я оттолкнула Нору. Сердце упало и раздробилось в крошево при виде изувеченных останков моего любимого. Слезы хлынули дождем. Я задрожала, будто сама вот-вот расплетусь на волокна.

Поляна, вся в его кровавом фарше, походила на тошнотворную художественную панораму. Смутно вспомнилось, как я кричала. Горло и сейчас саднило.

Я вытянула вперед дрожащие руки. Они сами, по своей воле, излили тот мягкий исцеляющий свет, пробуждая те же ощущения. Я нависла над кровавой кашей.

– Далила… Что ты делаешь? – удивилась Нора.

Я молчала. Нарастало колдовское сияние. Не знаю, какой приказ я отдала плоти, но зрелище он претворил столь безобразное и гротескное, что меня даже заворожило. Мясо вспухало пузырями, куски кожи и сухожилий липли друг к другу в попытке сшить несшиваемое.

И вновь я начинаю трястись. Чувствую: рассудок на изломе. Дышу часто-часто, ничего перед собой не вижу. Хватаю воздух, а легкие уже отказывают. Сдает рассудок. Из глаз брызгают слезы.

Нора хватает меня за руку.

– Хватит! – рассек тишину ее резкий голос. – Перестань. – А теперь голос смягчился, просит добром, даже молит. С таким же отчаянием, что владело сейчас и мной.

Нора обняла меня за плечи, и я не выдержала: разразилась душераздирающими рыданиями от неизъяснимой боли. Тоска пролилась в безмятежную ночь ливнем из набухшей тучи, что вырвалась из раненого сердца. Даже когда Бэк вернулся со стражей, я не успокоилась.

Так завершился день, когда появилось на свет одиннадцатое Семя.

Глава тринадцатая

Неизвестно, сколько всего существует Владык. Сущность многих из них неподвластна воображению – однако есть и те, кто обладает своим сложившимся образом. Как известно, Сопрано, извечно стенающая, сеет голосом смерть. В академиях Музеи принято возносить ей молитвы о вдохновении. Среди прочих есть Анеизо – Владыка с тремя головами и тремя парами рук, кто прикрывает на одной голове рот, на другой – глаза и на третьей – уши, ибо, если даст волю всем трем чувствам, откроется свету его худший кошмар.

– «Народные предания о Владыках: научный труд». Тьяго Ганме

Со звона Утреннего Колокола минуло по меркам смертных три дня – и все три дня Семя почти неотрывно сосало ветвь, что сочилась живицей, как грудь молоком. Тело его вытягивалось, набирая массу и наращивая силу в сухих мышцах.

В какое загадочное царство его исторгло. Среди извитых катакомб и коридоров утеса Морниар копошилось живое безумие; то и дело волной накатывал бесплотный топот грузных, как бревна, ног, пролетая мимо, растворяясь в дали.

Семя сопровождала Дева-Матерь – гибкое и высокое существо в облачении из эфемерной тени, подернутой мерцанием звезд. Из-под капюшона смотрело подобие лица с узкими прорезями глаз и слепком губ, но без носа – как будто фарфоровая маска, но маска ли, неведомо. Рук по бокам было три, и все без плоти, без мышц, словно из чистой глазури. Сложенные узкие кисти отвесно оттянуты вниз.

Слои необъятных одежд раздвинулись, и из недр выпросталась еще одна бескровная сухая рука с фонарем. Луч светил странно, будто расталкивая оцепенелые тени, что перевивались вокруг него в причудливой пляске.

Длинные ходы подчас обрывались резкими провалами, что сбивало с толку, не давая отличить верх от низа. Путь было не запомнить; он сводил с ума, однако Дева-Матерь не терялась в коридорах ни на секунду – и по пятам за ней шло Семя.

Зерубы бродили по этому лабиринту словно во сне. Неприкаянными духами бесцельно парили тени, словно отклеившись от стен, на которые их отбросило.

Здесь мокро шлепала плоть, выли, звучно стенали – так, как стенал бы горюющий великан. Здесь даже Безмолвие обладало голосом и нашептывало в уши из сумрака за спиной.

Раз, второй, третий неведомые сущности испытывали, ощупывали Семя. Зала сменялась залой. Где-то на монаршего отпрыска извергли поток света из отверстых пастей. Где-то зеруб с вороньей головой запустил ему пальцы в серебряные пряди, и те вдруг заострились, напряглись, порезали руки белыми молниями. Зеруб равнодушно наблюдал, как бисеринки крови из порезов, вопреки силе тяжести, капают вверх.

Все отметили необычные свойства волос. Еще они становились гибкими и острыми, точно проволочные пилы, и тело вторило им: то дубело тверже стали, то гнулось, словно гуттаперчевое.

В конце концов вороны хитрой наружности заключили так:

– Крепкое и здоровое тело. Не то что у Кэйлу. Но нет воли. Глаза пусты и бездушны, таят в себе нетронутый туман Нифа. Большие возможности. Много сил после живицы. Можно положиться.

И вся стая каркнула в безликом единодушии.

* * *

И вновь устремилось Семя по петляющим ходам, по обширным коридорам, в которых Дева-Матерь казалась меньше. Прошли через неприглядные с первого взгляда двойные двери на круглую песчаную арену.

Вверх, покуда хватало глаз, взметался каскад балконов, а за балюстрадами виднелись самые загадочные из местных обитателей – Владыки. Даже просто уловить их черты, наметить глазом контуры несуразных тел уже было нелегкой задачей.

Нагое Семя с любопытством взирало на них снизу вверх, как вдруг раздался голос.

– Узрите одиннадцатое Семя, о собратья Владыки, и возликуйте, – произнес некто безголовый в мантии, на которой шевелились фантасмагорические узоры.

Тут из-под его воротника возникли три бескостных руки-щупальца, как три головы гидры. Одну ладонь перечерчивал рот – из него и доносились слова, – другая сжимала большой глаз, устремивший на Семя пронзительный взгляд. Остальные конечности извивались в воздухе змеями.

– Возликуйте, ибо кровь властелина вашего породила новое Семя! Возликуй, мой властелин, ибо ты узрел свое чадо!

Семя возвело глаза на, по-видимому, своего отца, но увидело лишь клочки его ипостаси. Верховный Владыка был укутан тенями, как человек – шарфом: проглядывали из-за них одни лишь загнутые рога да неровные зубцы короны поверх сгорбленного силуэта, выдающего его иссушенную вековечную наружность. Длинные пальцы морщинистой руки обхватывали перекрученный посох. Одеяние Верховного Владыки покрывали текучие чернильные пятна, плывущие по темно-синей ткани, как по воде.

Но ярче всего было око, что играло за сумрачной занавесью светом далекого солнца, протягивая лентами по краям золотые лучи.

– Утренний Колокол возгласил о