Римская история в лицах - Лев Остерман

«А ведь он не лишен был ни учености, ни красноречия, и всегда с усердием занимался благородными искусствами». (Там же)

Клавдий продолжал писать и в годы своего правления. Закончил Римскую историю в сорока трех книгах (мы бы их назвали главами), написал «весьма ученое», по отзыву того же Светония, сочинение «В защиту Цицерона против писаний Азиния Галла». Я думаю, что интеллигентность Цицерона импонировала Клавдию. Еще он написал двадцать книг по истории этрусков и восемь — по истории Карфагена (то и другое — по-гречески). Все это как-то не вяжется с обликом чуть ли не дебильного правителя. Хотя и здесь Светоний добавляет «ложку дегтя», утверждая, что восемь книг о своей жизни Клавдий написал «не столько безвкусно, сколько бестолково».

Сразу же после смерти Мессалины началась борьба между приближенными вольноотпущенниками, каждый из которых предлагал новую невесту для императора. Учитывая склонность Клавдия поддаваться женскому влиянию, выбор между претендентками становился делом государственной важности. Быть может, предполагая некоторую неуверенность в себе пятидесятивосьмилетнего вдовца, Нарцисс сделал ставку на разведенную вторую жену Клавдия, Петину, о которой по данному поводу вспомнил и сам принцепс. А всемогущий министр финансов Паллант неожиданно предложил в качестве невесты родную племянницу императора, Агриппину младшую.

Старшей дочери Германика в ту пору было тридцать три года. Она успела дважды побывать замужем и овдоветь (злые языки утверждали, что своего второго мужа она отравила). От первого брака у нее был одиннадцатилетний сын, чье полное имя (по родному отцу) было Луций Домиций Агенобарб. Потом, после усыновления в род Клавдиев, он получит распространенное в этом роду прозвище Нерон, под которым и войдет в историю как пятый римский император. Его и Агриппину младшую читатель легко отыщет в левом нижнем углу таблицы родового древа семьи Августа.

Существенным аргументом Палланта в пользу своей протеже было то, что в таком браке Клавдий укреплял свое положение, породнившись с родом Юлиев. Агриппина младшая была правнучкой Августа. К тому же и дочерью Германика, миф о котором все еще жил в римском народе. Впрочем, и сама невеста не теряла времени даром. Снедаемая честолюбием, она не жалела для бедного дяди поцелуев и прочих нежностей, нередко выходивших за рамки чисто родственной привязанности. Совмещение прямого женского соблазна с интересами укрепления государства дало ожидаемый эффект: выбор был сделан в пользу Агриппины. Клавдий уже сожительствует с ней, но брак не оформляется: женитьба на племяннице — дело в Риме неслыханное. Такой союз считается кровосмесительным. Проблема была решена с помощью послушного сената. Приближенный принцепса Вителлий обращается к сенаторам с пылкой речью, в которой превозносит знатность, безупречность нрава и способность к деторождению Агриппины, а также скромность и сдержанность Клавдия. Указывает на великую пользу для государства, которую обещает этот брак.

Согласие было дано и даже, по настоянию Клавдия, оформлено в виде постановления сената, где браки между дядями и племянницами разрешались раз и навсегда. Немедленные последствия новой женитьбы Клавдия Тацит описывает в следующих сильных выражениях:

«Этот брак принцепса явился причиною решительных перемен в государстве: всем стала заправлять женщина, которая вершила делами Римской державы, отнюдь не побуждаемая разнузданным своеволием, как Мессалина. Она держала узду крепко натянутой, как если бы та находилась в мужской руке. На людях она выказывала суровость и еще чаще — высокомерие. В домашней жизни не допускала ни малейших отступлений от строгого семейного уклада, если это не способствовало укреплению ее власти. Непомерную жадность к золоту она объясняла желанием скопить средства для нужд государства». (Там же, 12, 7)

Заметим, что «правление» Агриппины опиралось на квалифицированную поддержку. Бывший ходатай за ее интересы и «первый министр» Клавдия, Паллант, стал вскоре любовником новобрачной.

