Ошибка мертвого жокея - Ирвин Шоу

Зеркало над комодом украшала подсунутая под раму фотография, сделанная прошлым летом. Он и Джимми Ричардсон стояли на пляже. Ричардсоны на лето снимали коттедж в Довиле, и Барбер провел с ними пару уик-эндов. Джимми Ричардсон тоже прикипел к Барберу во время войны. Почему-то к нему всегда тянуло людей, к общению с которыми он не стремился. «Люди липнут к тебе, — как-то заявила Барберу рассердившаяся на него женщина, — потому что ты прирожденный лицр. Как только кто-то входит в комнату, ты ловко изображаешь радость и уверенность в себе».

Джимми и он сфотографировались в плавках, на фоне сверкающего под солнечными лучами моря. Барбер — высокий, симпатичный блондин калифорнийского типа, Джимми — низенький черноволосый толстячок.

Барбер всмотрелся в фотографию. Не похож Джимми на человека, который может исчезнуть на тридцать два дня. «Что же касается меня, — сухо подумал Барбер, — я выгляжу радостным и уверенным в себе.

Он протянул руку, вытащил фотографию из-под рамы, бросил в ящик комода. Потом, с телефонной трубкой в руке, огляделся, поморщился. В свете единственной, без абажура, лампочки, мебель выглядела обшарпанной и изъеденной термитами, разобранная кровать напоминала о сотнях и тысячах мужчин и женщин, которые арендовали этот номер на час-другой. На мгновение его охватила острая тоска по номерам отеля «Стетлерс» в Нью-Йорке, где ему довелось спать, по купе поездов, на которых он мотался из Нью-Йорка в Чикаго, Сент-Луис, Лос-Анджелес.

Размышления его прервал доносящийся из трубки треск. Он попросил соединить его с отелем «Георг Пятый». Когда девушка на коммутаторе отеля сняла трубку, он спросил мсье Смита. Мсье Берта Смита. После короткой паузы девушка ответила, что мсье Смит более в отеле не проживает. Прежде чем она разорвала связь, Барбер торопливо спросил, собирается ли мистер Смит вернуться в ближайшее время, а если нет, не оставил ли адреса, но которому его можно найти. Нет, ответила девушка после долгого молчания, возвращаться мсье Смит не собирался и адреса не оставлял.

Барбер положил трубку. Поведение Берта Смита его не удивило. Этот человек загадочно исчезал из одного отеля, чтобы тут же появиться в другом, и мог воспользоваться десятком фамилий, помимо Смита.

С видимым усилием Барбер выбросил из головы все мысли о Джимми Ричардсоне, его жене, которую с легкой руки Джимми в эскадрилье звали не иначе, как Красотка, и двух его маленьких сыновьях, чтобы сосредоточиться исключительно на Берте Смите.

Нахмурившись, подошел к окну. Зимний дождь поливал узкую улицу, покрывая пеленой, обесцвечивая дома на противоположной стороне, не позволяя представить, какими они были в свои юные годы. Рабочий разгружал ящики с вином с таким видом, будто погода нанесла ему личное оскорбление. Привычный Парижу звон бутылок глохнул в потоках серой воды, льющейся с небес, оконных карнизов, вывесок и свернутых тентов над витринами. В такой день не хотелось бы терять мужа, терять друга. Такой день нехорошо проводить в одиночестве, имея в кармане всего лишь пятнадцать тысяч франков и оставаясь в крошечном номере отеля, где отопление отключено с десяти утра до шести вечера. В такой день уж совсем тошно без работы, сигарет, ленча. Такой день совершенно не годился для того, чтобы заняться самоанализом и осознать, что, несмотря на все отговорки, окончательный вывод предопределен: ответственность за случившееся лежит на тебе.

Барбер встряхнулся. Досиживать день в отеле смысла нет. Если он хочет хоть как-то загладить свою вину, надо искать Берта Смита. Он взглянул на часы. Почти половина третьего. Он попытался вспомнить все места, где видел Берта Смита в половине третьего пополудни. В модном ресторане около Рон-Пуан, которому отдавали предпочтение киношники, владельцы французских газет и богатые туристы; в бистро на бульваре Латур-Мобур на Левом берегу; в ресторанах Отейля, Лоншана, Сен-Клу. Барбер вновь раскрыл газету. Сегодня скачки проводились в Отейле.

Если Берт Смит в такой ненастный день решил пропустить бега, то находился в Париже, и в это время его следовало искать в одной из галерей. Берт Смит разбирался в живописи, во всяком случае, картины покупал со знанием дела. Поскольку жил в отелях, не самом удачном месте для хранения коллекции, покупки эти делал с целью перепродажи или по заказу. А иной раз для того, если речь шла о ценной картине, не подлежащей вывозу из Франции, чтобы отправить ее заказчику, минуя таможню.

