Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм

– Обещайте, что будете заботиться друг о друге, – обратилась она к ним. – И не забывайте, что Берта – ваш ребенок. Присматривайте за ней, как за собственной младшей сестренкой.

В тот момент их связала сестринская клятва, они ощутили себя частью одной семьи. Целуя мать на прощание, Берта почувствовала, как что-то в глубине ее души вдруг изменилось. «В тот момент, – вспоминает она, – я сильно повзрослела».

Автобус прокашлялся и зафырчал. Из ржавой выхлопной трубы повалил черный дым, и в ноздри полез едкий запах бензина. Девушки возбужденно болтали и не ощущали совсем никакой грусти.

– Никто и подумать не мог, что мы видим родителей в последний раз, – говорит Берта. – Мы просто ненадолго уезжали и собирались вскоре вернуться.

– Мы смеялись и пели, – рассказывает Пегги. – Это было приключением. Водитель оказался очень милым, мы ели бутерброды, которые матери завернули нам в дорогу. Как на пикнике!

Даже водитель шутил и смеялся вместе с ними.

После двух часов поездки пейзаж за окном изменился: стали видны Высокие Татры, чьи пики, похожие на драконьи зубы и украшенные зимней белизной, величественно смотрелись на фоне морозно-синего неба. Как и их сверстницы из Гуменне, от зрелища Высоких Татр юные женщины в автобусе исполнились патриотической гордостью и – увидев вдали за очередным поворотом конечный, как они думали, пункт их поездки, – разразились песней.

Водитель подрулил к попрадским казармам, открыл двери, и девушки с энтузиазмом высыпали из автобуса. Озадаченно оглядываясь по сторонам, они улыбнулись шагнувшим навстречу мужчинам в черной форме и с плетками в руках.

«В тот момент, когда мы вышли из автобуса, все изменилось, – вспоминает Пегги. – Охранники орали на нас. Хлестали плетьми».

Бесцеремонно понукаемые грубыми сердитыми мужчинами, девушки остановились и посмотрели на водителя, ожидая помощи.

Но вид у него был не менее потрясенный, чем у пассажирок.

Растерянность девушек усугублял диссонанс между их недавним настроением и этой ситуацией. От беззаботности – надежды вкупе с готовностью слушаться – не осталось и следа.

За окнами казарм день сменился ночью. Бутерброды, которые они ели в автобусе, закончились. Матери дали их вместо обеда, думая, что ужином-то дочерей покормят. Но в казармах еду на вновь прибывших не приготовили. Эдита и те, кто прибыл туда вместе с ней, уже съели свою понедельничную порцию – по 150 грамм картошки. Крепкие деревенские стропковчанки увидели девушек с пустыми глазами и искаженными от шока и голода лицами, девушек из Гуменне, которые провели в казармах уже два дня. Их привезли сюда в пятницу, и с тех пор они ежедневно получали не более 150 грамм пшена, капусты, бобов или каши плюс порцию хлеба. Было трудно поверить, что это – те самые девушки, что еще пару дней назад по дороге в Попрад распевали патриотические песни. Никто больше не пел.

16-летний Иван Раухвергер приехал с двумя друзьями навестить землячек из Спишской Новы – городка, расположенного в 20 километрах от Попрада. Ивана ошеломило известие, что его любимую, как и многих других бывших учениц их школы, гонят на общественные работы. Почему они не привлекут молодых евреев, ведь те сильнее и лучше годятся для работы? Почему не привлечь его?

Иванова семья, как и все остальные члены местной еврейской общины, была потрясена внезапным предписанием правительства.

Иван Раухвергер в юности. Фото предоставлено Иваном Ярным.

«Страна не стала закрывать глаза на происходящее, – вспоминает он. – Многие предприниматели из словаков обращались к братиславским епископам с просьбой вступиться перед президентом Тисо за их еврейских друзей: ведь депортация юных незамужних девушек противоречит всему христианскому учению, особенно заповеди „возлюби ближнего своего“».

В тот понедельник Эвжения, мать Ивана, настояла, чтобы он навестил увезенных соседок. Один из Ивановых друзей взял у дяди машину, и они вместе с парой других приятелей отправились в попрадские казармы. Стоящее рядом с железнодорожными путями двухэтажное здание было хорошо заметно с главной дороги. Казармы окружала ограда, а ворота охранялись, но Ивану и его друзьям удалось уговорить охранников и пробраться внутрь. Их тут же обступили охваченные паникой, перепуганные девушки.

«Сердце разрывалось от их вида: обезумевшие от безысходности, с потеками туши на щеках, они были в отчаянии и умоляли нас принести им еды и лекарств».

«Мы все время плакали, – рассказывает Эдита. – Что с нами будет? Что мы здесь делаем? Охранники ничего нам не говорили».

На следующий день стали приезжать и другие парни навестить своих сестер и кузин, и охранники полностью закрыли доступ на территорию. Лудди, брат Йоаны Рознер, вновь и вновь пытался увидеться с сестрой, но безуспешно.

Эмиль Кнежа раздобыл армейскую форму у одного друга-словака, и ему позволили увидеться со своей молодой женой Руженой Грябер, которую Эдита знала по школе. Ружена пыталась отстоять свою свободу – ведь, будучи замужем, она не должна была привлекаться к работам, но чиновники не вникали в такие мелочи. Они с Эмилем вели отчаянный разговор, сплетя пальцы через сетку ограды.

– Вас повезут в Польшу, – предупредил он.

Они оба еще не знали, что это значит.

Девушки в казармах закипали от тревоги и нетерпения. У них было такое чувство, будто они чего-то ждут. Но чего? Тем временем автобусы из дальних городков все прибывали и прибывали.

Хозяйство на ферме Гартманов вели два двоюродных брата, Бела и Дьюла, которые ладили друг с другом и все делили поровну, как родные братья. Этот просторный дом с прилегающими угодьями они арендовали у одной венгерской аристократки. Их семьи жили каждая в своем крыле с собственными спальнями и кухней, а крылья соединяла общая гостиная, где их дети собирались по вечерам, пели, играли в настольные игры или спокойно читали при свечах. В доме – ни электричества, ни канализации, но это не воспринималось как неудобство: ведь так было у многих.

В пространствах дома Гартманов обитало шестеро детей. Дочь Белы, Магдушка, – темноволосая, хмурая девочка с улыбкой Моны Лизы – рано повзрослела. Жена Белы давно болела рассеянным склерозом. До войны, до принятия «Еврейского кодекса», за ней ухаживали словачки, но после запрета работать на евреев главной сиделкой матери стала Магдушка. Это был тяжкий труд – умывать ее и купать, помогать ей принимать пищу и ходить в туалет, – и Магдушка превратилась в гиперответственного подростка. Наверное, тем и объяснялась мрачность взгляда ее карих глаз, которым она пронзала тебя насквозь. 15-летний брат Магдушки Эвжен отличался не меньшей ответственностью и работал в поле вместе с отцом.

На долю их кузины Ольги выпали не столь обременительные заботы, но она, старшая из детей Дьюлы, несла ответственность за младших Бьянку, Валерию и Андрея (Бунди), любимца семейства, который то и дело норовил прошмыгнуть в сад и, забравшись на вишню, объедаться ягодами. Нюси – как называли Ольгу домашние – была живой девочкой 16 лет, она души