Девочка и ветер - Драган Мияилович

– Не знаю. Но ничего страшного.

Она нежно погладила девочку по золотым кудрям, спадающим ей на лоб, и, держась за руки, они пошли к полицейскому автомобилю.

Машина остановилась перед их домом, и женщина-полицейский вышла с Ангелиной, чтобы передать ее матери. Приезд полиции всегда привлекает внимание, в мгновение ока возле машины собралась разноликая группа досужих зрителей. Сначала сбежались, обгоняя друг друга, любопытные дети, за ними подошли и взрослые.

– Это бабушка Ангелины! – узнала Линда, рыжеволосая девочка из ее класса.

На заднем сиденье сидела Мария, с заплаканными глазами, краснея от стыда перед любопытными взглядами собравшихся. Она делала вид, что не замечает их, сосредоточившись на своих ладонях, позеленевших от травы, которую еще совсем недавно она вырывала между запутавшихся плетей огурцов и темно-зеленых перьев молодого лука.

– Боже, до чего я дожила! – вздохнула она, избегая встречи с чужими взглядами, люди рассматривали ее, подсознательно радуясь чужому несчастью.

– Поверьте, это очень проблемная семья, – доверительно сообщала своему пожилому собеседнику одна соседка, всегда с недоверием относящаяся к иностранцам и мигрантам.

В этот момент вернулась женщина-полицейский, и патрульная полицейская машина на огромной скорости исчезла из вида.

Была суббота, три часа пополудни, большинство следователей отсутствовали, поэтому после дачи кратких показаний о случае, произошедшем в квартире Иваны, Марию задержали на сорок восемь часов, до выяснения. Ее провели на седьмой этаж главного полицейского управления в Улеви, в следственный изолятор. Тяжелая дверь одиночной камеры закрылась за ней с резким металлическим скрежетом, которого раньше она никогда не слышала. Ее бросало то в жар, то в холод. Огненное пламя охватило лоб и виски. Она почувствовала, как сердце покрывается ледяной коркой, волнообразно холод захватил и конечности. Пальцы заледенели, как металлический край кровати. Решетки на маленьком окошке над головой закрывали полнеба.

Чтобы понять глубину ее несчастья, достаточно было посмотреть на нее, сломленную, в ожидании чего-то угрожающе-страшного. Она отдалась на волю судьбе, покорно сложила руки на коленях, молча следила, как горячие слезы окропляют заледеневшие пальцы.

«Боже, за что мне все это? Неужели это я, которая никогда не нарушала закон, всегда была осторожна, чтобы случайно не раздавить ни муравья, ни червя в траве, я, которая приехала в Швецию, чтобы спасти Ивану и защитить внучку?! Неужели это я, по какому такому закону справедливости сижу в тюрьме, как какая-нибудь злостная преступница, да еще и обвиненная в покушении на убийство?! Этот поганец и меня потащил за собою в пропасть! Как только я допустила, чтобы он довел меня до такого?»

Время тянулось медленно. Субботняя ночь все никак не кончалась, а монотонное воскресенье растянулось до бесконечности.

В понедельник ее привели к следователю. Тому все сразу стало ясно. Просмотрев досье Стефана, где были отмечены все его кражи и взломы автомобилей, а также справка из социальной службы о его социальном статусе, он коротко записал в своем блокноте: зарегистрированный наркоман и мелкий вор. Закрыв блокнот, он внимательно выслушал Марию.

– Поверьте, у меня вообще не было намерения убивать его. Я и ранить-то его не хотела. Я только хотела напугать его и освободить дочь от его пагубного влияния. С тех пор как он притащился к ней, я не могу ее узнать. Вот и вся правда.

– Я хорошо вас понимаю. Но и вы должны понять, у нас правовое государство, и ни у кого нет права вершить суд своими руками. Все теперь будет зависеть от прокурора, а пока можете идти домой и ждать дня судебного разбирательства.

Он любезно проводил ее до дверей, пропустив в длинный светлый коридор.

Придя домой, она сразу же позвонила Иване.

– Тебя отпустили?

– Пожалуйста, возьми Ангелину – и сразу же ко мне!

Не прошло и десяти минут, как девочка, оставив за собой широко раскрытую дверь, влетела в объятия Марии, буквально запрыгнув к ней на колени и обвив руками шею.

– Бабушка, ты вернулась, а я боялась, что тебя не отпустят!

– Меня отпустили. Все в порядке.

Она гладила внучку, целуя ее в голову. Вошла и Ивана, остановилась в дверях, как преступник, сомневающийся, пустят ли его.

– Здравствуй, мама.

– Здравствуй. Заходи, что ты застыла?! Садись, поговорим. Как Стефан?

– Хорошо. Ушел куда-то в город.

– Рана глубокая?

