Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Вступление Америки в войну создало впечатление неизбежности победы союзников; однако к концу 1942 года Британия все еще балансировала на острие ножа. Теперь, оглядываясь назад, мы понимаем, что Эль-Аламейн и острова Мидуэй были поворотными пунктами; что Гитлер ошибся при разворачивании своих подводных лодок; и ошибся, не стерев Мальту с лица земли. Заканчивался 1942 год, и Черчилль упорно настаивал на том, что кольца из стали и бетона, которые Германия с Японией возвели вокруг своих завоеваний, следует регулярно проверять до тех пор, пока не удастся найти уязвимые места, и воспользоваться ими. В воздухе Королевские ВВС прорвали немецкое кольцо, а теперь и на земле, в Северной Африке, союзники проверяли кольцо на прочность, и Сталин занимался этим в городе, названном в его честь. И на Гуадалканале американцы не собирались ослаблять хватку.

Незадолго до наступления Монтгомери в Эль-Аламейне Черчилль ответил на просьбу Энтони Идена высказать свое мнение о докладе Министерства иностранных дел относительно послевоенной организации четырех великих держав – Великобритании, Китая, Советского Союза и Соединенных Штатов. Черчилль посоветовал Идену не делать поспешных выводов относительно того, кто войдет в состав этих великих держав. «Мы не можем сказать, с какой Россией и с какими русскими требованиями нам придется столкнуться, – и добавил: – Произошла бы страшная катастрофа, если бы русское варварство уничтожило культуру и независимость древних европейских государств». Что касается Китая, то «я не могу считать правительство Чунцина представителем великой мировой державы. [Китай], конечно, выступит на стороне Соединенных Штатов при любой попытке ликвидировать Британскую империю». В общем, сказал Черчилль Идену, он отдает предпочтение «Соединенным Штатам Европы[1462], способным защитить себя от всех угроз».

Однако, заметил он, как ни приятно рассуждать на подобные темы, «война имеет преимущественные требования на ваше и мое внимание». Он закочил свой монолог такими словами: «Я надеюсь, эти теоретические исследования будут поручены тем, для кого время тянется медленно, и что мы не станем пренебрегать рецептом тушеного зайца из кулинарной книги миссис Гласс, который начинается со слов: «Сначала поймайте зайца»[1463].

В ознаменование славных дел Монтгомери (и перед высадкой союзников в Северной Африке) Черчилль приказал, чтобы церковные колокола звонили по всей стране в следующее воскресенье, 8 ноября. Брук, Клементина и дочь Мэри пришли в ужас. Клементина «яростно» протестовала против его решения («совершенно справедливо», считала Мэри); Брук «умолял» Черчилля подождать, пока силы «Факела» не обеспечат полный контроль над побережьем. Начиная с 1939 года слишком часто многое шло не так, и не стоило давать ложную надежду. Черчилль прислушался к их советам, но через несколько дней поступил по-своему. 12 ноября англо-американская армия захватила побережье Северной Африки, и восточные части уже двигались к Тунису. К тому времени Монтгомери выпроводил Роммеля и взял в плен столько итальянцев, что хватило бы на шесть дивизий[1464].

Церковные колокола звонили в воскресенье, 15 ноября. После трех лет надежд наконец в Эль-Аламейне была одержана пусть небольшая, но победа. Царило приятное возбуждение, написала Молли Пэнтер-Доунес, «волна эмоций… что делает этот момент чем-то похожим на те моменты летом 1940 года. Но есть большая разница. В 1940 году дни были мрачными. Сегодня, хотя здравомыслящие британцы понимают, что впереди обязательно будет еще много мрачных дней, впервые в поле зрения показались разумные причины для надежды»[1465].

Джордж Оруэлл в эссе, написанном в 1942 году, заметил, что «из прошлой войны по-настоящему запечатлелись в народной памяти четыре названия: Монс, Ипр, Галлиполи и Пашендейл – катастрофы. Названия великих битв, сокрушивших в конце концов германские армии, широкой публике неизвестны». Нет, написал Оруэлл, «популярных стихотворений о Трафальгаре или Ватерлоо… Самое волнующее английское батальное стихотворение – о кавалерийской бригаде, атаковавшей на неправильном участке»[1466].

