Повесть о Сонечке - Марина Цветаева

========

К радости своей скажу, что у него никогда не было попытки объяснить мне свои отношения с Сонечкой. Он знал, что я знаю, что это - последний ему данный шаг ко мне, что это сближение, а не разлука, что, ее целуя, он и меня целует, что он нас всех - себя, ее, меня нас всех втроем и всю весну 19-го года - в ее лице - на ее личике - целует.

Всякая попытка словами - была бы унижение и конец.

А - Сонечка? Она лепетала и щебетала, склоняя, спрягая, складывая, множа и сея Володю вдоль и поперек всей своей речи, она просто ему - радовалась, невинно - как в первый день земли.

========

Сидели - так: слева Володя, справа я, посредине - Сонечка, мы оба - с Сонечкой посредине, мы взрослые - с ребенком посредине, мы, любящие - с любовью посредине. Обнявшись, конечно: мы руки друг другу через плечи, она - в нас, в нашем далеком объятии, розня нас и сближая, дав каждому по одной руке и каждому по всей себе, всей любви. Своим маленьким телом уничтожая всю ту бывшую нашу с Володей разлучную версту.

Сонечка в нас сидела, как в кресле - с живой спинкой, в плетеном кресле из наших сплетенных рук. Сонечка в нас лежала, как в колыбели, как Моисей в плетеной корзине на водах Нила.

А граммофон, из темного угла вытягивая к нам свое вишневое деревянное певчее горло, пел и играл нам - все, что умел, все, что ?умели? - мы: нашу молодость, нашу любовь, нашу тоску, нашу разлуку.

И когда я, потом, перед отъездом из России, продала его татарину, я часть своей души продала - и всю свою молодость.

========

...Блаженная весна, которой нет на свете...

Так и сказались, на нас троих, стихи Павлика, когда-то - уже вечность назад! - услышанные мною в темном вагоне - от уже давно убитого и зарытого:

Блаженная весна - которой нет на свете! Которую несут - Моцарт или Россети... Игрушка - болтовня - цветок - анахронизм, Бесцельная весна - чье имя - Романтизм.

========

Сколько это длилось, эти наши бессонные совместные ночи? По чувству - вечность, но по тому же чувству: одну единую бесконечную быстротечную ночь, и странно: не черную, не лунную хотя наверное было черно, или наверное была луна - и не синюю от фонаря, который не горел, потому что с весной погасло все электричество, а какую-то серебряную, рассеянную, сновиденную, рассветную, сплошь - рассветную, с нашими мерцающими во мгле лицами, а может быть она в памяти осталась такой - по слову Сонечки:

- Марина! Я поняла, да ведь это - Белые Ночи! Потому что я сейчас тоже люблю - двоих. Но почему же мне так хорошо? А вам, Марина?

- Потому что не двоих, а - обоих, Сонечка! И я тоже - обоих. И мне тоже ?так хорошо?. А вам, Володя?

- Мне (с глубоким вздохом) хорошо, Марина Ивановна!

========

- Сонечка, почему вы никогда не носите бус?

- Потому что у меня их нет, Марина.

- А я думала - не любите...

- О, Марина! Я бы душу отдала за ожерелье - коралловое.

- А сказку про коралловое ожерелье - хотите? Ну, слушайте. Ее звали Ундина, а его Гульдбранд, и он был рыцарь, и его загнал поток к ним в хижину, где она жила со стариком и старухой. А поток был ее дядя - дядя Струй, который нарочно разлился так широко, чтобы рыцаря загнать в хижину, а хижину сделать островом, с которого ему не выбраться. И тот же поток загнал к ним старого патера, и он их обвенчал, и она получила живую душу. И сразу переменилась: из бездушной, то есть счастливой, сделалась несчастной, то есть любящей - и я убеждена, что он тут же стал меньше любить ее, хотя в сказке этого не сказано. И потом он увез ее в свой замок - и стал любить ее все меньше и меньше - и влюбился в дочь герцога Бертальду. И вот они все втроем поехали в Вену, водою, Дунаем, и Бертальда с лодки играла в воде своим жемчужным ожерельем - вдруг из воды рука и с дьявольским хохотом - цап ожерелье! И вся вода вокруг покрылась харями, и лодка чуть не перевернулась. Тогда Рыцарь страшно рассердился, и Ундина зажала ему рукою рот, умоляя его не бранить ее на воде, потому что на воде сильна ее родня. И Рыцарь утихомирился, а Ундина наклонилась к воде и что-то льстиво и долго ей говорила - и вдруг вынула - вот это вот!

- О, Марина! Что это?

- Кораллы, Сонечка, Ундинино ожерелье.

Эти кораллы мне накануне принес в подарок мой брат Андрей.

- Марина! Смотри, что я тебе принес!

Из его руки на стол и через край его - двойной водопад огромных, темно-вишнево-винных, полированных как детские губы, продолговатых - бочоночком - каменных виноградин.

- В одном доме продавали, и я взял для тебя, - хотя ты и блондинка, но все равно носи, таких вторых не достанешь.

