Грозное лето - Михаил Соколов

Бугров оцепенел: он не мог понять, что произошло и что так расстроило Сухомлинова, не очень-то податливого на сантименты, и неуверенно спросил:

— Вы полагаете, ваше превосходительство, что с Самсоновым случилось нечто непоправимое и что ему уже нельзя ничем помочь? Я был уверен, что он прислал меня с какой-то особой важности просьбой или сообщением для государя…

Сухомлинов поднял голову и тяжко вздохнул:

— Ничего он не просит. Впрочем, просит доложить государю, что ни в чем не повинен и честно исполнял свой долг… Исполнял — ты понимаешь? Он говорит о себе в прошедшем времени! — воскликнул он. — И просит, чтобы я не забывал его семью, и сына — особенно… Довели… Предали. Все! Начиная с Ренненкампфа и выше…

— Да что случилось, ваше превосходительство? — все с большей тревогой спросил Бугров. — Неужели уже все погибло и Самсонова постигла катастрофа?

— А то случилось, что и должно было: нельзя было начинать наступление в угоду союзникам, не закончив мобилизацию, — раздраженно ответил Сухомлинов. — Нельзя было повторить Киевские военные учения, ибо они были рассчитаны на незамедлительную помощь союзников, которые тогда «вынудили» противника очертя голову бежать за Вислу в нашем предположении, что англичане высадили десант едва ли не у стен Берлина, а французы молниеносно пересекли западные границы Германии. А в действительности этого не случилось и союзники сами бегут сейчас очертя голову к Парижу и далее.

— Но верховный главнокомандующий не принимал участия в Киевских играх и не мог повторять их, а должен был исходить из фактического положения дел на театре военных действий! — с неположенным возмущением произнес Бугров.

Сухомлинов не обратил и внимания на его возмущение и сказал:

— Наш верховный — не главнокомандующий, мой друг, а всего лишь великий князь, все познания коего о ведении войны сводятся к командованию… зорей, парадом, в Красном Селе, на виду у государя и всей знати Петербурга. И еще к наблюдению за военными учениями французской армии два года тому назад, за что Жоффр наградил его памятной ленточкой. За эту ленточку он и погнал Самсонова кавалерийским аллюром на Берлин. И загнал. Всю армию. В знак любви к Жоффру, которого он называет не иначе как другом. И в знак его спасения, так как оный уже и не знает, куда ему отступать… Палеолог только что был у меня и просил три-четыре корпуса. Я устал слушать о несчастиях Жоффра, коему всего лучше было бы заниматься военными фортификациями, как инженеру, а не командовать армией, это — не мои слова, а слова французских министров. Как устал слышать и о своих великих князьях, кои блестяще говорят по-французски и по-английски, но не имеют и среднего образования. А между тем они решают все дела в армии и на флоте: Николай Николаевич, дядя государя, — верховный главнокомандующий, хотя таковым считается государь — вождь армии; другой дядя, Алексей Александрович, хозяйничает в морском министерстве; двоюродный дядя государя, Сергей Михайлович, — диктаторствует в Главном артиллерийском управлении и осыпает Кшесинскую бриллиантами. За казенный счет. И за взятки, которые она получает при его помощи от поставщиков вооружения наших и зарубежных. И их не критикуют и не упрекают в бездарности и грязных махинациях. Критикуют и поносят нас, высших чиновников, и обвиняют во всех смертных грехах, вплоть до связей со шпионами. А наш брат Коковцов дает из бюджета для сих господ миллионы, из коих энная часть перекочевывает в их карманы… Ох, как нам недостает Петра Аркадьевича! Столыпина бы нам сейчас — вот как! — провел он полной рукой по подбородку, так как горло и заметить было трудно из-за складки, мясистой и жирной, окаймлявшей всю шею.

Николай Бугров был удивлен: Сухомлинов мог так говорить только самому близкому, своему, человеку или в кругу семьи мог говорить Екатерине Викторовне, супруге, а он вот разоткровенничался и перед ним, Бугровым, капитаном и не очень-то чтившим существующие правопорядки, а, наоборот, отрицавшим их правомерность и законность и вложившим и свою, пусть и маленькую, лепту в борьбу с ними в пятом году, о чем Сухомлинов хорошо знает хотя бы со слов Бугрова-старшего, промышленника, с которым был знаком еще в бытность командующим Киевским военным округом и губернатором.

И Бугров подумал: допекают военного министра всякие «великие» и иные противники его или завистники, но что поделаешь? Такова действительность Российской империи, и военному министру, будь он семи пядей во лбу, ничего изменить невозможно. Да он и не об этом думал: он думал о сильной личности, такой, какой был Столыпин, которая могла бы защитить его и избавить от постоянных неприятностей, ибо царь этого не делает.