Эль-Аламейн не только запечатлелся в общей памяти, но стер старые воспоминания. Черчилль увидел в Монтгомери своего Веллингтона, генерала столь же безжалостного в гонке за победой, как он сам. В 1940 году Молли Пэнтер-Доунес сравнила Черчилля и его влияние на британский боевой дух с правлением Питта в 1759 году. В 1942 году Черчилль проиграл все сражения, прежде чем наконец одержал победу в пустыне. Заканчивался год, и никто не сравнивал Эль-Аламейн и 1942 год с Ватерлоо и 1815 годом или с 1759 годом, «годом побед» Питта и Вольфа в Квебеке, Королевского флота над французским флотом в Киберонском заливе и при Лагосе, и Минденским сражением, где англо-прусская пехота и артиллерия положили конец мечтам французов о гегемонии на континенте. «Наши колокола скоро износятся от празднования побед», – хвастливо заявил другу Хорас Уолпол[1467] в 1759 году.

Летом 1759 года в Чатемских доках был заложен 3500-тонный военный корабль, и на следующий год, в честь судьбоносного года Британии, корабль получил название ее величества корабль «Виктория». В конце 1759 года Дэвид Гарик[1468] сочинил Heart of Oak («Сердце из дуба») – хвалебную песню кораблям и морякам Королевского военно-морского флота.

Когда 1942 год близился к концу, последняя строфа поэмы Гаррика стала подходить ко всем родам войск правительства его величества:

В самом начале 1942 года Черчилль пообещал британцам еще более жестокие разочарования и катастрофы. Месяц следовал за месяцем, и он, безусловно, выполнил данное обещание – и в Сингапуре, и в Бирме, и в пустыне Северной Африки. Год, конечно, не был победоносным, но был годом с победами. И этого было достаточно.

В тот год Черчилль, единственный из «Большой тройки», совершал путешествия через океан – дважды в Вашингтон, один раз в Москву. «Большая тройка» – словосочетание, которое может вызвать в воображении огромный военный фургон, запряженный тройкой благородных коней. Однако, пока Черчилль, Рузвельт и Объединенный комитет начальников штабов делали неуклюжие попытки идти в упряжке, Сталин скакал в одиночестве. В действительности большую часть 1942 года так называемая «Большая тройка» была больше похожа на «Большую двойку» плюс один. В военных усилиях союзников, позже написал Джордж Кеннан, было меньше единой, скоординированной стратегии и больше одновременных действий: американцев и британцев на западе, Сталина на востоке[1469].

Сталинские военачальники не советовались с британцами и американцами; они советовались со Сталиным. В свою очередь, Сталин оказывал непрерывное давление на союзников – требуя больше военной техники и второй фронт; Рузвельт с Черчиллем добросовестно пытались выполнить его требования. Русский фронт оказывал почти гравитационное влияние на решения Рузвельта и Черчилля, подобно тому как луна оказывает влияние на приливы и отливы. Можно сказать, что Русский фронт находился на Луне, поскольку Сталин практически не позволял информации просачиваться наружу. Рузвельт, уверенный, что сможет справиться с Дядюшкой Джо, еще ни разу с ним не встречался; Сталин, в свою очередь, отказывался покидать Россию ради встречи с союзниками и не доверял британцам. В декабре британский посол в Москве, Кларк Керр, сообщил Черчиллю, что Сталин не только не верит, что американцы и британцы сдержат свое обещание открыть второй фронт, но и «боится, что мы собираем огромную армию, которая может однажды развернуться и объединиться с Германией против России». «Большая тройка», хотя поддерживалась письмами и телеграммами Черчилля к Рузвельту и Сталину, по большей части оставалась безличной лингвистической выдумкой до тех пор, пока Черчилль не совершил паломничество в Вашингтон и в Москву. Тогда и только тогда «Тройка» стала настоящей. Путешествия, которые Черчилль предпринял в тот год, были настолько опасными, что генерал Дуглас Макартур предложил наградить его Крестом Виктории[1470]: «Ни один из тех, кто его носит, не заслуживает его больше, чем он, – сказал Макартур одному британскому офицеру, – хотя бы по той причине, что такие путешествия – через чужие, вражеские территории – могут быть обязанностью молодых пилотов, но для государственного деятеля, обремененного мировыми проблемами, это акт вдохновляющего мужества и отваги»[1471].