Грозное лето - Михаил Соколов

Китченер не привык к многословию и дипломатической изящности и с обычной грубоватостью спросил своим громким голосом, не глядя в глаза собеседнику, как обычно:

— Мосье генерал уверен, что все одиннадцать рокадных дорог Бельгии немцы не используют для прохода своих войск, в том числе и Для артиллерийских парков?

Тут ему возражать не стоило, так как он был саперным инженером по образованию, хотя как полководец снискал себе славу героя Британской империи едва ли не во всех колониях и доминионах — в Индии и Австралии, в Новой Зеландии и на юге Африки и в Египте, а до этого оказал успехи в сражении с пруссаками в прошлую войну, будучи волонтером французской армии, за что был награжден Жоффром же памятной медалью за год до настоящей войны. Но Жоффр и сам был саперным инженером по образованию, а сейчас еще и главнокомандующим и поэтому ответил безапелляционным тоном:

— Сэр Китченер, дороги Бельгии далеко не все пригодны для ведения современной войны. Так что вашему корпусу всего лучше быть вблизи Мобежа, на левом крыле нашей пятой армии Ланрезака.

Огромный Китченер подбил свои непомерно большие толстые усы, переглянулся с Френчем и сказал тем же голосом:

— Мосье Жоффр, наш военный совет прислал меня к вам не для споров.

— Я рад, — прервал его Жоффр, и мелкие морщинки рассыпались по его полному лицу и притаились в уголках слегка выпуклых глаз, будто хотели подчеркнуть его удовлетворение.

Китченеру это не понравилось, и он продолжал тоном, не терпящим возражений:

— Мосье Жоффр, немцы пойдут против вас севером Бельгии. Главный их удар будут наносить армии фон Клука и фон Бюлова. Это данные нашей разведки. Что будем делать мы с вами, немцы не знают: мы арестовали всю сеть их агентов в Великобритании, которая давно была у нас на примете. Всю решительно, чего, к сожалению, не сделали вы. Если вы опасаетесь за Ланрезака, мы попросим Россию прислать вам три корпуса, перевезем их своим флотом и высадим, где вы прикажете.

— Благодарю, но в этом сейчас нет нужды, — ответил Жоффр.

И тогда Китченер заключил:

— Военный совет Великобритании постановил: высаживать наш корпус в Антверпене, и мы не можем отменить это решение.

Военный совет никакого постановления не выносил, но Китченер не особенно беспокоился об этом, так как действовал от его имени и мог всегда убедить своих коллег в необходимости того, что считал за должное, но Жоффр и не намерен был считаться с мнением английского военного совета и поэтому сказал, как о деле решенном:

— Господа, мне вверено главнокомандование нашими армиями и мне положено знать, где их лучше сосредоточить. Не скрою: мне всегда казалось, что Великобритания всего более беспокоится о своих островах, а не о наших общих союзных интересах, и поэтому позволяю себе напомнить: противник только и ждет наших разногласий. Прошу делать то, что соответствует именно нашим обоюдным интересам.

И тут Френч, маленький и худосочный сравнительно с полным и крупным Жоффром, нервно переложил под правую руку стек-кнут, который всегда носил под левой, и ударился в дипломатию:

— Ваше превосходительство, у нас с Францией нет формального договора или военной конвенции, в которых было бы указано, куда, сколько и когда нам высаживать наших войск вам в помощь. Это — справка. По существу: я считаю план сосредоточения английских войск делом английской стороны, тем более что Англия именно такие формальные обязательства имеет перед несчастной Бельгией. И должна помочь ей в эту тяжкую минуту. И мы будем высаживаться в Антверпене, месье. И никуда более. И я не считаю Мобеж безопасным местом для дислокации там наших войск.

Жоффр более мягко сказал:

— Вы ошибаетесь, маршал Френч: Мобеж, по крайней мере на первое время, будет трудным орешком для противника и более или менее надежным прикрытием для наших войск. Поэтому я и предлагаю: не решать такие серьезные вопросы кавалерийским наскоком, господа.

Это было не очень тактично, так как Френч был кавалерийским генералом и тотчас высокомерно возразил:

— Вы заблуждаетесь, генерал, относительно кавалерийского наскока и вынуждаете меня напомнить, что одни инженерные расчеты в современной войне — это далеко еще не все, — кольнул он Жоффра. — Короче говоря: мы не согласны с вашим планом ведения кампании.

— И тем не менее я прошу вас принять мой план высадки вашего корпуса, маршал Френч, — настаивал Жоффр, не обращая внимания на Китченера.

Китченер не оставался в долгу:

— Мосье Жоффр, вы напоминаете боксера, который защищается от противника левой рукой, а правую бережет для нападения на слабое место его. Но противник-то намеревается нанести вам удар именно с левой стороны и нокаутировать до того, как сработает ваша правая.