- Но что это за камень?

- Кораллы.

- Да разве такие - бывают?

Оказалось - бывают. Но одно тоже оказалось - сразу: такое моим - не бывает. Целый вечер я их держала в руках, взвешивала, перебирая, перетирая, водя ими вдоль щеки и вдоль них - губами, - губами пересчитывала, перечитывала как четки, - целый вечер я с ними прощалась, зная, что если есть под луною рожденный владелец этой роскоши, то этот владелец

- О, Марина! Эти - кораллы? Такие громадные? Такие темные? Это - ваши?

- Нет.

- Какая жалость! Чьи же?

- Ваши, Сонечка. - Вам.

И... не переспросив, так и не сомкнув полураскрытых изумлением губ - в слово, окаменев, все на свете - даже меня! - забыв, обеими руками, сосредоточенно, истово, сразу - надевает.

Так Козэтта некогда взяла у Жана Вальжана куклу: немота от полноты.

- О, Марина! Да ведь они мне - до колен!

- Погодите, состаритесь - до земли будут!

- Я лучше не состарюсь, Марина, потому что разве старухе можно носить - такое?

- Марина! Я никогда не понимала слово счастие. Тонким пером круг - во весь небосвод, и внутри - ничего. Теперь я сама - счастие. Я плюс кораллы - знак равенства - счастие. И решена задача.

Сжав их в горсть - точно их сожмешь в такой горсти, вмещающей ровно четыре бусины, залитая и заваленная ими, безумно их: пьет? ест? - целует.

И, словом странным именно в такую минуту:

- Марина! Я ведь знаю, что я - в последний раз живу.

========

Что кораллы были для Сонечки - Сонечка была для меня.

========

- А что же с тем ожерельем - Ундининым?

- Она его подала Бертальде - взамен того ожерелья, а Рыцарь вырвал его у Бертальды и бросил в воду и проклял Ундину и всю ее родню... и Ундина уже не смогла оставаться в лодке... Нет, слишком грустный конец, Сонечка, плакать будете... Но знайте, что это ожерелье - то самое, дунайское, из Дуная взятое и в Дунай вернувшееся, ожерелье переборотой ревности и посмертной верности, Сонечка... мужской благодарности...

========

С этих кораллов началось прощание. Эти кораллы уже сами были - прощание. Не дарите любимым слишком прекрасного, потому что рука, подавшая, и рука, принявшая, неминуемо расстанутся, как уже расстались - в самом жесте и дара и принятия, жесте разъединяющем, а не сводящем: рук пустых - одних и полных других - рук. Неминуемо расстанутся, и в щель, образуемую самим жестом дара и взятия, взойдет все пространство.

Из руки в руку - разлуку передаете, льете такими кораллами!

Ведь мы такие ?кораллы? дарим - вместо себя, от невозможности подарить - себя, в возмещение за себя, которых мы этими кораллами у другого - отбираем. В таком подарке есть предательство, и недаром вещие сердцем их - боятся: - ?Что ты у меня возьмешь - что мне такое даришь?? Такие кораллы - откуп: так умирающему приносят ананас, чтобы не идти с ним в черную яму. Так каторжанину приносят розы, чтобы не идти с ним в Сибирь.

- Марина! Я еду со Студией.

- Да? На сколько дней? Куда-нибудь играть?

- ДалJко, Марина, на все лето.

?Все лето?, когда любишь - вся жизнь.

Оттого, что такие подарки всегда дарились на прощание: в отъезд, на свадьбу, на день рождения (то есть на то же прощание: с данным годом любимого, с данным годом любви) - они, нагруженные им, стали собой разлуку - вызывать: из сопровождения его постепенно стали его символом, потом сигналом, а потом и вызовом его к жизни: им самим.

Может быть - не подари я Сонечке кораллов...

========

Пятнадцать лет спустя, идя в Париже по Rue du Вас, где-то в угловой, нишей, витрине антиквара - я их увидела. Это был удар прямо в сердце: ибо из них, с бархатного нагрудника, на котором они были расположены - внезапный стебелек шеи и маленькое темно-розовое темноглазое лицо, с губами - в цвет: темно-вишнево-винными, с теми же полосами света, что на камнях.

Это было - секундное видение. Гляжу - опять темно-зеленый бархат нагрудника с подвешенным ярлыком: цифрой в четыре знака.

========

Вслед за кораллами потекли платья, фаевое и атласное. Было так. Мы шли темным коридором к выходу, и вдруг меня осенило.

- Сонечка, стойте, не двигайтесь!

Ныряю себе под ноги в черноту огромного гардероба и сразу попадаю в семьдесят лет - и семь лет назад, не в семьдесят семь, а в семьдесят - и семь, в семьдесят - и в семь. Нащупываю сновиденно-непогрешимым знанием - нечто давно и заведомо от тяжести свалившееся, оплывшее, осевшее, разлегшееся, разлившееся - целую оловянную лужу шелка и заливаюсь ею до плеч.

- Сонечка! Держите!