Римская история в лицах - Лев Остерман

Завершая более полное, чем выше, перечисление «добрых дел» Калигулы и переходя к рассказу о его злодеяниях, Светоний предупреждает читателя: «До сих пор шла речь о правителе, далее придется говорить о чудовище». Действительно, перемена в поведении принцепса, особенно по отношению к сенату, была внезапной и разительной. Некоторые историки связывают ее с трехмесячной тяжелой болезнью, которую он перенес в то время. Возможно, что она обострила состояние его психики и ускорила неизбежную перемену. Но зачем вообще нужен был Калигуле этот первоначальный маскарад, эта лихорадочная деятельность, слишком театральная, чтобы быть искренней?

Мне кажется, Калигуле необходимо было выиграть время для создания надежной опоры своим жестоким замыслам. А они уже давно зрели в душе этого — по определению Светония — «чудовища». Опыт Тиберия научил его, что полагаться на преторианцев рискованно. Из рассказов Ливии Калигуле было известно, что Август, помимо преторианцев, держал под рукой отряд телохранителей, состоявший из наемников-варваров, чьей измены можно было не опасаться. Он решил пойти по этому пути. Когорты преторианцев Калигула не распустил, но обезглавил, отправив их префекта Маркона наместником в Египет, а затем принудив к самоубийству. Взамен набрал сильный отряд телохранителей-германцев, который мог держать в страхе и подчинении весь город. В случае необходимости германцы смогли бы подавить и мятеж преторианцев. Когда все было подготовлено, Калигула сбросил маску доброго и доброжелательного к сенату правителя. Но для римских граждан его истинное лицо открылось отнюдь не сразу. Пробежав сокращенный перечень издевательств и казней, которым я начал главу, читатель легко заметит, что жертвами свирепости принцепса были почти исключительно сенаторы и всадники. Римский плебс продолжал восхвалять щедрого правителя, подкупавшего толпу раздачами денег, подарками и пышными зрелищами. А в далекой Галлии или Сирии легионеры по-прежнему с восторгом клялись в верности сыну Германика, мальчонкой делившему с ними тяготы походов и быт военных лагерей. В случае нужды они без колебаний явились бы в Рим, чтобы защитить своего любимца. Вечный Город находился в полной власти ненасытного свирепого принцепса.

Так продолжалось весь 38-й год. Примерно к концу года кончились деньги, собранные в казну рачительным Тиберием. Между тем пристрастие Калигулы к расточительству все росло. Казалось бы, зачем деньги тому, кто может все забрать силой? Вспомним, что большинство предметов роскоши доставлялось в Рим иноземными купцами. А те яства, которые поступали от италийских земледельцев, садоводов, охотников или рыболовов, тут же исчезли бы с рынка, если бы за них перестали платить звонкой монетой. С января по сентябрь 39-го года, продолжая зловещую цепь казней аристократов, Калигула разворачивает широкую кампанию вымогательств и ограбления римских граждан. В первую очередь, конечно, пришлось раскошеливаться тем, кто побогаче. Одним из самых простых способов изъятия денег было принуждение к завещанию их принцепсу. Дети и другие родственники могли надеяться получить что-то только в качестве его сонаследников. Отказ от такого «добровольного» дара рассматривался как оскорбление принцепса со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если завещатели слишком долго задерживались на этом свете, Калигула посылал им отравленные лакомства. Другой способ «легального» грабежа — своеобразные торги, которые устраивал император. На них он выставлял рабов, утварь, одежду и прочее убранство двора Августа и Тиберия. Ввиду исторической ценности этих предметов он назначал за них баснословную цену. Покупателей называл сам; отказаться от покупки было очень опасно.

Но всего этого оказалось недостаточно, и Калигула решил запустить руки в скромные кошельки рядовых граждан. Он учредил множество новых и небывалых налогов. Ни одна вещь, ни один человек не оставались без налога. За все съестное, что продавалось в городе, нужно было уплачивать пошлину. С любого судебного дела взыскивалась сороковая часть спорной суммы. Носильщики платили восьмую часть дневного заработка, проститутки — цену одного свидания. Чтобы лучше контролировать эту важную статью дохода, император распорядился устроить на Палатинском холме, неподалеку от своего дворца, огромный публичный дом. Список фискальных новаций Калигулы у Светония этим не исчерпывается. Не буду перечислять их все. Приведу лишь один эпизод, который выглядит как фантазия или как описание поведения душевнобольного:

