Грозное лето - Михаил Соколов

— Мой дорогой генерал, Петербург наполняется слухами, вселяющими в несведущих людей неуверенность в нашей победе, страх и панику. Обыватели все более говорят самые невероятные вещи о моей стране, о том, что Париж падет со дня на день, что генерал Жоффр не способен командовать союзными войсками во Франции; что к нему посылаются комиссары, чтобы заставить его прекратить отступление и дать наконец генеральное сражение бошам; что правительство Франции уже удрало — так и говорят, шпионы, конечно, — в Бордо и потеряло всякую власть над армией и народом; наконец, что и у вас в Восточной Пруссии дела пошатнулись и что армия Самсонова разбита и судьба самого Самсонова висит на волоске. Более того: говорят, что генерал Ренненкампф, как немец по происхождению, сводит старые счеты с Самсоновым и, пользуясь расположением к нему высшей придворной знати, не желает исполнять приказы великого князя о наступлении со всей энергией. Причем такие слухи распространяют не только простые смертные, но и влиятельные члены семейств высшего света. Скажу больше: члены некоторых этих семейств, распутинцы, пардон, даже позволяют себе утверждать, что, мол, Франция уже готова подписать с немцами сепаратный мир и что России надо сделать то же без промедления, а не проливать кровь за чуждые ей интересы, то есть за интересы союзников. Это — ужасно, мой дорогой генерал! Это… — не находил он слов для выражения возмущения. — Это — пораженчество! Сепаратизм! Если не предательство дела союзников!

Он был — лоск и изящество в своем черном фраке и белоснежной манишке с толстым черным галстуком, в серых полосатых брюках, идеально отглаженных, но слишком узких, и Сухомлинов подумал: во Французскую комедию собрался, что ли? Надушен, как барышня… И усы слишком черные и явно накрашенные. Совсем как герой Флобера.

И навострил уши. С Палеологом он не виделся едва ли не с первых дней войны, да и не пытался встречаться, хорошо зная, что этот человек говорил о нем после назначения великого князя главнокомандующим: «Военный министр, генерал Сухомлинов, взбешен тем, что ему предпочли великого князя на пост главнокомандующего и будет мстить за себя. Это — страшный человек». Об этом Сухомлинову сообщили друзья, да еще подтвердил личный тайный агент Палеолога, являвшийся также и агентом русской разведки.

И мысленно сказал: «Ты, батенька, сер, а я — сед, так что, мой друг, не рассчитывай поймать меня за руку или за язык. Наивно и глупо». И ответил с нескрываемой гордостью и упреком:

— Господин посол, русская армия как на юго-западном, так равно и на северо-западном театре военных действий, то есть в Восточной Пруссии, ведет победоносные действия против австрийцев и немцев и одерживает все новые успехи. В ближайшее время генералы Рузский и Брусилов начнут атаку Львова. В ближайшее же время великий князь закончит формирование девятой армии в Варшаве и начнет марш на Берлин. Однако и без этого мы уже понудили Мольтке снять три корпуса и одну кавалерийскую дивизию с западного театра и передислоцировать их к нам, что значительно ослабило давление на Жоффра и Френча армий фон Клука и фон Бюлова. Вы находите, что мы плохо выполняем свой союзнический долг и свои союзнические обязательства?

Палеолог отметил: «А о сепаратистских разговорах в высших кругах помалкивает. Хитрец, какому позавидует любой царедворец», но сказал возможно убедительнее:

— О нет, мой дорогой генерал Сухомлинов. Россия честно выполняет свой святой союзнический долг, и моя Франция бесконечно благодарна вашему императору и великому князю, — это для меня ясно…

— В таком случае что же вас привело ко мне? — перешел к допросу Сухомлинов и отвалился к высокой резной спинке кресла, приготовившись слушать.

Палеолог не замедлил с ответом, но сделал это в форме контрвопроса:

— Не находите ли вы, мой дорогой генерал Сухомлинов, что разговоры о сепаратном мире могут исходить не только от простых обывателей, а и от лиц, стоящих на более высокой иерархической лестнице? От близких, например, людей к графу Витте, известному германофилу, или, пардон, к Распутину и его кружку? Последний хотя и находится еще в Покровском, но телеграфно переписывается с влиятельными людьми, такими, кстати, как фрейлина Вырубова, и другими…

— Не знаю, не знаю, господин посол, кто с кем переписывается и по какому поводу, — тотчас же прервал его Сухомлинов. — Что же касается германофилов, по вашему выражению, — так на этот вопрос вам ответил сэр Бьюкенен, ваш английский коллега, в Английском клубе.

