Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Однако, не сообщая британцам всех своих планов, он упустил возможность публично объявить, что его дело – послевоенное восстановление Британии. Он считал важными некоторые части «отчета Бевериджа», но одновременно рассматривал его как обузу для военного дела. Но Эттли и лейбористы видели в «отчете Бевериджа» план проведения будущей политики, которому они намеревались следовать. Многие британцы, достигшие тридцатилетнего возраста, не принимали участия в голосовании, не имели возможности выбирать лидеров. Их терпение было не бесконечным.

Перед отъездом в Касабланку, как, впрочем, и всегда, Черчилля занимал вопрос поставок продовольствия в страну. Британцы не умирали с голоду, но нехватка продовольствия негативно сказывалась на работоспособности заводских рабочих и сельских тружеников. 12 января Черчилль составил записку, в которой нашло отражение самое тяжелое последствие перебоев с поставками: продовольственный кризис. Он написал в записке, адресованной министерству сельского хозяйства и рыболовства: «Пожалуйста, подготовьте мне план по увеличению количества яиц». Нельзя ли выделить часть из миллионов тонн ячменя и овса, выращиваемого и импортируемого, на «разведение кур», чтобы увеличить производство яиц? Записка была схожа с теми, что он уже многократно отправлял на протяжении почти трех лет, сочетавших отчаяние и призывы к здравомыслию. Несколько месяцев назад в Великобританию совершил визит администратор программы ленд-лиза Эдвард Стеттиниус. По окончании визита он сообщил, что леса вырубались ради получения древесины и расширения фермерских земель. Поля для гольфа и парки вспаханы и превращены в сельскохозяйственные угодья. Болота осушены. И тем не менее пайки становились все меньше и меньше. Стеттиниус обратился к американцам по радио и через газеты, попросив представить, что не одна шестая, треть их живут в Новой Англии и что их выживание зависит от поставок, которые поступают к ним из-за океана, кишащего немецкими подводными лодками. Перед отъездом из Великобритании Стеттиниус задал своему коллеге вопрос, какой подарок будет уместен в качестве благодарности за гостеприимство[1522].

«Что-нибудь из еды», – прозвучало в ответ[1523].

Черчилль покинул резиденцию на Даунинг-стрит, 10, лишь ненадолго задержавшись, чтобы приласкать своего кота Смоки и проинструктировать Элизабет Лейтон, дабы убедиться, что его питомец не будет страдать от одиночества во время отсутствия хозяина. Затем Черчилль направился на военный аэродром близ Оксфорда, где уже ждал его личный самолет «Коммандо» В-24, на котором он в августе летал в Каир и Москву, чтобы совершить девятичасовой перелет в Касабланку. Конечно, поездка держалась в строжайшем секрете, но появление Черчилля на аэродроме не могло остаться незамеченным. Гарриман и Исмей, летевшие вместе с Черчиллем, уже находились на неосвещенном аэродроме, когда увидели «вдалеке колонну из лимузинов, один из которых ехал впереди остальных с ярко горящими фарами», и это при необходимости соблюдать светомаскировку. Ослепляя светом фар, колонна с воем сирен подъехала прямо к самолету. Черчилль, под псевдонимом «коммодор военно-воздушных сил Франкленд», вышел из своей машины, «одетый в форму коммодора авиации, которая едва ли могла кого-то обмануть». Настоящий коммодор авиации воскликнул: «Боже мой! Единственной ошибкой, которую они совершили, было то, что они не напечатали о поездке в местных газетах!» Телохранитель Черчилля пытался быстрее провести премьер-министра на борт самолета, но тот задержался на взлетно-посадочной полосе и не спеша докурил сигару. Коммодор авиации Франкленд сядет в самолет, только когда будет готов, и ни минутой раньше[1524].