«Когда же у него родилась дочь (от Цезонии. — Л.О.), то он, ссылаясь уже не только на императорские, а и на отцовские заботы, стал требовать приношений на ее воспитание и приданое. Объявив эдиктом, что на новый год он ждет подарков, он в календы января (1-го числа. — Л.О.) встал на пороге дворца и ловил монеты, которые проходящий толпами народ всякого звания сыпал ему из горстей и подолов. Наконец, обуянный страстью почувствовать эти деньги на ощупь, он рассыпал огромные кучи золотых монет по широкому полу и часто ходил по ним босыми ногами или подолгу катался по ним всем телом». (Там же, 42)

Даже если мы усомнимся в достоверности этого эпизода, то изложенного ранее вполне достаточно, чтобы понять неизбежность горького разочарования римского народа в своем «голубчике». Расплата за слепую приверженность мифу была, как обычно, тяжкой. После девяти месяцев беспардонного грабежа и вымогательства былая народная любовь сменилась вполне естественной ненавистью. Быть может, поэтому Калигула вдруг надумал восстановить непосредственную связь с войском.

Совершенно неожиданно и без всякого к тому повода он объявил военный поход в Германию. Без промедления были созваны отовсюду легионы и вспомогательные войска, строго проведен новый набор рекрутов, запасена масса продовольствия. В сентябре 39-го года двухсотпятидесятитысячная армия двинулась в поход... искать противника. Найти его не удалось. Пришлось довольствоваться несколькими подстроенными с помощью своих же вспомогательных войск инцидентами. Заключительный эпизод этой «войны» заставляет еще раз предположить безумие или крайнюю степень самодурства третьего римского императора.

«Наконец, — пишет Светоний, — словно собираясь закончить войну, он выстроил войско на морском берегу, расставил баллисты и другие машины и, между тем как никто не знал и не догадывался, что он думает делать, вдруг приказал всем собирать раковины в шлемы и складки одежды — это, говорил он, добыча Океана, которую он шлет Капитолию и Палатину (то есть, Юпитеру Капитолийскому и Аполлону Палатинскому. — Л.О.). В память победы он воздвиг высокую башню, чтобы она, как Фаросский маяк, по ночам огнем указывала путь кораблям». (Там же, 46)

Быть может, почувствовав перемену настроения римлян, сенат набрался смелости отказать Калигуле в триумфе, которого тот требовал в честь своей «победы». Дело ограничилось овацией. Рассвирепевший принцепс грозил сенаторам всеми возможными карами, однако дни его были уже сочтены. За время почти годичного отсутствия императора в Риме сенаторы сумели сговориться с офицерами преторианских когорт и составили заговор. 24-го января 41 года в возрасте двадцати девяти лет Гай Калигула был убит. Убийство совершилось при выходе императора из театра во время перерыва. В тесноте подземного перехода заговорщикам удалось задержать германцев. Двое трибунов претория напали на оставшегося без охраны Калигулу и зарубили его мечами. Часть сообщников успела после этого скрыться, отставших перебили подоспевшие германцы. Они оцепили театр, и публика в панике ожидала резни. Но когда выяснилось, что Калигула мертв, германцы удалились. Народ бросился вон из театра.

Так закончился печальный опыт пусть неформального, но бесспорно всенародного избрания фактически самодержавного правителя в древнем Риме.

Клавдий

Калигула был убит вскоре после полудня. Прошло добрых два или три часа, прежде чем Форум откликнулся на это событие изменением привычного ритма своей шумной жизни. Римляне уже привыкли к зловещим слухам, долетающим из Палатинского дворца, и потому не очень-то поверили словам первых прибежавших из театра людей. Тем более что одни из них утверждали, что император убит, а другие — что ранен и что германцы изрубили всех покушавшихся на него. Ближе к вечеру обстановка на площади стала меняться. Поспешно, кто в носилках, а кто пешком, на Капитолийский холм стали подниматься сенаторы. Многие не знали, зачем посланцы консулов вызвали их туда на срочное заседание. Другие знали, но не хотели будоражить толпу. Потом пришли три городские когорты. Солдаты отогнали народ от подножия холма и выстроились перед ним плотным прямоугольником — фронтом к площади. Торговцы стали поспешно запирать лавки. Их место заняла жадная до зрелищ толпа плебса. Она притиснулась вплотную к переднему ряду воинов. Теперь уже все поверили, что Калигула убит. Ни особого ликования, ни, тем более, огорчения по этому поводу заметно не было. Скорее тревога и недоумение — что же будет? Наследника молодой император не оставил. Там и здесь слышалось произносимое с сочувствием имя Германика, чей род теперь прервался. Кое-где вспыхивало полузабытое слово «республика». Стемнело рано. Позади темной массы солдат запылали факелы. На освещенных лицах людей, стоявших в первых рядах, все яснее читалось беспокойство. Оба префекта претория не явились на Форум! От темных дальних рядов, от идущего оттуда смутного гула голосов веяло тревогой.