В обиду не дает, но и не положит конец травле его, Сухомлинова, всеми, кому не лень, а главным образом — Родзянко и его единомышленникам.

И верховный не лучше, и разделяет их такая пропасть, что, думал Бугров, и на аэроплане не перелетишь, ибо великий князь Николай Николаевич не мог состязаться с Сухомлиновым ни в общем образовании, ни в военных науках, хотя и являлся почетным членом двух военных академий, более всего, конечно, как августейший дядя царя. И если и мог превосходить Сухомлинова в чем-либо, то, думал Бугров сейчас, разве что в державно-своенравном и непостижимо грубом и резком характере, который скорее можно назвать откровенным самодурством, что и было им достаточно продемонстрировано при разносе генералов штаба Жилинского.

А Сухомлинов был профессором двух академий по существу, ибо преподавал, да еще был военным писателем, довольно известным военным читателям, и, по-человечески говоря, Бугров конечно же отдавал полное предпочтение Сухомлинову во всех отношениях.

И решил рассказать о посещении верховным штаба Жилинского:

— …Громы и молнии метал, как Зевс, и едва не разжаловал всех генералов — в унтер-офицеры, мне рассказывали, — заключил он.

— Это он может, тут ему равного нет во всей империи. А что было у Комарова? — спросил Сухомлинов. — Напоролся на так называемого бегущего противника? Но разве великому князю не ясно было, что Гинденбург прислан на место Притвица не для того, чтобы бежать за Вислу со своей армией? Александр Васильевич поверил этой басне Ренненкампфа о бегстве немцев и допустил ошибку, погнав навстречу противнику центральные корпуса Мартоса и Клюева и бросил корпус Благовещенского в отдалении всей армии, хотя, правда, у него там был еще и второй корпус Шейдемана, который верховный или Жилинский передали Ренненкампфу без нужды и пользы. Именно это и позволило немцам напасть на Благовещенского, чтобы отогнать его к границе, а Макензен рад был хотя бы настращать Благовещенского и реабилитировать себя за поражение при Гумбинене, а не то чтобы разбить. И едва не потерпел нового поражения, ибо был так растрепан и обессилен за три-четыре часа боя с Комаровым, что умолял фон Белова помочь ему своей дивизией, что тот с не очень большой охотой и сделал. Получилось: две дивизии против одной. Подоспей Рихтер — Макензен был бы разбит еще раз.

— Да. Но откуда вы все знаете, ваше превосходительство? — удивился Бугров. — Я в штабе второй армии узнал о подробностях сражения шестого корпуса буквально в последнюю минуту перед отъездом к вам. Конно-нарочный от генерала Благовещенского привез подробное донесение и рассказал, как было дело. Поразительно, что вы знаете куда больше, чем вся ставка верховного.

— Ничего поразительного, мой друг. Военному министру должно знать все, что происходит на фронте, ибо государь может спросить у меня об этом в любую минуту, не дожидаясь телеграмм от великого князя, — произнес Сухомлинов значительно, как бы напоминая о своих тяжких обязанностях, а вовсе не из желания похвалиться осведомленностью.

Бугров уцепился за эту мысль:

— В таком случае государю все ведомо, надо полагать, коль ведомо вам? И можно надеяться…

Сухомлинов мрачно прервал его:

— Ты газеты читал? Сегодняшние?

— Я два дня был в пути, почти — три. Сегодня пробежал газеты беглым взглядом; в них говорится, что армия генерала Самсонова доблестно сражается с восьмой армией противника в районе Сольдау.

— Ну, так вот: армия генерала Самсонова доблестно… погибает, капитан, — сказал Сухомлинов, как обухом хватил по Бугрову, потом достал из стола бумагу и, отдав ему, добавил: — Перехвачена нашими польскими друзьями и передана в Брест-Литовск.

Бугров прочитал ее, и у него холодный пот выступил на лбу. Гинденбург сообщал в свою ставку: «Сражение со второй армией выиграно. Однако корпуса еще не окружены».

Сухомлинов продолжал:

— Если Александр Васильевич не устоит, а устоять он не может без незамедлительной помощи первой армии, — нам придется оставить всю Восточную Пруссию, ибо Гинденбург, покончив с Самсоновым, тоже сделает с Ренненкампфом. Но Ренненкампф не станет ломать голову над тем, следует ли ему оставаться на сей грешной земле, как ломает свою голову в эту минуту Самсонов, а преспокойно будет наслаждаться марочными винами и адюльтерными похождениями, что и делал до этого… Подлец и мстительный карьерист. Его надлежало устранить от командования армией на второй день после того, как он застрял на реке Ангерап. Однако великий князь не сделал этого, но зато хотел удалить из армии Самсонова. По подсказке, кстати, Жилинского.