Римская история в лицах - Лев Остерман

Следуя примеру собственной матери, Нерон приказывает трибуну преторианской когорты, у которого под замком содержится знаменитая отравительница Локуста, доставить ему быстродействующий яд. Зловещая сцена отравления Британика живо описана Тацитом:

«Дети принцепсов, в соответствии с давним обычаем, обедали вместе во своими сверстниками из знатных семейств, сидя за отдельным и менее обильным столом на виду у родителей. Обедал за таким столом и Британик, но так как его кушанья и напитки отведывал выделенный для этого раб, то, чтобы не был нарушен установленный порядок или смерть их обоих не разоблачила злодейского умысла, была придумана следующая уловка. Еще безвредное, но недостаточно остуженное и уже отведанное рабом питье передается Британику. Отвергнутое им как чрезмерно горячее, оно разбавляется холодной водой с разведенным в ней ядом, который мгновенно проник во все его члены, так что у него разом пресеклись голос и дыхание. Сидевших вокруг него охватывает страх, и те, кто ни о чем не догадывался, в смятении разбегаются, тогда как более проницательные замирают, словно пригвожденные каждый на своем месте, и вперяют взоры в Нерона. А он, не изменив положения тела, все так же полулежа и с таким видом, как если бы ни о чем не был осведомлен, говорит, что это дело обычное, так как Британик с раннего детства подвержен падучей, и что понемногу к нему возвратится зрение и он придет в чувство. Но в чертах Агриппины мелькнул такой испуг и такое душевное потрясение, несмотря на ее старание справиться с ними, что было очевидно, что для нее, как и для сестры Британика Октавии, случившееся было полной неожиданностью, Ведь Агриппина отчетливо понимала, что лишается последней опоры и что это братоубийство — прообраз ожидающей ее участи. Октавия также, невзирая на свои юные годы, научилась таить про себя и скорбь, и любовь, и все свои чувства. Итак, после недолгого молчания возобновилось застольное оживление». (Там же, 13, 16)

Тело Британика было в ту же ночь, почти без почестей, предано погребальному огню. В своем указе Нерон объяснял причины такой поспешности установлением предков скрывать от глаз людских похороны безвременно умерших. Там же он заявлял, что, потеряв в лице брата помощника и оставшись единственным отпрыском державного рода Клавдиев, может надеяться только на поддержку сената и народа. Одновременно с этим принцепс щедро одарил виднейших из своих приближенных, как бы приглашая их к соучастию. В какой мере это преступление сумели оправдать Сенека и Бурр, мы не знаем. Во всяком случае они не отказались от своей задачи направления деятельности властителя. Быть может, надеясь на его молодость и понимая, что никто, кроме них, не сможет помешать развитию жестоких инстинктов Нерона.

Агриппина вполне осознала грозящую ей опасность, но отнюдь не отказалась от своих претензий на власть. Она устраивает тайные совещания со своими друзьями, лихорадочно добывает деньги, уважительно принимает у себя трибунов и центурионов претория. Всячески обхаживает уцелевших представителей старой знати, превознося их доблести и подыскивая среди них будущего главу заговора.

Активность Агриппины не остается незамеченной. Нерон предпринимает энергичные ответные меры. Он велит удалить охранявшие ее караулы и личных телохранителей-германцев. Затем выдворяет из императорского дворца и поселяет в доме ее бабки, Антонии. Он изредка навещает мать — всегда в сопровождении центурионов. Наскоро поцеловав, тотчас удаляется. Число сторонников Агриппины быстро уменьшается.

Успокоившись относительно возможности ее заговора, Нерон пускается в разгул — безудержный и бесшабашный. Он точно берет реванш за свое подневольное детство. Переодетый в рабскую одежду, в сопровождении так же преображенных и хмельных придворных, император в сумерки отправляется слоняться по улицам, притонам и публичным домам. Буйная компания затевает драки, расхищает выставленные на продажу товары, вламывается в дома.

Впрочем, однажды Нерона порядком помяли в драке. С тех пор в арьергарде развлекающейся компании следовал отряд воинов или гладиаторов при оружии. Бурр и Сенека смотрели снисходительно на эти бесчинства, усматривая в них, пожалуй, самый невинный выход жажды реванша, вызревшей за годы подавления личности в душе молодого принцепса.