— О да. Граф Витте на следующий день прислал к нему своего знакомого журналиста с вопросом, не его ли, графа Витте, имел в виду сэр Бьюкенен в своей речи? На что сэр Бьюкенен ответил: если графу Витте хочется принять его, Бьюкенена, слова на свой счет, это его дело.

— Ловко. Дипломат есть дипломат. Мы, военные, рубим сплеча и наживаем иногда шишки.

Палеолог улыбнулся и произнес:

— Но, мой дорогой генерал Сухомлинов, если вы — не дипломат, то я — не посол, смею вас уверить.

— Благодарю за комплимент. И что из этого следует, позвольте осведомиться?

— Из этого следует… что вы очень осторожный человек, мой дорогой генерал Сухомлинов. Более того: вы настолько осторожный, что даже союзнику не хотите сказать то, о чем думаете и что знаете. Или вы боитесь навлечь на себя чье-то неудовольствие? Но покорный ваш слуга — друг ваш и вашей великой страны, и вы можете полагаться на меня совершенно.

Сухомлинов явно недовольно ответил:

Я ничего не боюсь, господин Палеолог. Я всего лишь опасаюсь, что нейтралы, безусловно знающие о том, что послы ходят в военное министерство, наверное же подумают: у союзников дела плохи, коль послы их едут не к Сазонову, а к военному министру. И конечно же настрочат своим правительствам всякие небылицы о положении на нашем фронте. И нейтралам только этого и надо, в частности королю Румынии Каролу и королю Болгарии Фердинанду, равно как и султану Турции Магомеду Пятому, чтобы оправдать свою боязнь присоединиться к нашему союзу. Турция вон уже намеревается односторонне отменить режим капитуляций и закрыть проливы, — наш. атташе, генерал Леонтьев, сообщает.

Палеолог скептически заметил:

— А Бомпар сообщает в Париж, что великий визирь, как черт ладана, боится войны с Россией. Что касается проливов, то здесь Турция встретит самое решительное сопротивление даже своих доброжелателей, не говоря уже о нас, великих державах…

— Великий визирь ничего сделать не сможет, кроме того что может уйти в отставку, а Энвер-паша и фон Сандерс сделают и нападут на наши границы.

— И именно поэтому вы держите на Кавказе несколько корпусов, вместо того чтобы отправить их, скажем, в Восточную Пруссию? А Делькассе поручил мне еще раз сделать вам представление: послать для помощи Жоффру четыре корпуса.

Сухомлинов удивленно поднял брови и ответил:

— У Сазонова только что был ваш английский коллега, сэр Бьюкенен, и сделал такое же официальное представление от имени своего правительства. Но я не распоряжаюсь войсками, равно как и Сазонов, ибо это — прерогатива великого князя, как сие вам ведомо.

— Но над всеми вами стоит верховный вождь русской армии, император. Если я обращусь к нему, вы уверены, что он тоже откажет?

— Не знаю. Поговорите с министром иностранных дел, с Сазоновым!

— Я хотел бы прежде получить от вас, мой дорогой генерал Сухомлинов, как от военного министра, предварительный ответ, ибо Сазонов конечно же поставит вас в известность прежде, чем будет докладывать государю или великому князю. Мне хотелось бы, чтобы вы поддержали меня в этой трудной миссии.

Ну, уж дудки, месье. Вы хотите столкнуть меня с великим князем лоб в лоб? Увольте. С меня вполне достаточно того, что он не желает видеть меня в своей ставке, и я вынужден колесить вокруг нее, бывая на фронте. К тому же послать вам три-четыре корпуса невозможно. События у Самсонова так обернулись, что неизвестно, чем и кончатся, и вы об этом догадываетесь. И докладывать государю или великому князю — это прерогатива министра иностранных дел. И государь уже спрашивал об этом, и я ответил: «Нельзя посылать. Не только три корпуса, а даже одной дивизии. Это — фантазия союзников, исходящих из того, что у нас „море солдат“».

Но Сухомлинов был осторожен: хорошо зная отношение к нему этого человека, от которого вряд ли можно ожидать что-либо доброе вообще, он не хотел заявлять категорически: «Нет», а сказал более мягко:

— У его высочества, великого князя и верховного главнокомандующего, трудное положение: противник в Восточной Пруссии атакует его армии, и не исключено, что там потребуются новые контингенты свежих сил. Однако я согласен доложить ему о вашей просьбе, независимо от Сазонова. При очередном же свидании с государем я доложу и ему об этом.