Власть и наука - Валерий Сойфер

И если легко понять действия политиканов, официальных философов или второстепенных специалистов, неспособных оценить в полном объеме ситуацию и свое место в научной работе, то вряд ли поддается благожелательной оценке деятельность даровитых, в достаточной мере образованных ученых, все понимающих и, тем не менее, приторговывавших своей совестью.

Николай Иванович Нуждин, учившийся у Вавилова и сотрудничавший с ним, выполнил исследование для докторской диссертации по классической генетике, а затем мгновенно сообразил, что её нужно перекроить на лысенковский лад! Всю последующую жизнь Нуждин служил Лысенко и выслуживался перед ним, "заслужив-таки" в качестве гонорара звание члена-корреспондента АН СССР. Только благодаря принципиальной позиции академиков И.Е.Тамма, А.Д.Сахарова и В.А.Энгельгардта Нуждин не про-шел в академики, как того хотели в течение ряда лет Лысенко и покровительствовавший ему Хрущев.

Николай Иосифович Шапиро -- тонкий интеллигент, любитель живописи, внешне спокойный человек вдруг "осознал" после августовской сессии, что дело генетики погублено окончательно, а жить надо -- и решил пойти служить Нуждину в Институт генетики АН СССР в Москве?25

Образованный Михаил Ефимович Лобашев, в будущем зав. кафедрой генетики Ленинградского университета, издал в 1954 году книгу (толстую монографию "Очерки по истории русского животноводства"), основной смысл которой заключался в попытках доказать не просто независимость русского животноводства от западного, а приоритет русских во всех вопросах.

"... в России, -- писал Лобашев, -- незадолго по появления теории Дарвина складывалась самобытным путем собственная теория селекции... И тем более неправильным является мнение, что начинающим русским зоотехникам приходилось идти на выучку к немцам, постигать насквозь проникнутую бездарным немецким педантизмом, загроможденную ненужным хламом немецкую науку" (148).

Правда, могли найтись люди, которые сказали бы, что Лобашев -- убежденный большевик, поддавшийся сталинской установке на борьбу с "безродными космополитами", взялся не за свое дело: он не был специалистом ни в области животноводства, ни в области истории науки, а всю жизнь работал генетиком. Но, доказывая, что "русский паралич -- самый прогрессирующий паралич в мире", он делал это не по незнанию. Когда он писал:

"История русского скотоводства показала неспособность капиталистической системы в России обеспечить непрерывный рост поголовья скота и улучшение его качества. Она поучительна также тем, что наглядно иллюстрирует неизбежность депрессии животноводства в современных капиталистических странах" (149), --

Лобашев раскрывал истинные мотивы, руководившие им -- политиканские.

Много лет своей жизни этот ученый посвятил изучению мутаций генов, пытался открыть (правда, безуспешно) индуцированный мутагенез, и вдруг, рассуждая о скотоводстве, принялся клеймить позором свою же науку -- генетику, порочить метод мутаций, допуская фактические ошибки (а без них этого и не сделаешь). Лобашев писал:

"Морган... доказывал, что мутации генов в хромосомах являются основными материальными носителями наследственности" (150),

хотя Т.Морган доказал роль генов в наследственности, а не роль мутаций этих генов. Но необходимость осуждения морганизма была столь ясна Лобашеву, что научная истина уже не могла не пострадать при этом:

"Теория морганизма-вейсманизма, претендовавшая на всеобщее господство в биологии, оказалась нежизненной... в наше время вейсмановско-моргановская теория оказалась нежизненной... в наше время вейсмановско-моргановская теория оказалась бессильной" (151).

"Забвение и недооценка научных открытий являются характерными чертами именно буржуазной науки, оторванной от народа" (152).

На первенствующие позиции Лобашев выставлял то умозаключение, которое он считал в ту пору самым верным (или "необходимым"?):

"Лишь советская мичуринская биология поставила своей задачей изучить богатый народный опыт... и использовать его в социалистическом животноводстве" (153).