Еще одним руслом, куда, в соответствии с давним пристрастием, устремляется освобожденная энергия правителя, становится устройство конных состязаний, юношеских игр и театральных представлений. Он это делает с невиданным размахом и самыми неожиданными нововведениями. К примеру, на скачках в цирке впервые в истории этих состязаний участвовали колесницы, запряженные четверкой верблюдов. В традиционных юношеских играх обычай разрешал выступать непрофессионалам. Нерон побуждал к участию в них не только молодых людей из знатных семей, но и почтенных сенаторов, подготавливая почву для собственного появления на арене.

Гладиаторские бои привлекали императора куда меньше. Нередким среди римлян той поры пристрастием к кровавым зрелищам Нерон явно не грешил. Вопреки распространенному представлению, он не был кровожадным в прямом смысле этого слова. Светоний упоминает, что в своем присутствии он не разрешал добивать потерпевших поражение гладиаторов, даже из числа преступников. Быть может, боялся крови? В последние годы своего правления Нерон будет казнить множество людей, но мы не найдем ни одного свидетельства о его присутствии на месте казни. Всегда он посылает либо убийц, либо повеление о «добровольной» смерти.

Между тем на восточных границах империи начали разворачиваться важные события. Давно и вяло протекавшая война с парфянами за владычество над Арменией вдруг разгорелась с неожиданной силой. Парфянский царь Вологаз преисполнился решимости посадить на армянский трон своего брата Тиридата и начал теснить римлян. Нерон отправил в Сирию отличившегося в германских войнах выдающегося полководца Домиция Корбулона. Новый главнокомандующий крутыми мерами добился восстановления боевой мощи тамошнего римского войска. Исследуя психологию и деяния трех последних императоров, мне пришлось слишком долго удерживать читателя в гуще интриг и злодеяний императорского двора в Риме. В качестве воинов мы сталкивались только с развращенными и своекорыстными преторианцами. Могло создаться впечатление, что доблесть, слаженность действий и знаменитая выносливость римских легионеров навсегда ушли в прошлое. Это не так! Нужна была только мощная рука, чтобы вновь поставить этих сильных и мужественных людей в строй грозных римских когорт.

Действия Корбулона по прибытии к войску очень похожи на поступки великих полководцев Республики, к примеру, Эмилия Павла или Сципиона Эмилиана. Для иллюстрации жизнестойкости традиции мужества рядовых римских воинов я позволю себе процитировать небольшой фрагмент из Тацита:

«Корбулон держал все войско в зимних палатках, хотя зима была столь суровою, что земля покрылась ледяной коркою и, чтобы поставить палатки, требовалось разбивать смерзшуюся почву. Многие отморозили себе руки и ноги, некоторые, находясь в карауле, замерзали насмерть... Сам Корбулон в легкой одежде, с непокрытой головой, постоянно был на глазах у воинов, и в походе, и на работах, хваля усердных, утешая немощных и всем подавая пример. Но так как многие не хотели выносить суровость зимы и тяготы службы и дезертировали, ему пришлось применить строгость. Он не прощал, как было принято в других армиях, первых проступков, но всякий, покинувший ряды войска, немедленно платился за это головою. Эта мера оправдала себя и оказалась целительной...». (Там же, 13, 35)

Нет нужды подробно описывать военные действия, в которых Нерон участия не принимал. Корбулон сумел разгромить войско Тиридата. Столицу Армении Артаксату римляне разрушили до основания, но ее жителей пощадили. За эти успехи... войско провозгласило Нерона императором, а сенат назначил ему многие почести...

Тем временем, ситуация в Риме определяется, как написали бы современные обозреватели, новым витком противостояния между принцепсом и его матерью. И вновь оно связано с появлением женщины. Только на сей раз это не гетера-вольноотпущенница, а знатная патрицианка Сабина Поппея. Тацит набрасывает ее портрет:

«У этой женщины было все, кроме честной души. Мать ее, почитавшаяся первой красавицей своего времени, передала ей вместе со знатностью и красоту. Она располагала средствами, соответствовавшими достоинству ее рода. Речь ее была любезной и обходительной, и вообще она не была обойдена природной одаренностью. Под личиной скромности она предавалась разврату. В общественных местах показывалась редко и всегда с полуприкрытым лицом — то ли чтобы не насыщать взоров, то ли, быть может, потому, что это к ней шло. Никогда не щадила она своего доброго имени, одинаково не считаясь ни со своими мужьями, ни со своими любовниками. Никогда не подчинялась ни своему, ни чужому чувству, но где предвиделась выгода, туда и несла свое любострастие». (Там же, 13, 45)