Спустя несколько минут ожили и взревели четыре огромных двигателя Pratt & Whitney, и самолет с драгоценным грузом на борту взмыл навстречу ночи. Командир поднял самолет на высоту 7 тысяч футов. В середине зимы в салоне самолета было довольно холодно. После августовских полетов самолет оборудовали неким подобием системы отопления, и это хитроумное приспособление, работавшее на керосине, было установлено рядом с пассажирскими креслами. Отопительное устройство чуть не превратило Черчилля в Икара. Посреди ночи он проснулся от острой боли в ступне – раскаленный докрасна нагревательный прибор пылал жаром совсем рядом с ногами. Воздух был пропитан парами керосина. Опасаясь, что могут загореться одеяла, Черчилль растолкал Портала. Маршалл авиации оценил обстановку и согласился с Черчиллем. Они отключили систему отопления и продолжили полет в холоде, не сумев больше сомкнуть глаз. Все пассажиры самолета оделись и закутались в одеяла, все, кроме Черчилля, на котором была только шелковая ночная рубашка. «Ставший на четвереньки, – вспоминал лорд Моран, личный врач Черчилля, – он смотрелся довольно забавно с оголенным большим белым задом»[1525].

Перед отбытием в Касабланку пассажирам выдали парашюты, дополнительную одежду, валюту всех стран, над которыми они будут пролетать, а также записки на арабском с обещанием вознаграждения любому, кто обеспечит держателю записки право безопасного выезда из страны.

Ранним утром самолет вынырнул из высоких облаков и начал снижение над побережьем Марокко, к западу от Касабланки. Внизу по спокойным волнам медленно скользили фелуки, а в гавани были пришвартованы десятки яхт, удерживаемые якорем, чтобы не могли вернуться в родную Италию, Грецию или Францию. На суше зеленеющие пятна финиковых пальм, апельсиновых деревьев и оливковых рощ обрисовывали окраины города, в котором минареты многочисленных мечетей вонзались острыми вершинами в небо, а красные черепичные крыши белокаменных домов выглядели так, словно над ними разорвался мешок с плодами граната и его содержимое рассыпалось по окрестностям. Далеко на юго-востоке снежные вершины Атласских гор, позолоченных утренним светом, бросали свои зазубренные тени в сторону моря. По ту сторону гор Бернард Монтгомери теснил немецкие войска, возглавляемые Эрвином Роммелем, к западу, через Триполитанию в направлении Туниса. После приземления в аэропорту Медины Черчилль привел в смятение своих телохранителей, решив прикурить сигару и подождать прямо на летном поле прибытия самолета В-24, на котором летел Исмей. Секретный характер всей миссии улетучивался вместе с дымом сигары. Когда Исмей спустился по трапу самолета, он пришел в ужас, увидев Черчилля, стоявшего под открытым небом, облаченного в голубой костюм авиатора. Исмей воскликнул: «Любой дурак поймет, что перед ним коммодор авиации, притворяющийся премьер-министром!»[1526]

Касабланка казалась оазисом ярких красок – отрада для художника – после серой и безжизненной лондонской зимы. Ожидая многого от Касабланки, Черчилль распорядился, чтобы Сойерс взял с собой кисти, краски и палитру. В своем письме Клементине Черчилль отметил, что погода действительно резко отличалась от английской: «Сразу стало понятно, что дожди идут редко, а температура воздуха такая, какой бывает теплым майским днем»[1527].

Минул год с его отдыха во Флориде. Минул год, а второй фронт в Европе так и не был открыт. Ошибочная высадка десанта в Дьепе в августе 1942 года только укрепила его сомнения в этом вопросе и, к удовлетворению большинства начальников Объединенного комитета штабов (за исключением Джорджа Маршалла), продемонстрировала тщетность попыток открыть второй фронт в 1942 году. Однако Сталин ожидал, что Черчилль и Рузвельт воспользуются встречей и договорятся открыть второй фронт в 1943 году. Но к моменту приземления в Касабланке Черчилль уже принял решение отложить начало операции «Раундап» до 1943 года, согласившись с доводами начальника Генерального штаба Брука; не последнюю роль сыграло и усиление войск Кессельринга, наступавшего на Тунис. Черчилль прилетел, имея в запасе аргументы в пользу продолжения боевых действий в Средиземноморье. Это была единственная стратегия, проведение которой они могли себе позволить на тот момент. Тем не менее Черчилль всегда был открыт для новых предложений, если они могли помочь в деле перенесения театра военных действий на территорию Германии. Он объяснял своим военачальникам, что, если уроки Дьепа, непредсказуемость погоды и неурядицы, связанные с тыловым обеспечением, приведут к тому, что союзники потребуют гарантий успеха, перед тем как принять решение о наступательных действиях, они обнаружат, что не способны и не хотят предпринимать вообще никаких действий[1528].