Еще во время подготовки брака с Клавдием, учитывая преклонный возраст императора, Агриппина стала заботиться о более отдаленном будущем. С этой целью она задумала женить своего сына на дочери Клавдия. Хотя Октавии в ту пору едва исполнилось шесть лет, она уже была обручена со знатным юношей Луцием Силаном. С помощью своего приспешника Вителлия заботливая мать возводит на Силана клеветническое обвинение в кровосмесительной связи с родной сестрой. Обработанный совместными усилиями Агриппины и Вителлия, Клавдий объявляет несчастному жениху, что его брак с Октавией не состоится. Затем следует ничем не мотивированное исключение из сенаторского сословия. Хорошо понимая, что его ожидает дальше, Силан в день свадьбы Агриппины и Клавдия кончает жизнь самоубийством. Быть может, для того, чтобы сгладить впечатление от этой смерти, Агриппина добивается возвращения из ссылки и даже избрания претором знаменитого писателя и философа Аннея Сенеки. Ему уже пятьдесят пять лет. Семь лет назад, благодаря интригам Мессалины, он был сослан Клавдием на Корсику. Теперь Сенеке поручают воспитание маленького Домиция (будущего императора Нерона). Не теряя времени, Агриппина организует обручение своего сына с Октавией. Ее влияние и могущество растут с головокружительной быстротой. Отлично понимая, что власть должна опираться на силу, она добивается от Клавдия и сената замены двух прежних префектов претория на своего ставленника, Афрания Бурра. Это выдающийся военачальник, пользующийся доброй славой, но ему, как замечает Тацит, «было известно, кому он обязан своим назначением. Вместе с тем, — продолжает историк, — Агриппина стремилась придать себе как можно больше величия: она поднялась на Капитолий в двуколке, и эта почесть, издавна воздававшаяся только жрецам и святыням, также усиливала почитание женщины, которая — единственный доныне пример — была дочерью императора (в смысле главнокомандующего — Германика), сестрою, супругою и матерью принцепсов (соответственно Калигулы, Клавдия и Нерона. — Л.О.)». (Там же, 12, 42)

В другом случае, уже в 52-м году, описывая пленение знаменитого вождя британцев Каратака, его благородную речь перед императором и строем преторианцев в Риме, а затем прощение, которое он и его родные получают от Клавдия, Тацит не забывает упомянуть такую немаловажную подробность этой сцены:

«После того, как с них сняли оковы, они те же хвалы и выражения благодарности, с какими перед тем обратились к принцепсу воздали и Агриппине, которую увидели невдалеке на другой трибуне. Пребывание женщины перед строем римского войска было, конечно, новшеством и не отвечало обычаям древних, но сама Агриппина не упускала возможности показать, что она правит вместе с супругом, разделяя с ним добытую ее предками власть». (Там же, 12, 37)

Вместе с ростом влияния Агриппины происходило и возвышение ее сына в ущерб положению родного сына Клавдия, Британика. В 50-м году император усыновил пасынка, разрешив ему, как я уже упоминал, называться Нероном. В четырнадцать лет Нерона на два года ранее срока облачили в мужскую тогу. Раболепствующий сенат тут же постановил, что через пять лет он получит звание консула, а пока будет носить почетный титул главы римской молодежи. На устроенном по этому поводу цирковом представлении Нерон появился в одеянии триумфатора, а Британик, в детской тоге — претексте. Вскоре из преторианских когорт и дворца под тем или иным предлогом были удалены те военные трибуны, центурионы и вольноотпущенники, которых Агриппина подозревала в симпатиях к Британику. В 53-м году шестнадцатилетний Нерон сочетался браком с одиннадцатилетней дочерью Клавдия Октавией. Британику в это время едва исполнилось двенадцать лет. Вопрос о будущем преемнике престарелого принцепса был практически решен...

Глухая, безлунная осенняя ночь тяжко навалилась на Палатинский холм. Глухо и пустынно в комнатах дворца. Чадят светильники, вырывая у темноты ненадежные, скудно освещенные островки. По тусклой облицовке стен мечется, подпрыгивает огромная, уродливая тень. То становится меньше, расплывается, тускнеет и раздваивается, то вдруг чернеет, обозначается резко, растет, вздымается до самого потолка. От одного островка света к другому, третьему и обратно без остановки ковыляет император. Его гонит тревога. Сомнения, тревога, а если признаться честно — страх. С тех пор как Нарцисс рассказал ему о неверности Агриппины (будто он сам не догадывался?), его не отпускает страх. Раз это известно всем, они пойдут дальше. Если приказать арестовать ее и Палланта? Послушаются ли преторианцы? Ту ночь в караулке их лагеря он помнит так, как будто это было вчера. Нет-нет! Бурр примет сторону Агриппины. Зачем он только женился, зачем усыновил Нерона? После его смерти они погубят Британика. И завещание не поможет. Признают недействительным, как у Тиберия... Вдруг вспомнилось, как выносил Британика к солдатам и к народу в цирке. Совсем еще крошечного. Поднимал над собой, молил богов о его будущем. Под рукоплескания толпы... На днях он не сдержался: обнял мальчика и пожелал ему скорее вырасти, чтобы принять у отца отчет в делах. Напрасно, ах, напрасно! Ей, конечно, донесли. А вчера и того хуже: захмелев, сказал что-то о том, что все его жены беспутны, но не остаются безнаказанными. Какой злой гений подсказал ему эти слова? Не следует пить вино... Но такая вдруг наваливается тоска. Надо держаться! Не поддаваться тоске! И быть очень осторожным. Пока не подрастет Британик. Чтобы перед всем народом и сенатом объявить его наследником... А примет ли народ? Ведь Нерон — внук Германика... Нелепая черная тень мечется и мечется по тусклым стенам полутемного дворца...