– Может, один сантиметр. Он был в больнице, и ему наложили два шва. Сейчас он в порядке. Но скажи мне, зачем ты это сделала?

– Не будем сейчас об этом. Я не хотела, так случилось. Послушай, нам надо договориться, что говорить в суде. Знаешь, если меня посадят, у нас могут забрать Ангелину и отдать ее в какую-нибудь приемную семью. Социальная служба, как ты знаешь, отдала ее на попечение и воспитание мне, и если меня посадят, мы потеряем ребенка. Понимаешь, в чем проблема?

– Что ты предлагаешь сделать?

– Свидетельствуй на суде, что я помогала тебе на кухне и нарезала салат, когда он напал на меня. Мы начали бороться, и он налетел на нож и поранился. Все будет просто, если ты подтвердишь, что именно так и было. Я это делаю не ради себя, мне, дочка, уже всего выше крыши, я ради этого безвинного ребенка.

– Ладно. Мне надо поговорить со Стефаном и уговорить, чтобы он показал то же самое. Я пошла, завтра созвонимся.

Лишь только дверь за Иваной закрылась, Ангелина задала Марии неожиданный вопрос, которого та никак не ожидала. Несмотря на то что сформулировано было по-детски наивно, в своей потаенной сути он выражал надежду ребенка, что кто-то выше, на небе, заботится о ней и что она никогда не останется одна.

– Бабушка, а Бог – как ветер? Ты его не видишь, но чувствуешь, что он тут, рядом?

– Не совсем так, но похоже на то, как ты себе представляешь.

– А он видел, как ты ранила папу?

– Видел, но видел и то, что я не хотела его поранить, – ответила Мария, застигнутая врасплох неожиданным вопросом.

– Бабушка, а я видела Бога.

– Где, счастье мое?

– Я тебе не скажу.

– Скажи, ведь у нас нет друг от друга секретов.

– Бог живет у меня в комнате. Когда он хочет показать мне, что находится рядом, то колышет мою занавеску, поэтому я никого не боюсь. Я хочу у тебя еще о чем-то спросить. А папа мог умереть, если бы ты ранила его поглубже?

– Видишь, с ним ничего не случилось. Мы не рождаемся и не умираем по своему желанию. Это решает Бог.

– А ты боишься смерти?

– Почему боюсь? Самое утешительное на свете то, что знаешь, что после смерти у тебя уже не будет земных забот. Я только хочу быть рядом с тобою, пока ты не вырастешь, а все остальное для меня неважно.

С тех пор как Мамука поругался со Стефаном, сразу поняв, в каком обществе вращается этот тип, он вел себя очень осторожно и осмотрительно. В позднее вечернее время он подкрадывался к их дому с противоположной стороны, пробираясь между трехэтажными домами, скрытый густой зеленью и низкими кустарниками, и верно нес стражу, стараясь не дышать и грустно глядя на балкон Иваны.

Порою проходил целый час, пока на террасе появлялся ее силуэт, окутанный туманной дымкой света, струящегося из гостиной. Она выходила одна или в компании со Стефаном выкурить сигарету, а потом резко исчезала, задергивая за собой занавеску, даже не догадываясь о его близком присутствии. Мамука страдал, сгорая от ревности, обиженный и обозленный на весь мир. И чем тяжелее ему было, тем сильнее он ее любил. Его обманутые чувства горели на костре самосожаления и глубокого страдания, и его грустный взгляд искал только ее. Червь ревности разгрызал яблоко его сердца, сверля болезненно и вероломно, и эту проклятую боль он чувствовал во всем теле.

«Если страдает душа, почему болит тело?» – задавал он себе вопрос, сдерживая кашель.

Физически хрупкий, Мамука обладал буйным грузинским темпераментом, но одновременно испытывал страх перед беспринципностью сильных и наглых, уходящий корнями в его раннюю юность. Неоднократно, влекомый темпераментом и правдолюбием, защищая слабых, он нападал на более сильных и получал солидные тумаки. Потом он успокоился и стал избегать столкновений с воинственно настроенными субъектами.

Мамука вспомнил первый класс и некоего Зураба, тот был старше его на год. Широкоплечий и наглый, сознавая свою силу, перед которой все отступали, он издевался над каждым, кто вставал у него на пути. На краю школьного двора, далеко от учительских глаз, спрятанные в тени тополей, ученики старших классов с первым пушком над верхней губой потихоньку, будто крадучись, входили в мир взрослых. Первым признаком мужественности был дым сигарет, кашляя, они вдыхали его глубоко в себя, а потом выбрасывали вверх белые эллиптические кольца, которые потом медленно парили над их остриженными под ноль головами. Однажды, подойдя к ним, Зураб глубоким хрипловатым голосом спросил, может ли кто-нибудь угостить его сигареткой. Все молчали, глядя поверх него, дружно давая понять, что не желают исполнять его просьбу, точнее, приказание.