Новый Мир ( № 9 2008) - Новый Мир Новый Мир

Сегодня был первый вечер, когда я ни разу не вспомнила про Водолаза. И он, как настоящий вампир, — тут же это почувствовал. Едва мы переступили порог, завизжал телефон.

— Не бери! — испугалась Любочка.

Я схватила трубку и услышала этот ненавистный, единственный в мире голос.

Он трагически сообщал, что уезжает.

— Счастливого пути! — крикнула я в трубку.

“Неужели навсегда?!” — крикнула я внутрь себя.

— Своими руками задушу гада! — крикнула Любочка.

Телефон упал на пол.

Звезды и люди

Прямо из трубы темной избушки выходил и растекался по вселенной Млечный Путь, похожий на легкий дымок. Изредка метеориты чиркали по выпуклым бокам темноты, и по их изогнутым траекториям становилось видно, что небо — это купол. Надя смотрела на звезды, прислонившись спиной к забору. В глубине огорода под навесом ее друзья нестройно и радостно пели: “Вся жизнь моя вами, как солнцем июльским, согрета...”

И звезды стояли на своих местах, не изменившихся со времен мамонтов и динозавров.

“Как странно, — думала Надя, — неужели все эти бесконечные галактики и созвездия созданы только ради людей? Чтобы мы иногда, редко-редко, подняли голову и увидели, что мы — совсем не такие большие и важные, как думаем про себя? Неужели? Нет, не верится. Непременно должен быть кто-то еще, для кого — все это невообразимое небо, вся эта страшная, огромная красота. Кто-то, гораздо лучше нас. Мы-то даже оценить не можем…”

— Мяу-у-у! — взвизгнул кот Гринька, вспрыгивая на забор рядом с Надиным затылком.

— А-а-а-а! — закричала Надя. — Дурак! Разве можно так людей пугать?! Разбойник!

На уровне ее глаз вспыхнули и погасли две шальные зеленые точки. Гринька скрипнул когтями по доскам и сгинул обратно в уличную темь. На другом конце деревни залаяла собака. Затрещала невидимая птица, будто кто-то вел палкой по частоколу. Наде стало неуютно посреди всей этой древней ночной жизни, не нуждающейся в человеке и его делах, и она со всех ног бросилась к костру, вокруг которого, освещенные алыми всполохами, сидели ее друзья.

— На улице — минус семьдесят! — кричал, блестя очками, раскрасневшийся Деня. — Даже для Якутии — катастрофа! А нас заперли на засов с той стороны, чтоб мы ничего не стащили. А на складе этом, ну, градусов на десять теплей, чем на улице. И вот стою, молоточком тюкаю и вдруг понимаю, что рук уже до локтя не чувствую. А отопрут только через час. Что делать?

И тогда вся бригада давай мне по очереди ладони растирать. Так и спасли.

— Денечка, балбесина, не нахрюкайся, — громко зашептала ему на ухо востроносая Саша.

— Да что ты, а? Я сегодня совсем почти не хрюкаю!

— Ага! А кто три стакана уже выхрюкал?

— Какие ж это стаканы?! Это наперстки! — Деня возмущенно опрокинул в горло очередную рюмку. — А еще, когда на морозе два человека разговаривают, между ними от дыхания тут же настывают кусочки льда. И висят прямо в воздухе. Как замерзшие слова.

— “В холода, в холода, от насиженных мест…” — затянул кто-то.

Несколько голосов подхватило.

Надя встала и пошла, нащупывая босой ступней тугую тропинку среди грядок с клубникой. За домом, закрывавшим свет костра, небо сияло еще ярче и беспощаднее. Надя присела на корточки, подперла щеку и снова засмотрелась.

“Нет, не укладываются в голове все эти звезды. И свет идет до нас столько, сколько существует Земля, а то и дольше. И мы сейчас смотрим на них, а там, может быть, давно и нет ничего. И не узнать. И даже закат на Венере не увидеть никогда в жизни. Зачем все это? И как это вообще представить, что вселенная бесконечна?”

— “Есть в графском парке черный пруд…” — донеслось из-за угла.

“И все-таки есть какой-то ответ, какая-то простая разгадка, я это чувствую”, — подумала Надя, но додумать не успела, потому что ей опять страшно захотелось спрятаться от звездного неба под навесом, где сидели ее друзья, и она вскочила и побежала обратно, наткнувшись в темноте на пузатую бочку с водой.

— Машка, паршивка, ну-ка марш в постель! — гремел котелком всклокоченный Деня.

Трехлетняя Машка сидела, угрюмо вцепившись в край табуретки, мотала головой и осоловело хлопала глазами.

