Грехи маленького городка - Кен Джаворовски

из рук и упала на землю, но я даже не стал за ней нагибаться. Набрался я настолько, что споткнулся о мусорную урну, после чего пнул чертову штуковину. И тут же почувствовал, что внутри поднимается злость, которая иногда посещала меня спьяну. Теперь мне хватит куража, чтобы опустить кого-нибудь на бабки.

Требовалось раздобыть несколько пакетиков героина и еще кое-что по мелочи. Налички у меня не было; после визита одного из Бойдов дома вряд ли осталось хоть что-то ценное, к тому же я все равно не знал ни одного скупщика. В Филли я, бывало, сдавал в металлолом провода и трубы из пустующих зданий, а в Локсбурге, кстати, полно заброшенных домов. Я решил, что завтра попытаю в них счастья, если не добуду сегодня денег. Воровать я перестал, когда завязал с героином, и с тех пор успел возненавидеть жизнь, которую вел прежде. Чтобы пойти на кражу, следовало напиться в стельку, что я и проделал.

Пройдя несколько кварталов, я заблудился. Минут через десять или двадцать ноги вынесли меня на улицу, которая выглядела в точности так же, как и все остальные в Локсбурге: кирпичные дома с крылечками, перед которыми припаркованы старые машины.

Ярдах в ста от меня какой-то тип запихивал сумки в багажник темного седана. Этот жирдяй был ростом футов шесть, если не больше, и при других обстоятельствах я бы дважды подумал, прежде чем с ним связываться. Но он разъелся так, что набрал по меньшей мере фунтов сто лишнего веса и не то прихрамывал, не то подволакивал ноги. Убежать от такого будет несложно.

Толстяк закрыл багажник одной рукой. В другой он держал дипломат в два раза толще обычного, из тех, что закрываются на ключ. А если что-нибудь запираешь, значит, оно того стоит. Деньги или в крайнем случае драгоценности, тут я готов пари держать.

Через опущенное окно жирдяй сунул дипломат в салон, на переднее пассажирское сиденье. И тут в доме зазвонил телефон. Хозяин удивился, но поспешил внутрь, предоставив мне отличный шанс. Я подбежал, сунул руку в окно и схватил дипломат. А потом потрусил прочь, прижимая добычу к груди, и поскорее свернул за угол. Еще квартал я преодолел полубегом-полушагом (голова при этом отчаянно кружилась), а дальше оказался на улице с односторонним движением. Вроде бы я еще пару раз свернул, но точно не скажу. Я был пьян, я только что совершил кражу, перед глазами все плыло, а еще мне срочно требовалось отлить. Впрочем, благодаря марш-броску я несколько протрезвел и сообразил, что не стоит носиться по округе с явно чужой вещью. Лучше уж вытащить все ценное, а дипломат где-нибудь скинуть.

На этой улице, как почти повсюду в Локсбурге, стояло несколько заброшенных домов. Я выбрал ближайший, без труда отжал входную дверь и нырнул внутрь.

Лестниц в таких местах нужно опасаться. Один мой приятель из Филли как-то искал в заброшке что-нибудь годное, и под ним провалился целый пролет. Он полдня пролежал с переломами обеих стоп, а потом я случайно забрел туда и нашел его. Однако сейчас мне хотелось забраться повыше, чтобы наблюдать за улицей из окна. Я поднялся по самому краешку лестницы, прижимаясь к стене и шагая через ступеньку. Лестница скрипела так, что, казалось, вот-вот рухнет. На втором этаже я зашел в спальню и осмотрел квартал. По нему медленно ползла машина, которую я обнес. Ее хозяин внимательно оглядывал окрестности и наверняка очень хотел вернуть то, чего лишился благодаря мне.

Ну прости, лошара. Машина поехала дальше.

В спальне было пусто, если не считать осыпавшейся на пол штукатурки и заржавленного каркаса кровати. Я отогнул один прут, поддел им крышку дипломата и взломал замки. Легче легкого.

Внутри оказалось два фотоальбома, а под ними какое-то тряпье, может одежда. Я был пьян, а потому принялся бормотать ругательства в адрес бывшего хозяина дипломата, который не удосужился положить внутрь деньги. А потом открыл один из альбомов. День угасал, но света хватало, чтобы кое-как разглядеть фотографии. С этой целью я поднес их ближе к глазам.

И отпрянул, ужаснувшись сильнее, чем если бы со страниц выполз громадный паук или таракан и прыгнул мне на щеку.

Я убедил себя, что мне просто померещилось, и снова вгляделся в снимки, а потом перевернул еще несколько страниц. Открыл второй альбом и обнаружил в нем то же самое: десятки фотографий голеньких детей в тошнотворных позах. На некоторых снимках дети были одни, на других вроде бы изначально присутствовал взрослый мужчина, изображение которого вырезали, явно чтобы спасти от судебного преследования, если снимки будут обнародованы. Но по оставшимся дыркам сразу становилось ясно, что там был здоровенный толстый дядька, очевидно хозяин дипломата.

Глаза детей на снимках потрясли меня до глубины души: сплошь боль, растерянность и страх перед тем, что с ними вытворяли. Я отшвырнул альбомы на пол, словно их гнусность могла перекинуться на меня. Тряпье в дипломате оказалось детским бельем, которое этот больной козел, похоже, оставил на память в качестве жутких сувениров.

Я отбросил и эти вещички тоже.

И начал вставать. Но не смог: упал на четвереньки и выблевал на пол все, что выпил час назад.

Внезапно меня охватил ужас.

Если меня застанут здесь с этими альбомами, то заклеймят растлителем детей, автором снимков, и мигом арестуют. Надо немедленно убираться из этого дома. Безумный страх, помноженный на отвращение и опьянение, достиг таких высот, что я вскочил и помчался вниз по скрипящей лестнице. Чтобы не упасть, я хватался за стену, а потом вывалился на тротуар.

Черт знает, куда меня занесло. Я понятия не имел, где нахожусь, но побрел наугад, миновал пять, шесть, семь кварталов, несколько раз повернул. Наконец улицы стали казаться знакомыми, и я чудом вышел к своему дому. Там я лег на кровать, свернулся в позу эмбриона и выплакал всю боль этого мира – не только свою, но и детишек с фотографий. Желудок опять скрутило, но там уже ничего не осталось.

Я даже самому себе не мог признаться, что на одном из снимков был ребенок с синдромом Дауна. Мальчик лет, наверное, четырнадцати. Возможно, друг Энджи по дневному лагерю, где она однажды побывала. Я снова разрыдался. Этот мужик с фотографиями мучил такого же страдальца, как моя покойная дочка.

Образы детей впечатались в сознание, и я подумал, что это еще одна веская причина свести счеты с жизнью. Тогда больше не придется ни вспоминать, ни видеть такие снимки.

Однако впервые за все время собственный план показался мне малодушным. Не