Жоффр был непреклонен и настаивал на своем:

— Посмотрим, сэр Китченер, посмотрим, кто из нас будет прав. А пока я прошу вас высаживаться во Францию и действовать на левом крыле Ланрезака.

И тогда высокомерный Френч повысил голос и сказал:

— Но это ошибка, генерал! Я — полевой офицер и вижу, что последует из-за этого вашего просчета: последует атака немцев слева, а не справа. И командую английской армией я и никто другой, и благоволите считаться с этим. Повторяю: вы глубоко заблуждаетесь, и все мы можем жестоко поплатиться, ожидая нападения на Францию через центр позиций вашей армии. Немцы разгромят предоставленных самим себе бельгийцев и голландцев и навалятся на вас всей армией с севера Бельгии куда быстрее, чем вам то кажется.

Жоффр был глух и нем к этим словам.

«И вот печальный итог этого: противник навалился на нас именно через северную Бельгию, и мы с вашим Ланрезаком, генерал Жоффр, вынуждены отступать и терять понапрасну людей и оружие. И не исключено, что второй, третий и четвертый корпуса противника будут теперь преследовать нас до Сены, а Клук с правого фланга будет маршировать на Париж. Понимаете ли вы, генерал, куда мы идем? Мы идем к поражению, и нам останется лишь умолять русских решительнее атаковать немцев в Восточной Пруссии и устремиться на Берлин, что вынудит Мольтке снять еще несколько корпусов с нашего театра ради защиты своей столицы. Если вы надеетесь на чудо, генерал Жоффр, то чудес, смею вас уверить, в современной войне не будет».

Так думал маршал Френч, отступая к Уазе, и вновь телеграфировал в Лондон просьбу скорее прислать подкрепление людьми и вооружением, и не видел возможности помочь Парижу.

Парижане же видели над своей головой аэропланы противника, слышали разрывы бомб, сбрасываемых на вокзалы и площади, видели и убитых, читали листовки, сыпавшиеся с неба, в которых противник напоминал о «Седане», превозносил доблести германского оружия и предлагал немедленно покинуть столицу, угрожая, что «Париж поплатится за Францию» и будет снесен с лица земли.

Но парижане и сами хорошо помнили «Седан» и разрушение французских городов и деревень, расстрелы мирных жителей и экзекуции, мародерство и насилия пруссаков над женщинами и демонстративные марши победителей по Елисейским полям, и горели священным огнем мести за все содеянное врагом, и старались помочь своей столице, кто как мог: шли в армию, несли караульную службу, вооруженные старыми ружьями, записывались волонтерами, лечили и ухаживали за ранеными, готовили снаряжение для солдат, перевозили целые войсковые соединения для фронта на автомобилях, ловили шпионов и передавали их в руки трибуналов — и не помышляли покидать столицу.

Престарелые же засыпали военного министра и самого президента просьбами о предоставлении хоть какого-нибудь места в военных ведомствах, чтобы быть полезными в этот тяжкий час для Франции, или поручить какое-либо дело в крепостных гарнизонах столицы. Писатели же и ученые-академики объявили себя мобилизованными по личному почину и весь пыл души отдали борьбе с пропагандистами врага, восхвалявшими все якобы немецкое во Франции, в том числе культуру, архитектуру городов, даже наименование некоторых из них, даже облик, их планировку и бог весть еще какие достопримечательности, якобы привнесенные Германией, так что и не понять: была ли Франция — Францией или это была Германия.

И даже престарелый Пьер Лоти, писатель-академик, бывший флотский офицер и участник франко-прусской войны, обратился к бывшему социалисту, а теперь — военному министру Мильерану с просьбой: дать ему возможность приложить свои военные знания при губернаторе Парижа, генерале Галлиени. А семидесятилетний Анатоль Франс просил Мильерана же отправить его на фронт рядовым солдатом. Анатоль Франс, восторгавшийся первой русской революцией в своих выступлениях на рабочих собраниях.

Но было, много было и таких, которые наводняли клубы, кафе, улицы и даже министерства слухами самыми горькими: что Жоффр переоценил свои способности и знания и допустил роковой просчет в оценке сил и возможностей противника и теперь скрывает свои неудачи; что правительство дало слишком большую власть военным, которые фактически устранили его от правления событиями, и само скрывает просчеты и неудачи Жоффра; что президент уже принял решение перевести столицу в Бордо и объявить Париж открытым городом, то есть попросту сдать его противнику без единого выстрела, хотя Париж был окружен крепостными фортами и может еще показать бошам, где раки зимуют; и что сам Жоффр уже ретировался подальше от фронта, в Труа, за сто километров от столицы, и бросил ее на произвол судьбы; наконец, что Францию карает сам господь бог за прегрешения в прошлом и настоящем, если не в будущем, а некоторые священнослужители, вместе с братией во Христе, даже написали президенту письмо, в котором предлагали… «посвятить Францию святому сердцу Иисуса и положиться на его божественную волю».