Во второй половине дня Барберу доводилось видеть Берта Смита и в парной «Клариджа», маленького, кругленького, с на удивление стройными ногами. Он сидел, завернутый в простыню, все розовея и розовея, с довольной улыбкой, выпаривая жир, накопленный за столами лучших ресторанов Европы.

Около шести вечера он несколько раз видел Берта Смита в парикмахерской отеля «Георг Пятый», где тот брился, а потом отправлялся в бар, то ли наверху, то ли в «Релэ Плаза», то ли внизу, в «Плаза-Атене». А вечером Берта Смита следовало искать в различных ночных клубах: «Слоне», «Блане», «Кэроллзе», «Ля роз руж».

Барбер с печалью подумал о последних пятнадцати тысячах франков. Впереди лежал долгий, мокрый, утомительный, чреватый большими расходами день. Он надел шляпу, пальто, вышел из номера. С неба по-прежнему капало, он поймал такси и назвал водителю адрес ресторана неподалеку от «Рон-Пуан».

* * * Началось все примерно два месяца тому назад, на трибуне ипподрома в Отейле, аккурат перед шестым заездом. День выдался туманным, народу собралось немного. Дела у Барбера шли неважно, но он получил наводку по шестому заезду, поставил пять тысяч франков на указанную ему лошадь, ставки на нее принимались восемь к одному, и поднялся на верхний ярус, чтобы полюбоваться заездом, сулившим ему приличный выигрыш.

Компанию ему составил лишь один зритель, невысокий, полный мужчина в дорогой велюровой шляпе, вооруженный биноклем и зонтиком, совсем как англичанин. Он улыбнулся Барберу, кивнул. Улыбаясь в ответ, Барбер вдруг понял, что видел этого мужчину неоднократно, а может, его брата или полдюжины других мужчин, неотличимых от него, в ресторанах, барах, на улицах, обычно с высокими девушками, не очень известными манекенщицами или первоклассными шлюхами.

Мужчина с зонтиком направился к нему. Барбер отметил и маленькие ноги в дорогих туфлях, и яркий галстук, и холеное, неопределенной национальной принадлежности лицо с большими темными глазами в обрамлении густых черных ресниц. Такое лицо Барбер называл экспорто-импортным. На нем одновременно отражались льстивость, цинизм, самоуверенность, чувственность, беспомощность и решимость, а принадлежать оно могло турку, венгру, греку и даже уроженцу Басры. Такие лица постоянно встречались в Париже, Риме, Брюсселе или Танжере, всегда в лучших домах, а обладатели лиц пребывали там исключительно по делам. И Барбер чувствовал, что иной раз лица эти могли заинтересовать и полицию.

— Добрый день, — мужчина поздоровался на английском, коснувшись шляпы.

— У вас удачный день? — говорил он с легким акцентом, но установить, с каким именно, не представлялось возможным. Так мог говорить ребенок, который ходил в школу в десятке стран, а его десять гувернанток говорили на разных языках.

— Не самый плохой, — осторожно ответил Бар.

— Какая из них вам приглянулась? — мужчина указал на размытых туманом лошадей, выстроившихся на стартовой линии.

— Номер три, — ответил Бар.

— Номер три, — мужчина пожал плечами, словно жалел Барбера, но хорошее воспитание не позволяло ему озвучить свои мысли. — Как нынче поживает кинобизнес?

— Кинобизнес уже с месяц как отправился домой, — Барбера несколько удивила информированность мужчины. Американская компания снимала фильм о войне, и Барбер провел четыре великолепных, хорошо оплачиваемых месяца в должности технического консультанта, застегивая парашюты на главных героях и объясняя режиссеру разницу между «Р-47» и «В-25».

— А блондинистая звезда? — мужчина опустил бинокль. — С роскошным задом?

— Тоже уехала.

Мужчина вскинул брови, покачал головой, выражая сожаление в том, что его новый знакомый и город Париж лишились роскошного зада.

— Зато теперь у вас свободна вторая половина дня и вы можете прийти на бега, — он вновь поднес к глазам бинокль. — А вот и они.

Номер три лидировал до последней прямой, на которой его обошли четыре лошади.

— На каждом ипподроме этой страны дистанцию стоит укоротить на сотню метров, — философски изрек Барбер, достал квитанции, разорвал пополам и бросил на мокрый бетон.

С удивлением увидел, как мужчина с зонтом повторил его мар. Тот тоже ставил на номер три и ставил по-крупному. Смирение на лице мужчины указывало на то, что ему всю жизнь приходилось разрывать или выбрасывать то, что совсем недавно казалось ему очень даже ценным.