— Пойдешь сейчас спать, куплю завтра маленькую шоколадку, — нежно пропела Саша.

— Нет, не надо.

— Это еще почему?

— Надо большую. — Машка вдруг начала медленно сползать с табуретки и на полдороге заснула.

— Эх, женщины! — Деня подхватил ее одной рукой и понес в дом.

— Когда я была маленькая, — сказала закутанная в спальник Алина, — прадедушка построил для меня домик. Не какая-нибудь там коробка из-под телевизора или диванные подушки, как у всех было, а настоящий дом: со стенами, окнами и дверью. Он у нас в огороде стоял… Потом, я уже в школе училась, и после каникул надо было уезжать в город. А мы с ним всегда гуляли по одному маршруту. И я подумала: как ему теперь одиноко будет тут ходить без меня! И на всех попутных заборах написала мелом: “Пра! Не грусти! Я люблю тебя!”

— А когда я был маленький, — вздохнул Дима, ковыряя палкой головешку, — мой папа-алкоголик однажды забыл меня в трамвае. Я шел домой один через весь город, ревел и хотел его убить. Потом наутро меня бабушка за хлебом послала, выхожу, а он на площадке лежит. Поманил пальцем, по карману себя хлопает и мычит. Нагнулся, смотрю, а у него там — петушок на палочке. Весь в табачных крошках.

— “Ой, мама, ой, мама, болят мои раны…” — неожиданно загудел

Деня, подходя к костру.

— Нахрюкался, поросенок! — обрадовалась Сашка.

— “Болят мои раны глубоки…” — с грустным цыганским задором откликнулась Алина.

Надя снова встала и пошла бродить. Звезды не давали ей покоя. Ночь терлась о шершавые бока планеты, шуршала в черных яблонях, шипела и шныряла в лопухах. Наде казалось, она слышит, как движется Земля по своему небесному руслу. Слезы стояли в глазах, и Надя смотрела вверх, чтобы они не пролились.

“Какие же мы маленькие, — думала она, и звезды начинали дрожать и двоиться. — В таком огромном мире. Как это страшно. Как я их всех люблю”.

Кто-то шел по соседней грядке, с хрустом наступая на стебли спящих цветов.

— Надька, ты где? Куда ты все убегаешь?

— Дим, я тут, иди сюда.

Надя наугад протянула руку и выудила из тьмы Димку. Скатилась за горизонт еще одна звезда. Ветер лениво поворочался, зевнул, и снова все стихло. Надя уткнулась в Димку и обхватила его что было сил.

— Плачешь?

— Нет.

— А почему у меня рубашка вся мокрая?

— От росы, наверно.

Надя плакала, обнимала Димку и чувствовала, что в ней, маленькой и слабой, как все, отворяется робкая дверка в огромный бесконечный мир. И почему-то вдруг стало совсем не страшно. И близко до самых далеких звезд.

— “Смерть побеждающий вечный закон — это любовь моя…” — прорезался сквозь ночь звонкий Алинин голос.

— Пойдем-ка спать, — зевнул Димка. — Я уже напелся до поросячьего визга.

— Нахрюкался, стало быть, — усмехнулась Надя, вытирая глаза.

И они пошли, то и дело спотыкаясь и поддерживая друг друга. Из-под ног у них шумно выпрыгнула большая лягушка. Кот Гринька и его безымянный соперник, истошно завывая, сцепились за сараем.

— “Это не сон, — пела Алина. — Это не сон. Это вся правда моя. Это истина…”

Людь

Первой ее замечает двухлетняя Ляля, стоящая на табуретке у окна.

— Бака, бака! Люка папот эет! — вопит Ляля, что значит: — Бабушка, бабушка! Любимка паспорт несет!

Любимка, белая дворняга с желтыми ушами, виноватой рысцой трусит по двору. Ей навстречу уже выскакивает простоволосая Лялина “бака” и вынимает из Любимкиной пасти паспорт на имя Верина Прокопия Ивановича. Вернувшись в комнату, она вытирает паспорт полотенцем и прячет в рыжий комод. Вздыхает. Затем сдергивает с крючка серый шерстяной платок и, на ходу повязывая голову, опять выбегает на улицу.

— Ну, веди.

Любимка подпрыгивает и, слабо вильнув хвостом, пускается в обратный путь, в конце которого спит на грязном покровском снегу Проня Верин — добрейшей души человек, ровно половину жизни проведший в тюрьме.

Проне Верину не везло с детства. В третьем классе он заболел менингитом и вылетел из школы. Да так до первой щетины и гонял гусей, резался сам с собой в ножички и зубоскалил с редкими прохожими.