Римская история в лицах - Лев Остерман

«Озабоченный удалением из сената покрывших себя бесчестием, он применил недавно придуманный и мягкий по сравнению с былою суровостью способ, обратившись к ним с увещанием поразмыслить над своими делами и добровольно заявить о своем намерении выйти из сенаторского сословия. Дозволение на это будет дано без труда, и он одновременно назовет как исключенных из сената, так и тех, кто сам себя осудил, дабы сопоставление приговора цензоров с раскаянием ушедших по своей воле послужило к умалению их бесславия. По этому поводу консул Випстан предложил поднести Клавдию титул отца сената: ибо титул отца отечества стал обыденным и заслуги нового рода должны быть отмечены ранее неведомым наименованием. Но сам Клавдий остановил консула, сочтя, что тот слишком далеко зашел в лести». (Тацит. Анналы, 11, 25)

Тогда же он перевел в сословие патрициев многих старейших сенаторов из плебейских родов — тех, чьи отцы или они сами прославились выдающимися достоинствами и деяниями.

За всей этой многообразной, направляемой принцепсом деятельностью скрывалось одно важное обстоятельство, о котором я до сих пор сознательно не упоминал. Клавдий пошел значительно дальше, чем сам великий Август, по пути создания независимой от сената администрации. Если вольноотпущенники Августа занимали влиятельные, но скромные посты писцов и секретарей императора, то новый принцепс возвел своих доверенных вольноотпущенников, можно сказать, в ранг полномочных и могущественных министров. Бесспорная заслуга императора состояла в том, что он отобрал этих людей не только по признаку личной преданности, но в первую очередь, исходя из их квалификации и деловых качеств. Это было, в своей совокупности, полномочное и деятельное правительство Империи, разумно использовавшее огромную власть, врученную императором. Светоний называет шесть имен вольноотпущенников, в том числе советника по ученым делам Полибия, советника по финансам Палланта и советника по делам прошений Нарцисса. Последнего Клавдий ценил больше других. О том, сколь высоко были по воле императора вознесены эти бывшие рабы, говорят такие примеры: Полибия на прогулках нередко сопровождали оба консула. Палланту сенат даровал преторские знаки отличия.

Хотя некоторые из вольноотпущенников Клавдия у себя на родине принадлежали к очень знатным родам, высокомерие римских аристократов было уязвлено. Они едва сдерживали возмущение. Аналогичное чувство проскальзывает и у обычно невозмутимого Тацита, когда он роняет замечание, что «Клавдий уравнял с собой и с законом даже вольноотпущенников» (Анналы, 12, 60). Обида аристократов питалась и некоторыми другими решениями Клавдия. Так, в 47-м году он заставил сенат согласиться на введение в его состав знатных галлов из давно союзного Риму племени эдуев. Еще он слишком легко раздавал консульские и триумфальные знаки отличия (во времена Империи торжественный триумф в Риме праздновали только сами императоры, даже если они лично не принимали участия в военных действиях. Полководцев награждали знаками отличия, которые полагались триумфатору. Практиковалось и награждение консульскими знаками отличия без избрания консулом.). Полководцу Корбулону, например, Клавдий послал триумфальные награды за то, что он провел канал между Рейном и рекой Мозой, а другому полководцу — за постройку серебряного рудника. Наконец, римские нобили имели достаточные основания поставить в вину принцепсу вмешательство в государственные дела его жен. Об этом — позже, а пока считаю необходимым отвести от императора Клавдия упрек некоторых историков в чрезвычайной жестокости. Думаю, что его оклеветали современники — те самые обиженные аристократы.

Присмотримся внимательно к этим упрекам. Светоний приводит — надо полагать, со слов одного из таких современников Клавдия — довольно внушительную цифру будто бы казненных им аристократов: тридцать пять сенаторов и более трехсот всадников. Но анонимно. Называет он всего четыре имени родственников принцепса, убитых или изведенных с его согласия, — по наговору, если не по прямому распоряжению Мессалины, жены императора, которая вплоть до своей погибели держала в страхе весь дворец. Абзац, в котором Светоний живописует кровожадность Клавдия, я, во избежание упрека в пристрастии, выпишу полностью:

«Природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в большом, так и в малом. Пытки при допросах и казни отцеубийц заставлял он производить немедля и у себя на глазах. Однажды в Тибуре он пожелал видеть казнь по древнему обычаю (розгами до смерти. — Л.О.), преступники уже были привязаны к столбам, но не нашлось палача. Тогда он вызвал палача из Рима и терпеливо ждал его до самого вечера. На гладиаторских играх, своих или чужих, он всякий раз приказывал добивать даже тех, кто упал случайно, особенно ретиариев: ему хотелось посмотреть в лицо умирающим. Когда какие-то единоборцы поразили друг друга насмерть, он тотчас приказал изготовить для него из мечей того и другого маленькие ножички. Звериными травлями и полуденными побоищами (когда знатная публика уходила завтракать, на потеху оставшимся устраивали кровавый бой гладиаторов без щитов и доспехов) увлекался он до того, что являлся на зрелища ранним утром и оставался сидеть, даже когда все расходились завтракать. Кроме заранее назначенных бойцов, он посылал на арену людей по пустым и случайным причинам — например, рабочих, служителей и тому подобных, если вдруг плохо работала машина, подъемник или еще что-нибудь. Однажды он заставил биться даже одного своего раба-именователя, как тот был, в тоге». (Светоний. Божественный Клавдий, 34)

Согласен — на современного читателя это производит тяжкое впечатление. Но ведь большая часть приведенных здесь примеров говорит лишь о пристрастии к кровавым зрелищам, чем грешило подавляющее большинство римлян той поры. А два последних случая кажутся мало правдоподобными. Ну какой интерес смотреть на арене «сражение» гладиатора со служителями цирка или рабом, спеленутым тогой (и почему раб в тоге?)...

Тацит называет целых десять имен казненных, все они связаны с заговором Мессалины и Силия (об этом ниже), который в случае успеха повлек бы за собой гибель Клавдия. Два упомянутых Тацитом случая самоубийства придворных (Валерия Азиатика и Луция Силана) следует отнести на счет интриг последней жены Клавдия, Агриппины. Складывается впечатление, что Клавдий был, конечно, жесток, но явно уступал в этом и Калигуле, и старому Тиберию, и молодому Октавиану-Августу.

Зато его отличала уже известная нам трусость. И непременно связанная с ней подозрительность (а также жестокость — со страху!). Всюду, куда он выходил, его сопровождала внушительная охрана. Собираясь навестить больного, он приказывал заранее обыскать его спальню и обшарить постель. Посетителей, которые являлись с приветствиями, тщательно обыскивали. Трусостью объясняется и его безграничная вера доносчикам.

«Не было доноса, — утверждает Светоний, — не было доносчика столь ничтожного, чтобы он по малейшему подозрению не бросился защищаться или мстить». (Там же, 37)

Вот как, например, описывает тот же историк конец Аппия Силана, посмевшего до того отвергнуть домогательства жены Клавдия:

«Уничтожить его сговорились Мессалина и Нарцисс, поделив роли: один на рассвете ворвался в притворном смятении в спальню к хозяину, уверяя будто видел во сне, как Аппий на него напал. Другая с деланным изумлением стала рассказывать, будто и ей вот уже несколько ночей снится тот же сон. А когда затем, по уговору, доложили, что к императору ломится Аппий, которому накануне было велено (очевидно, доносителями. — Л.О.) явиться в этот самый час, то это показалось таким явным подтверждением сна, что его тотчас приказано было схватить и казнить». (Там же)

Известно, что Клавдий был вспыльчив и в припадке гнева безрассуден. Но главной слабостью императора было исключительное женолюбие. Оно пагубным образом проявлялось, в частности, зависимостью его поступков от мнений, требований или капризов очередной жены. А жен было несколько, и о них придется рассказать подробнее. Слово «женолюбие» я употребил в буквальном смысле — любви к женам, а не в смысле «сексуальной озабоченности» (для простого удовлетворения плотских вожделений, в конце концов, существовали рабыни). Клавдию важно было иметь жену из высшего римского круга.

В юности Клавдий был помолвлен сначала с правнучкой самого Августа, потом с девушкой из славного древнего рода диктатора Камилла. Одна помолвка расстроилась по причинам политического характера. Вторая невеста умерла. В первый раз он женился на дочери триумфатора, второй раз — на дочери бывшего консула (не буду загромождать рассказ лишними именами). С первой женой он развелся из-за ее наглого развратного поведения, со второй — из-за непрестанных мелких ссор. Третья жена, Мессалина, была правнучкой Октавии — сестры Августа. Как видим, все жены из самых знатных аристократических семей. Все три женитьбы (на Мессалине — в 39-м году) относятся к периоду жизни Клавдия, когда в окружении принцепсов над ним смеялись и никому в голову не приходило, что это — будущий император. Мне кажется, что в своих женитьбах Клавдий искал опору для преодоления комплекса неполноценности. Такое предположение становится еще более обоснованным, если обратить внимание на внешность Клавдия. При первом знакомстве с Клавдием я использовал кое-какие штрихи из описания Светония. Сейчас я процитирую подробности.