Абба Овсеевича Гайсинович, считавший себя учеником Серебровского, перевел в свое время на русский язык отдельные главы из американского учебника генетики Синнота и Данна. С наступлением тяжелых времен Гайсинович переметнулся в "спокойную" область -- историю науки -- и принялся уснащать том "Избранных биологических произведений" выдающегося русского ученого Ильи Ильича Мечникова -- Нобелевского лауреата, проработавшего значительную часть своей жизни в Париже (с 1887 года до смерти в 1916 году), где он стал вице-директором знаменитого Пастеровского института, такого рода собственными примечаниями:

"Мечников талантливо и самостоятельно развивает дальше учение о естественном отборе, ничуть не смущаясь расхождением в этом вопросе с самим Дарвиным. Особенно рельефно выступает продуманность и последовательность Мечникова, если сравнить его выводы с возникшей четверть века спустя мутационной теорией, которая привела к самым антидарвинистическим и метафизическим выводам" (154).

"Мечникову очевидна ограниченность дарвиновского понимания изменчивости как постепенного и непрерывного процесса возникновения мелких изменений... Как известно, в настоящее время академик Т.Д.Лысенко основное значение в видообразовании также придает скачкообразным изменениям... Важно отметить, что и в вопросе о причинах наследственной изменчивости Мечников занимает позиции, близкие к мичуринскому учению" (155).

"Взгляды Мечникова в вопросах о причинах наследственной изменчивости сформировались еще до того, как Вейсман стал обосновывать свою фантастическую и идеалистическую "теорию зародышевой плазмы". Но и после этого Мечников встретил враждебно (1886) только что возникшую "ядерную теорию наследственности" и подверг ее критике" (156).

Среди этих людей был еще один грамотный генетик, ученик Г.А.Надсона, к этому времени уже погибшего в заключении, -- Александр Самсонович Кривиский, до 1948 года работавший в Ленинграде и временно потерявший после сессии ВАСХНИЛ работу. Стараясь сохраниться на научной должности, он фальсифицировал результаты опытов и заявил, что экспериментально подтвердил выводы Лепешинской, Бошьяна и Лысенко (см. прим. /92/) и стал печатать статьи с осуждением генетики (157), в которых утверждал:

"Внешняя среда может, вопреки мнению многих зарубежных микробиологов-морганистов... изменить наследственные свойства клеток" (158).

"Мичуринская биология твердо установила, что наследственные свойства передаются не через удвоение гипотетических наследственных единиц, а путем ассимиляции пластических веществ, что особенно ярко проявляется в процессах вегетативной гибридизации" (159).

В другом подобном же опусе (160) Кривиский настаивал на том, что в мире микробов осуществляется "вегетативная гибридизация" (161), что генов в природе не существует (162). Он предавал анафеме гены, которые теперь заключал в кавычки и обзывал "пресловутыми" (163). Кривиский писал:

"После исторической сессии ВАСХНИЛ, окончательно разгромившей вейсманизм-морганизм, советская микробиология окончательно избавилась от этих лжеучений" (164).

Захваливая лысенкоистов, Кривиский, например, считал, что бездоказательные утверждения С.Н.Муромцева о переходе одних видов микроорганизмов в другие совершенно верны (165), и добавлял от себя:

"Известное высказывание Т.Д.Лысенко о том, что новое видообразование осуществляется через неклеточные стадии, целиком приложимо и к микробам" (166).

Теми же устремлениями руководствовался физико-химик ленинградец Семен Ефимович Бреслера, фабриковавший данные о якобы возможном синтезе живых белков в отсутствие всяких генов (см. выше, прим. /89/). Бреслер в этих публикациях подчеркивал свою приверженность принципам мичуринской биологии, цитировал, как правильные, утверждения Лысенко и утверждал, что взгляды последнего

"выражают основные положения материалистической биологии и указывают направление, в котором должно развиваться учение о биосинтезе белка" (167).

Выступая с докладом на расширенном заседании Ученого совета Института биохимии АН СССР 26 октября 1950 г., Бреслер заявлял:

"Мичуринская биологическая наука неисчислимыми фактами, экспериментами и наблюдениями, а также всей практикой построения научного земледелия доказала ложность, беспочвенность и субъективность выводов морганистов...

В другой важнейшей области биологических наук -- цитологии -- среди ученых Запада господствует реакционная теория Вирхова о неизменном самовоспроизведении клеток путем деления как единственном пути образования живого вещества. И здесь, как и у вейсманистов, в основе всего лежит предельческая и, по существу, идеалистическая мысль о том, что пути к искусственному созданию живого вещества... для человека закрыты, поскольку имеет место лишь количественное нарастание, копирование, по существу, неизменных клеток. Трудами советских ученых, в первую очередь трудами О.Б.Лепешинской, показана ложность этой концепции" (168).